Спираль

— До ста тысяч — две операции. Первая — избавиться от трупа.

— Через час труп будет в реке. Я давно приглядел место, — усмехнулся Роман.

— У метро останови. Я лучше вернусь в гостиницу. Вы сами присмотрите за Варламом. С трупом обращайтесь аккуратно. Не забывайте — немощный пенсионер утопился по собственной воле.

— Понятно! — сказал Гугава.

— А я немного отдохну, в пять мне нужно быть в институте. В десять я вас жду у себя.

Роман подвел машину к тротуару и остановился.

— Выйди, встань у дверцы, чтобы никто не заметил труп! — сказал Рамаз Шадури. Тот проворно выскочил и загородил собою дверцу. Рамаз осторожно выбрался из машины.

— К десяти приходите в гостиницу и ждите внизу!

Шадури сел в машину.

Рамаз зашагал к метро.

* * *

— Рамаз! — робко окликнул Роман Гугава.

Коринтели не ответил. Он тупо уставился в бокал. В его голове вспять прокручивалась видеокассета.

Десятый раз он видел один и тот же эпизод: высокий, представительный молодой человек спокойно входит в лифт и поднимается на пятый этаж. На лестничной площадке закуривает сигарету, оглядывает подъезд, нет ли в нем кого-нибудь. Убедившись, что нигде нет ни одной живой души, спокойно, но глубоко затягивается, медленно сходит на четвертый этаж и приближается к двери, на почерневшей от старости латунной пластинке с трудом разбирает надпись: «В. И. Гигошвили», тушит сигарету о лестничные перила и аккуратно убирает окурок в сумку. Затем достает из кармана связку ключей и осторожно, очень осторожно руками в перчатках открывает сначала один замок, затем — второй. Еще раз осматривается вокруг, не спеша кладет руку на дверную ручку, медленно нажимает вниз, бесшумно отворяет дверь и на цыпочках вступает в тесную прихожую. Осторожно запирает дверь изнутри и вытирает с лица пот. Он уже в безопасности. А сердце все равно частит. В комнате темно, свет не горит. Осторожно делает несколько шагов и бесшумно садится в кресло. Едва успокоившись, сразу встает, на цыпочках пробирается в кабинет, идет прямо к секретеру — фонарик не потребовался, настолько светло было в комнате от уличных фонарей — и осторожно тянет на себя дверцу. Сердце снова частит. Он прекрасно знает, что зеленая малахитовая коробочка здесь, в секретере, но все же боится, а вдруг старик перепрятал ее или совсем унес куда-нибудь.

Коробочка на месте. Успокоенный, он нежно берет ее обеими руками, закрывает дверцу секретера и на цыпочках спешит в ванную; зажигает свет, закрывает за собой дверь и поднимает крышку коробочки.

Теперь он успокаивается окончательно. Аккуратно завернутый в целлофан «Трафальгар», как живое существо, выглядывает на свет.

Он выходит из ванной, выключает свет, кладет коробочку в сумку и идет к двери. Открыть ее — и операция завершена.

Только открыть.

Снаружи не доносится ни звука. Если кто-то войдет в подъезд, Роман поднимется наверх и кашлем предостережет, чтобы он повременил покидать квартиру.

Он осторожно отворяет дверь — на лестнице никого не видно. Быстро проскальзывает наружу и бесшумно закрывает дверь — автоматически срабатывает замок. Теперь можно спускаться или вызывать лифт. Но раз никого не видно, он запирает дверь на второй замок и идет к лифту.

— Рамаз, сегодня не пей. Завтра чуть свет надо уезжать в Тбилиси.

— Сколько денег принесли? — спросил вдруг Коринтели, пристально глядя на Сосо.

— Сколько ты требовал.

Рамаз насмешливо хмыкнул.

— Сейчас же поднимемся в номер, и вы заберете разницу. Я пошутил над вами. Деньги делим поровну.

— Ты же больше заслужил! — не согласился Роман.

— Деньги делим поровну! — твердо и непреклонно повторил Рамаз.

Роман Гугава искренне полагал, что Коринтели причитается больше, но увидев его вспыхнувшее лицо и потемневшие глаза, он счел за лучшее прикусить язык.

— Заодно, джентльмены, хочу сообщить вам, что «Трафальгар» был моей последней операцией. В сентябре мне присвоят звание доктора, а до января выберут профессором. Неудобно, профессор душит людей в машине или грабит магазин радиотоваров. Я прав, Иосиф Владимирович? — Рамаз не отрывал глаз от бокала, словно занимался гаданием.

Сегодня Сосо почему-то не обиделся на «Иосифа Владимировича».

— Скоро, видимо, женюсь. Одним словом, наши пути расходятся бесповоротно.

— Жаль! — вздохнул Роман Гугава. — Где сегодня найдешь такого партнера, как ты?!

— Что сказал тебе академик? — спросил Шадури.

Рамаз не слышал вопроса, кадры видеомагнитофона побежали в обратную сторону, и он увидел такой эпизод.

…— Дорогие друзья, мне хочется поздравить с успехом совсем молодого ученого, — торжественно говорит академик Матвеев. Объектив медленно отъезжает назад. В кадре видны все сидящие в зале. За столом около двадцати академиков и профессоров. С краю его стоит высокий симпатичный парень. Он скромно потупился. — Мы сегодня же за его исследование можем присвоить ему звание доктора, — четко, громко и торжественно продолжает академик. — Исследование уже утверждено советом. Я лично прошу директора тбилисского института астрофизика товарища Отара Кахишвили оказать всестороннее содействие талантливому молодому человеку и как можно скорее уладить все формальности. Прежде чем закончить, мне хочется зачитать вам письмо академика Георгадзе, написанное им за несколько дней до смерти.

Матвеев берет со стола письмо. Объектив по очереди обходит полные внимания и любопытства лица ученых. Все они, кроме двух людей, старые друзья Давида Георгадзе.

— Как видите, друзья, — академик кладет письмо на стол и снимает очки, — дорогой Давид был не только выдающимся ученым, но и прекрасным человеком и замечательным воспитателем молодого поколения. Я уверен, что открытый им самородный талант — присутствующий здесь Рамаз Коринтели — достойно продолжит великие начинания академика Георгадзе. Давайте встанем, друзья, и минутой молчания почтим светлую память нашего Давида Георгадзе!

Все поднимаются…

— Что сказал академик? — повторил вопрос Шадури.

Рамаз дернул головой — не мешай! Перевел назад кассету видеомагнитофона и снова вгляделся в заключительный эпизод.

…— Я уверен, что открытый им самородный талант — присутствующий здесь Рамаз Коринтели — достойно продолжит великие начинания академика Георгадзе. Давайте встанем, друзья, и минутой молчания почтим светлую память нашего Давида Георгадзе!..

— Ты что-то спросил? — повернулся вдруг Рамаз к Сосо Шадури.

— Ничего, Рамаз, ты, вижу, очень устал. Роман правильно говорит, поднимись к себе, выспись и отдохни.

— Да, ты прав, поднимемся в номер. Мне хотелось, чтобы мы расстались по-другому, более торжественно.

— Может, так оно лучше. Ты не наш человек. Понятно, что у тебя другая дорога, — на глаза Романа Гугавы навернулись слезы. — Но знай, все равно мы твои братья и, когда понадобится, всегда будем с тобой.

— А я желаю тебе никогда не нуждаться в нас, — добавил Шадури.

Рамаз взглянул на него и понял, что Сосо сказал это искренне.

— Пошли наверх!

— Нам незачем подниматься!

— Нам надо поделить деньги, которые вы мне принесли, я совсем упустил из виду, что вы можете совершить какую-нибудь глупость.

— Ладно, Рамаз, успокойся! — улыбнулся Шадури, — У нас было желание сделать тебе какой-нибудь дорогой и оригинальный подарок на память о прошлой жизни и бывших друзьях. Мы хотим, чтобы ты каждый день вспоминал, что ты, всемирно известный человек, был одно время нашим другом и жил нашей жизнью.

Рамаз улыбнулся и дружески похлопал обоих по плечу.

В вестибюле они еще раз расцеловались.

— Прощай, Рамаз! — растроганно сказал Гугава.

— Прощай, Роман!

— Не забывай нас! — сказал Шадури.

Рамаз тепло улыбнулся в ответ.

Они пошли.

Коринтели, застыв, глядел им в спину, навсегда прощаясь с прежней жизнью.

Вдруг Сосо повернулся, бросив Роману, что он на минутку, и снова подошел к Рамазу:

— Рамаз, у меня к тебе вопрос. Только ты должен ответить откровенно! — Взяв приятеля под руку, он отвел его в свободный угол вестибюля.