Сталин. Большая книга о нем

теория усиления классовой борьбы или какие-то особые «диктаторские» замашки Сталина.

Нельзя забывать и игнорировать широко известные, но намеренно «забытые» или, вернее,

скрываемые слова Ленина, развеивающие демократические иллюзии: «Демократия вовсе не

отменяет классовой борьбы, а делает ее лишь более открытой и свободной». Так что

искусственно преуменьшать значение классовой борьбы или обвинять Сталина в ее

искусственном обострении, и тем самым делать именно идею классовой борьбы, так сказать,

повинной во всех бедах нашего общества — это чистейший ревизионизм, типичная буржуазная

клевета на социализм как форму общества, свободного от эксплуатации. Как ни парадоксально

это теперь звучит, но Сталин нисколько не был повинен как раз в классовых пристрастиях,

которые у него в 30-х годах не обострились, а, наоборот, притупились. Так, острое классовое

чувство должно было бы остановить его, как марксиста, от уничтожения бывших товарищей по

классу и партии. Однако он руководствовался не классовым сознанием, а средневековыми

понятиями, навеянными красивыми и психологически сильными афоризмами Шота Руставели.

«Недруга опасней близкий, оказавшийся врагом». Именно этот тезис полностью объясняет

трагедию 1937—1938 гг.

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

209

Если недругов, т. е. классовых противников советской власти — сажали в тюрьмы и

держали по 5—10 лет, то близких, оказавшихся опасней, чем недруги, можно было только

расстреливать, уничтожать полностью, стирать с лица земли. Так как они — верх опасности.

Так что Сталин совершал исторические и классовые ошибки (политические) не тогда, когда

следовал теории марксизма, а как раз тогда, когда отступал от нее и вставал на эмоциональную

почву средневековой морали, да притом еще — восточной! Ясно, что кроме крайнего

ожесточения, ничего после такой позиции и последовать-то не могло. Оскорбление

предательством бывших друзей или близких — ранит особенно больно и потому вызывает в

эмоциональном плане более ожесточенную, почти зверскую реакцию. Чисто человечески

понять это можно, но объяснять подобные действия классовой борьбой или приплетать сюда

марксизм — совершенно напрасно и недопустимо, ибо это явная фальшь, ложь и более того —

фальсификация истории.

Об этом приходится напоминать потому, чтобы подчеркнуть, в сколь огромной степени

оказывали на Сталина воздействие идеи, заложенные в ранней молодости, — идеи,

почерпнутые из гениального поэтического произведения, но относящиеся к эпохе

Средневековья и оперировавшие, естественно, средневековыми категориями и постулатами.

Отсюда читателю должно быть совершенно ясно, что Сталин хорошо знал «Вепхис

ткаосани», что он внимательно читал и, разумеется, не раз перечитывал это произведение и на

воле, и в тюрьме, а возможно, и в ссылке, черпая оттуда и вдохновение, и отдельные «перлы» и

«идеи», и что он, во всяком случае, помнил обстоятельства своего первого знакомства с поэмой

Руставели. Помнил, какое издание он впервые взял в руки. Помнил, несомненно, год этого

издания. Помнил, что такое издание существует. Если читатель согласен, что все это можно

утверждать априори, то перейдем к следующему этапу поисков — перенесемся в 1936—1937 гг.

Как известно, в 1936—1937 гг. торжественно праздновалось 750-летие Шота Руставели.

Было все, что положено в таких случаях: торжественное собрание общественности в Большом

театре, передовицы и целые полосы в газетах, портреты Шота Руставели на здании Дома

Союзов, выставка, посвященная всем изданиям его поэмы на грузинском, русском, английском,

французском, немецком и других языках. Кроме того, были изданы книги о Шота Руставели в

серии ЖЗЛ, и главное — предприняты новые переводы его поэмы на русский язык и новые,

богато иллюстрированные, юбилейные издания «Витязя в тигровой шкуре». И тогда

обнаружилось следующее: на выставке среди русских переводов «Вепхис ткаосани»

отсутствовало чуть ли не лучшее многоязычное издание 1889 г. Не было оно упомянуто и в

биографии Руставели, написанной для ЖЗЛ (Вып. 10. М., 1937 г.) литературоведом Д.

Дандуровым (А. Дондуа). Наконец, ни слова не было сказано именно об этом издании поэмы

Шота Руставели во всех многочисленных литературоведческих статьях, посвященных

750-летнему юбилею «Витязя в тигровой шкуре». Более того, вопреки обычным

литературоведческим традициям авторы на сей раз дружно забывали упомянуть о работе

предшественников советских писателей, трудившихся над переводами творения Руставели на

русский язык.

Вместо этого были изданы отдельно в течение 1937 г. старый перевод Бальмонта,

переводы П. Петренко, Г. Цагорели и Ш. Нуцубидзе. В них говорилось лишь об особенностях

работы каждого данного переводчика, но никаких ретроспективных экскурсов в историю

перевода поэмы на русский язык не содержалось. Вообще, как ни странно, библиография

«Витязя в тигровой шкуре» либо отсутствовала, либо осуществлялась с пропусками,

сокращенно, причем во всех библиографических справках, сопровождавших статьи о Шота

Руставели, обязательно отсутствовало тифлисское издание поэмы 1889 г.

Этот факт особенно наглядно был зафиксирован в энциклопедии Бр. Гранат, а именно в

VII части т. 36, где была опубликована статья «Руставели» (с. 658—669). На десяти с половиной

страницах убористого, частично даже написанного нонпарелью текста содержалась, разумеется,

и библиография, которую «Гранат», как солидное издание, постарался сделать исчерпывающей.

Но и здесь было пропущено издание 1889 г., и этот пропуск был тем более заметен для

специалистов, что все остальные издания добросовестно перечислялись.

Седьмая часть 36-го тома энциклопедии бр. Гранат со статьей о Руставели была издана,