Сталин. Большая книга о нем

крокодила и объяснил Сталину с помощью этого рисунка, как мы намереваемся атаковать

мягкое брюхо крокодила, в то время как мы атакуем его жесткую морду. Сталин, который был

теперь очень заинтересован, сказал: «Дай Бог, чтобы это предприятие удалось».

Я подчеркнул, что мы хотим облегчить бремя русских. Если мы попытаемся сделать это в

Северной Франции, то натолкнемся на отпор. Если мы предпримем попытку в Северной

Африке, то у нас будут хорошие шансы на победу, и тогда мы могли бы помочь в Европе. Если

бы мы могли овладеть Северной Африкой, то Гитлеру пришлось бы отозвать свои воздушные

силы, в противном случае мы уничтожили бы его союзников, даже, например, Италию, и

произвели бы высадку. Операция окажет серьезное влияние на Турцию и на всю Южную

Европу, и я боюсь только того, что нас могут опередить. Если Северная Африка будет завоевана

в этом году, мы могли бы предпринять смертельную атаку против Гитлера в следующем году.

Это явилось поворотным моментом в нашем разговоре.

Сталин затем начал говорить о различных политических трудностях. Не будет ли

неправильно истолкован во Франции захват англичанами и американцами районов, где

намечена операция «Торч»? Что мы предпримем в отношении де Голля? Я сказал, что мы не

хотим, чтобы на этом этапе он вмешивался в операцию. Французы (вишистские), вероятно,

станут стрелять в деголлевцев, но вряд ли они будут стрелять в американцев. Гарриман очень

настойчиво поддержал это, сославшись на сообщения, которым президент доверяет, от

американских агентов на всей территории проведения операции «Торч», а также на мнение

адмирала Леги.

В этот момент Сталин, по-видимому, внезапно оценил стратегические преимущества

операции «Торч». Он перечислил четыре основных довода в ее пользу. Во-первых, это нанесет

Роммелю удар с тыла; во-вторых, это запугает Испанию; в-третьих, это вызовет борьбу между

немцами и французами во Франции; в-четвертых, это поставит Италию под непосредственный

удар.

Это замечательное заявление произвело на меня глубокое впечатление. Оно показывало,

что русский диктатор быстро и полностью овладел проблемой, которая до этого была новой для

него. Очень немногие из живущих людей могли бы в несколько минут понять соображения, над

которыми мы так настойчиво бились на протяжении ряда месяцев. Он все это оценил

молниеносно.

Я упомянул пятую причину, а именно сокращение морского пути через Средиземное

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

236

море. Сталину хотелось знать, можем ли мы пройти через Гибралтарский пролив. Я сказал, что

все будет в порядке. Я сообщил ему также об изменениях в командовании в Египте и о нашей

решимости дать там решающий бой в конце августа или в сентябре. Наконец стало ясно, что

всем им нравится «Торч», хотя Молотов спросил, нельзя ли осуществить эту операцию в

сентябре.

Затем я добавил: «Франция подавлена, и мы хотим подбодрить ее». Франция поняла

значение событий на Мадагаскаре и в Сирии. Прибытие американцев приведет к тому, что

французская нация перейдет на нашу сторону. Это испугает Франко. Немцы, может быть, сразу

же скажут французам: «Отдайте нам ваш флот и Тулон». Это вновь возбудило бы антагонизм

между Виши и Гитлером.

Я затем коснулся вопроса о возможности использования англо-американской авиации на

южном фланге русских армий, чтобы защищать Каспийское море и Кавказские горы и вообще

сражаться на этом театре. Однако я не говорил о деталях, поскольку нам, конечно, надо было

сначала выиграть нашу битву в Египте и я не был знаком с планами президента относительно

участия американцев. Если Сталину понравится эта идея, мы займемся детальной ее

разработкой. Он ответил, что они будут очень благодарны за эту помощь, но вопрос о

размещении английской авиации потребует детального изучения. Я был очень заинтересован

этим проектом, ибо он привел бы к более ожесточенным боям между англо-американской

авиацией и немцами и все это помогло бы завоевать господство в воздухе при более

благоприятных условиях, чем тогда, когда надо сидеть и ждать возникновения опасности над

Па-де-Кале.

Затем мы собрались около большого глобуса, и я разъяснил Сталину, какие громадные

преимущества даст освобождение от врага Средиземного моря. Я сказал Сталину, что если он

захочет опять увидеться со мной, то я в его распоряжении. Он ответил, что по русскому обычаю

гость должен сказать о своих желаниях и что он готов принять меня в любое время. Теперь он

знал самое худшее, и мы все-таки расстались в атмосфере доброжелательства.

Встреча продолжалась почти четыре часа. Потребовалось полчаса с небольшим, чтобы

добраться до государственной дачи номер 7. Хотя я был сильно утомлен, я продиктовал после

полуночи телеграммы военному кабинету и президенту Рузвельту, а затем крепко и надолго

заснул с сознанием, что по крайней мере лед сломлен и установлен человеческий контакт».

Происходит установление деловых отношений: «На следующее утро я проснулся поздно в

моем роскошном помещении. Был четверг 13 августа — этот день всегда был для меня «днем

Бленгейма». Я договорился, что в полдень нанесу визит Молотову в Кремле, чтобы разъяснить

ему полнее и яснее характер различных операций, которые мы имели в виду. При встрече я

сказал, что было бы вредно для общего дела, если бы вследствие взаимных обвинений из-за

отказа от операции «Следжхэммер» мы были бы вынуждены публично доказывать

нецелесообразность таких операций. Я разъяснил также более подробно политическое значение

операции «Торч» Он слушал вежливо, но ничего не говорил. Я предложил ему, чтобы моя