Ставрос. Падение Константинополя

* Так греки обозначали освоенную человечеством (прежде всего – греческими племенами) часть мира.

* Термин, обозначающий историческую область на территории современных Таджикистана, Узбекистана и Афганистана, заменивший древний термин “Бактрия”.

========== Глава 69 ==========

Феодора спрыгнула со спины кобылки, которую, как и ту, прежнюю, звали Тессой, и отстранилась от мужа, желавшего ее поддержать. Зябко обхватив плечи руками, она вгляделась в то, что осталось от их дома.

Отсюда казалось, что особняк совсем не пострадал – все так же белел среди яблонь, груш и олив: те деревья, что у дома, турки пощадили. Но ужасающая пустота, тоска наполняла все вокруг, как бывает на свежих кладбищах.

“Сколько же теней здесь, которые стенают, требуют отмщения, - подумала Феодора. – Как глупо христианам верить, что души спят до Судного дня! Они же все здесь!..”

– Фома, дай руку, - сказала московитка. Муж схватился за нее, видно, одолеваемый такими же страхами: если не сильнейшими. Они пошли вперед, нетвердой походкой. Их воины остались у дороги, охранять оставшихся лошадей: им не было ни нужды, ни охоты бродить по такому гиблому месту. Только Теокл и Леонид следовали за господами.

Мраморный особняк и в самом деле почти не пострадал – только прокоптились кое-где стены и подломилась от чьего-то богатырского удара одна колонна портика. Но зов неупокоенных душ стал еще явственнее, а сами души почти осязаемыми: они касались их лбов и плеч порывами ветра. Казалось, оглянись Феодора – и увидит Олимпа, старого друга, который уже готов дотронуться до нее холодной рукой: рукой скульптора, который один Бог знает что теперь ваяет в своем Аиде…

Хозяйка, поднявшись вместе с мужем по ступеням, вглядывалась в черноту за полуоткрытой дверью.

– Мне кажется, если я войду в дом, он поглотит меня, - пробормотала Феодора с дрожью. – Мертвецы пленят меня и не отпустят…

Но она сразу вслед за этим отняла свою руку у мужа и скользнула в могильный мрак. В доме было так холодно, как не бывает летом, даже в больших особняках, даже в ненастные дни. А стоило Феодоре войти в столовую, как у нее потемнело в глазах: в яркий полдень, хотя солнце сияло в окна…

Казалось, побоище случилось только вчера. Мебель была изломана, скатерти и занавеси висели клочьями. И повсюду – на полу, на стенах - была кровь. Эти следы не сразу бросались в глаза, потому что побурели: но стоило заметить их, как не получалось замечать уже ничто другое.

– Уйдем, - Феодора быстро отвернулась. – Я не могу!..

Она всхлипнула и, протолкнувшись мимо потрясенного мужа, побежала по лестнице наверх, надеясь найти хоть какое-то успокоение. В коридорах верхнего этажа ничего не тронули: по-видимому, здесь никого и не убивали. Но вид библиотеки и кабинета патрикия потряс Феодору до глубины души.

– Зачем только мы приехали, - пробормотала Феодора, пятясь из библиотеки: все еще не в силах оторвать взгляд от обугленных остатков порубленных стеллажей, на которых турки, по-видимому, и сжигали свитки. Неузнаваемые остатки пергамента и бумаги лежали в сером пепле.

– Это похуже Александрийской библиотеки! У Фомы сердце не выдержит! – воскликнула московитка; она повернулась, но тут же столкнулась с мужем, имевшим сейчас вид безумца. Крепко взяв жену за плечи, Фома Нотарас отбросил ее с дороги и вошел в свое книгохранилище.

Феодора выскочила в коридор и, упав на колени, разразилась слезами: она плакала, только чтобы не думать о муже и о том, каково ему сейчас. Господи…

Фомы не было долго – и каждое мгновение его отсутствия увеличивало ее муки. Наконец выступив наружу, патрикий без единого слова взял жену под руку и, двигаясь как в тумане, повел ее прочь.

Он прошел только половину коридора – а потом вдруг остановился и, взяв Феодору за подбородок, с силой повернул ее голову в сторону библиотеки.

– Вот здесь, - он яростно ткнул пальцем в открытую дверь, - погиб труд тысяч людей и смысл жизни сотен тысяч!..

Выпустив жену, он схватился за голову: свои белокурые волосы, ранее короткие, Фома теперь отрастил до половины шеи, и казался еще более женственным, чем прежде.

Феодора осторожно сказала:

– Но ведь эти книги во всем доме читали только мы…

Фома рассмеялся.

– Слышите? Вот говорит женщина!

Он поднял голову и повернул к жене искаженное лицо.

– Конечно, эти книги читали только мы, дорогая, - сказал он, справляясь с собой. – Но наши слуги смотрели на нас и видели смысл жизни в нас! Не в том же, чтобы есть, пить и плодиться!..

Патрикий перевел дыхание.

– Смысл жизни каждого народа – в его аристократии, вере в высшее значение своих вождей! А когда надломится вождь… пиши пропало, - закончил он, яростно дыша и сжимая зубы.

Феодора подумала, что в этих словах есть доля истины: хотя, конечно, муж далеко хватил. У народа была своя духовная жизнь… но значение аристократии и в самом деле очень велико: вожди – это лучшее, что производит народ для самого себя!

Она вдруг вспомнила, что покойный художник Олимп говорил ей то же самое, почти теми же словами! И скульптор стал теперь правее мужа, навеки правее: потому что погиб за свою правду – лег за нее костями здесь, у этого дома.

Когда они спустились по лестнице, Фома сразу пожелал поехать домой… то есть к сестре. Как ни тяжело дышалось в доме мертвого Льва, в его собственной усадьбе теперь находиться было куда тяжелее.

Феодора коротко попросила подождать ее: она хотела напоследок обойти сад… и заглянуть на кладбище. Преклонить колени перед могилой Олимпа. Он это заслужил.

Все найденные останки слуг Нотарасов посланные Феофано похоронили в братской могиле; воинов – отдельно, сложив им курган и оставив на нем свое оружие. Может быть, немало путников забредало в разоренную усадьбу с тех пор – но никто не посмел взять этого оружия.

Олимпа же, по просьбе госпожи, отыскали среди всех и погребли в собственной могиле. Над ней установили деревянный крест. Феодора остановилась напротив, сложив руки и кусая губы.

Нет, не крест! Над могилой художника следовало воздвигнуть другой памятник: останки ее статуи, которую турки разбили в куски.

Феодора опустилась на колени и склонилась лбом к земле.

– Я могу жить без нее, - прошептала она. – Ты - не смог… но ты не ради меня умер и не ради этой статуи, которая есть глина, прах земной! Ты умер ради самого подвига, отважный грек, ради славы, которую я сейчас пою тебе…

И ей показалось, что холодная рука гладит ее по голове.

Феодора ушла, повесив на крест свое ожерелье из раковин и кораллов – подарок Феофано. Почему-то ей казалось, что Олимпу понравится такое подношение.