Ставрос. Падение Константинополя

“Я с ним никуда больше не поеду и не побегу”, - подумала Феодора.

Сколько лет еще пройдет, прежде чем ее дети научатся жить сами! Сколько раз они могут до этого погибнуть!

И как легко могут погибнуть, только вступив в жизнь взрослых… Такую жизнь…

– Леонард! Долго еще? – окликнула она мужа со своей лошади. Может быть, ей не стоило привлекать внимание: но московитка не могла дольше терпеть.

Критянин, обернувшийся к ней с тревогой со спины своего белого ахалтекинца, так же громко ответил:

– Нет, недолго! Свернем вот в эту улицу, и будет наш дом! Я выбирал дом ближе к морю!

Потом он вдруг пришпорил коня и быстро подъехал к Феодоре. Тихо спросил, заглянув ей в лицо:

– Что случилось?

Феодора показала ребенка – он продолжал хныкать. Леонарду сквозь шум толпы этого не было слышно.

– Может быть, он болен! Он, как и Фома, слаб здоровьем…

– Не так уж Фома и слаб, - заметил красавец комес, улыбнувшись почти неприятно.

Потом взгляд его стал озабоченным и сочувственным: благороднейший критянин твердо вознамерился стать отцом этому чужому младенцу, сыну врага и соперника. Хотя Александр Нотарас почти наверняка унаследовал не только наружность, но и характер своего родителя…

Они завернули в улицу, в которой было гораздо тише, чем в порту и в приморских кварталах. Похоже на итальянский квартал в Константинополе, подумал Микитка, который шагал пешком, держа за руку Мардония. Совсем как там!

Феодора спешилась первая; она прижала к себе своего несчастного ребенка. Потом она встревожилась за остальных детей. Здоровы ли сыновья Евдокии Хрисанфовны? Нужно будет сразу о них позаботиться…

Ведь это единственные русские дети во всем их отряде, неожиданно поняла Феодора. Ее собственные дети – не русы, а греки, все трое; даже все четверо, считая и оставшегося в Византии Льва! Ведь принадлежность к роду считается по отцу!

Вот почему женщин даже в войнах редко убивают – они становятся собственностью вражеского племени, увеличивая его численность и обновляя его кровь… Даже если победители добры…

Но Евдокия Хрисанфовна просто устарела для того, чтобы достаться грекам в жены или наложницы: и поэтому осталась русской женой и матерью русских детей… И кто из них двоих счастливее, и кто правее?

Подошел Леонард: он отлучался, чтобы поговорить со слугами в доме.

– Все хорошо, я предупредил слуг… Идем быстрее, - велел он жене. – Сразу займешься ребенком, а потом вы сможете вымыться.

Феодора улыбнулась: Александр отяжелел у нее на руках, видимо, заснув или впав в лихорадочное забытье.

– Спасибо, Леонард.

Они первыми быстро направились к белому особняку по посыпанной песком дорожке, среди цветущих розовых кустов и апельсиновых деревьев. Магдалина следовала за ними, ведя за руки старших детей. Кормилица широко улыбалась, несмотря на болезнь Александра, а старшие дети московитки и улыбались, и морщились сразу. В этом итальянском саду чудесно пахло – слишком сильно для больных, для пленников с севера!

Вард и Анастасия всегда были больше дети своей матери, чем Фомы Нотараса…

Их встретил в передней слуга-итальянец, который напомнил бы Микитке старого Витторио, а Феодоре никого не напомнил, только показался подозрительным и брюзгливым. Однако он низко поклонился комесу и его спутнице, ни о чем не спросив женщину, и показал в сторону лестницы, наверх. Итальянец сказал, что там уже ждет горячая вода и служанка. Феодора нахмурилась. Есть ли здесь все, что им нужно после такой долгой дороги?

Неприхотливые старшие дети ничего не сказали; а Александр по-прежнему бесчувственно лежал на руках у матери. Впрочем, казалось, что он действительно спит.

Феодора решила не будить его – а выкупать, когда проснется.

Она подозвала Магдалину, не доверяя чужой служанке, - еще не хватало, доверять детей чужой итальянке! Лучше уж своя, какая бы ни была…

Сначала они, от банной духоты сбросив верхние платья и оставшись только в нижних рубашках, вымыли Анастасию: Вард рыцарски уступил очередь сестренке. А потом, хотя до тех пор не смущался женщин, вдруг заявил матери и няньке, что хочет выкупаться сам.

– Пусть сам, - сказала Феодора Магдалине: и обрадованная, и взволнованная таким своеволием.

У Анастасии они не нашли ни блох, ни вшей, хотя насекомые могли бы завестись за дорогу; у здорового и опрятного мальчика, наверное, тоже не было. И если найдет, он скажет.

Когда Вард вымылся, проснулся Александр. Пощупав лобик ребенка, Феодора с облегчением убедилась, что лихорадка прошла: ее дети никогда не болели серьезно, наверное, им просто повезло.

Для малыша пришлось нагреть еще воды. Феодора приказала согреть побольше: здешняя итальянская служанка мало говорила, но была понятливой и расторопной.

Потом, наконец, Феодора смогла вымыться сама. Феофано поднялась к ней как раз к этому времени: что она делала до тех пор, лакедемонянка не сказала.

Оставшись вдвоем, они помогли друг другу мыться, как в прежние дни. Феодора хотела уйти, как только закончит и будет не нужна царице; но оказалось, что она ей слишком нужна. Феофано не дала ей одеться, опрокинув назад в медную ванну, где детей купали по очереди, а они с Феофано мылись вдвоем!

– Сейчас нельзя, - московитка попыталась уклониться, но оскользнулась, подняв тучу брызг, и чуть не ушла под воду. Гречанка схватила ее и удержала, до боли сжав ее плечи.

– Нет… это потом нам будет нельзя, - прошептала она, задыхаясь. – И долго. Я чувствую…

Феодора закрыла глаза, когда любовница прижала ее к краю ванны, целуя ненасытным ртом и лаская, над водой и под водой. Мысль о том, что Леонард и остальные могут догадаться о таком бесстыдстве, подстегнула чувства московитки, и она совсем скоро содрогнулась в руках подруги, откинув голову и вцепившись в бортики ванны.

Она открыла глаза – Феофано улыбалась в полумраке: в купальне не было окон, и освещалась она единственным светильником. Черные мокрые волосы Феофано блестели, будто умащенные маслом, глаза горели, как у менады.

Феодора встала из остывшей воды, глядя на госпожу, - в целом мире не осталось никого, кроме них двоих, как когда-то давно.

– Теперь позволь мне, - прошептала она пересохшими губами.

– Я уже почти готова, - так же шепотом ответила Феофано: ноздри ее прямого носа вздрогнули, губы приоткрылись, кроваво-красные, точно она омочила их кровью в священном безумии. – Мне достаточно смотреть на тебя и ласкать тебя.

“Так мне мог бы сказать мужчина”, - подумала Феодора, почти ужаснувшись.