Ставрос. Падение Константинополя

Московитка услышала, как Леонард склонился над дочерью: зашелестели покрывала постели и скрипнули половицы под его весом, как критянин ни старался не шуметь. Потом комес подошел к жене со спины.

Он только обнял Феодору за талию, но ничего ей не сказал; она дрогнула, но не оттолкнула критянина. Феодора могла бы оттолкнуть его в такую минуту, несмотря на то, что комес Флатанелос был ее супруг, господин и отец ее детей.

Московитка повернулась к мужу и посмотрела в его глаза – и прочла в карих глазах грека, как он благодарен ей за все. Немного найдешь таких мужей: где бы то ни было… с остальными мужчинами всем женщинам постоянно нужна неженскость. Нужно постоянное преодоление своей женскости, чтобы не превратиться в рабов: как превосходящей силы мужчин, так и их образа мыслей.

“Феофано говорила, что каждая женщина, чтобы не умереть духом, должна всегда поддерживать в себе неженское… я бы сказала иначе: каждая женщина должна быть вечной жрицей огня своей души. Как бы ни был слаб этот огонь. И так же, как древнюю жрицу, каждую жену ждет смерть, если она нарушит свои обеты”.

Царица амазонок очень нужна своим подданным – и ей очень нужны ее подданные по всему миру.

Прощальный вечер был устроен в доме Флатанелосов – и на него, само собой, приехала вся семья Дионисия Аммония, еще несколько римских и венецианских друзей Леонарда – и Феофано со своим сыном и незаконным мужем.

Феофано еще поедет с ними до Венеции – и сейчас, поглядывая на свою великолепную подругу, Феодора сдерживала печаль, зная, что последний миг еще далек. Нет: совсем не так далек… но наступит не сейчас. Еще не сейчас.

Они пили легкое душистое вино, играла музыка; люди вокруг разговаривали и смеялись, даже ее муж, хозяин дома, смеялся с остальными. Как он мог?

Вокруг были все, кого Феодора любила, - все, кого она полюбила на чужбине и кто сражался вместе с нею за их общую греческую веру и свободу; но видела перед собою московитка только одно лицо. Феофано, казалось, тоже не видела больше никого, кроме своей возлюбленной.

В зале шумели все дети Феодоры и чужие дети разных возрастов – но московитка наконец обратила внимание только на одного.

– Вард, - она шепнула старшему сыну, красивому и сильному юноше, и Вард тут же подошел. Он склонился к матери, ожидая какой-то особой просьбы.

– Сынок, ты можешь мне нарисовать царицу… Феофано? – тихо попросила Феодора. – Ты ведь хорошо рисуешь людей.

Это была правда: Вард, в котором проснулся не только талант моряка, но и такой же настоящий греческий талант к искусству, стал прекрасным художником, который хватался за уголь и бумагу всегда, когда бывал свободен. Феодора горько упрекнула себя, что не попросила этого раньше. Может быть, не могла, чувствуя, что Вард догадается о причине.

Сын посмотрел ей в глаза карими глазами комеса Флатанелоса, и Феодора поняла, что Вард догадался о причине. И, по-видимому, давно…

– Пожалуйста, - повторила мать сыну.

– Хорошо, мама, - сказал юноша.

Он вдруг улыбнулся ей, хотя мать этого не ожидала. Сколько понял старший сын Фомы Нотараса? Может быть, даже и все.

Ее любимец сразу же ушел – приглядеться к царице со стороны, пока у него была такая возможность; и, может быть, приступить к работе немедленно.

Мардоний, сидевший рядом со своей Рафаэлой, проводил Варда взглядом, потом посмотрел на своего евнуха. Потом сочувственно взглянул на хозяйку.

Молодой македонец увозил с собой все, что любил, - хотя сейчас никто не мог сказать, как уживутся между собою в Московии все его привязанности.

В рыжей Рафаэле Моро тоже горел огонь, которого мужчины не потушили.

После праздника Феодора одна сходила на могилу Фомы Нотараса и принесла ему цветы. Она присела прямо на землю посреди этого поля и долго сидела, опустив голову, думая о Фоме и Феофано, - амазонки не раз бывали на могиле патрикия вдвоем, но сейчас не могли оставаться вдвоем. Это было слишком мучительно, как будто разрыв уже совершился.

В порту Феофано впервые с прощального вечера заговорила со своей филэ – впервые заговорила с остальными, как будто наконец удостоила их своих слов.

– Ты позволишь, комес Флатанелос?

Лакедемонянка, одетая, как всегда в последнее время, с вызовом, - на турецко-персидский манер, - запустила руку в свой пояс, расшитый золотыми монетами и, наверное, содержащий тоже немало ценностей. Критянин, еще не зная, о чем пойдет речь, склонил голову.

И Феофано достала из своего пояса… кольцо. Серебряное кольцо с треугольным камнем, пурпурным гиацинтом: ярким, будто кровь или вино.

– Я заказала этот перстень здесь, - сказала гречанка. – Никто в Италии не понял его значения… но ты поймешь. Дай руку, моя любовь.

Феодора медленно протянула левую руку – на правой было золотое обручальное кольцо…

Московитка почувствовала, как царица надела ей кольцо, - и увидела, как Феофано показывает ей такое же кольцо на своей руке, только из золота. Московитка ощутила постыдное, жгучее - освободительное и ослепительное счастье. На глазах у всех, на глазах у мужа Феофано повенчалась со своей возлюбленной, и амазонки без слов принесли друг другу ненарушимую клятву верности.

Феодора, не в силах ничего сказать, смаргивая навернувшиеся от ветра слезы, погладила треугольный камень. Она знала, что это за знак, - его носили греческие гетеры, подруги мужчин, самые свободные из греческих жен…

Теперь, когда после Александра Великого столько народов запада объединил новый великий греческий бог, должно совершиться и новое объединение жен: много больше того, что существовало в древней Элладе. Жены должны объединиться по-новому: развитие вышло на новый виток, и история мощно увлекала с собою вперед всех, согласных и несогласных.

Подданные великой империи западных женщин, столь же разрозненной, как Византия, столь же нуждались в сильных вождях…

– Вперед, империя…Вперед! – прошептала московитка по-гречески.

Феофано посмотрела ей в глаза бесконечно долгим взглядом - и кивнула. А потом притянула подругу в свои сильные, горячие и душистые объятия. Они не размыкали объятий очень долго – единая душа в двух телах, которой они стали, никак не желала разорвать себя на части…

Потом Феодора высвободилась – она ничего не видела от слез; московитка отвернулась от царицы и оперлась на руку мужа. Он поспешно повел ее прочь. Леонард помогал ей подниматься по сходням, потом крепкие руки других мужчин подхватили ее сверху и втянули на палубу “Василиссы Феодоры”. Василисса Феодора уже никогда не восцарствует…

Еще два корабля критянина были готовы к отплытию – Леонард Флатанелос опять, как в Византии, стал начальствовать несколькими судами: и выходить в открытое море в одиночку, да еще отправляться в такой долгий путь, было слишком опасно.

Жена комеса, неимоверным усилием взяв себя в руки, проверила, все ли уже на борту: не забыли ли, не дай бог, кого-нибудь из детей. И только уверившись, что вся семья с ней, Феодора повернулась к берегу.

Опять набежали слезы. Она несколько раз моргнула, и в глазах прояснилось: московитка увидела высокую фигуру Феофано, ее по-самаркандски пестрое, алое с зеленым, платье с золотой каймой и золотой прошивкой, но лица подруги рассмотреть уже не могла. Было уже далеко, и лицо гречанки застилали длинные волнистые черные волосы, которые Феофано распустила в знак печали – и в знак свободы.