Ставрос. Падение Константинополя

– Так же, как и Византия много больше церкви, - кивнула Феофано. – Разве церковь придумала математику? Логику? Астрономию? Пф!..

Она опрокинулась на спину и пнула воздух сильной ногой.

– Народ этого не знает; и, конечно, после нашей смерти народ будет судить тебя и меня… но народ редко поднимает голову от сохи. А те немногие из наших потомков, которые вознесутся высоко и разовьются так же, как мы, однажды поднимут голову и увидят звезды в разрыве туч. Это будут наши с тобой звезды… боги превратят нас в созвездие, в память о нашей любви и смелости.

– Я никогда не научусь говорить подобно тебе… понимаю, почему тебя слушали даже в Риме, - прошептала Феодора.

Феофано привлекла возлюбленную к себе, спуская сорочку с ее плеч.

– Не нужно ничего говорить.

Потом они долго лежали без сна, соприкаясь коленями и плечами, - обе чувствовали, что любили друг друга в последний раз.

В семье Флатанелосов было постановлено, что Феодора с детьми поедет с комесом в Московию, - Леонард чувствовал, какой опасности его русская жена подвергается здесь, во владениях Рима, без него: критянину опять предстояло слишком длительное путешествие. И он не мог опять расстаться с любимой женой и детьми так надолго.

И родина требовала, звала Феодору к себе: долг призывал русскую пленницу - Феодора чувствовала это так сильно, как будто Евдокия Хрисанфовна повелела ей ехать вместе со своими сыновьями. Будто Русь потребовала от нее расстаться с Феофано, чтобы последовать за мужем, как и надлежало христианской жене: как некогда русские жены-язычницы ехали с великой Ольгой в Царьград.

А когда Флатанелосы вернутся… конечно же, они вернутся… все будет совсем по-другому. Пройдет не так уж много времени – но когда женщин разделяет столько стран, верований и предрассудков, несколько лет равны целой жизни.

“Феофано будет пятьдесят лет… я не думала, что ей когда-нибудь будет пятьдесят лет”, - подумала Феодора почти с ужасом. Феофано все еще выглядела гораздо моложе своего возраста; но разрушение женщины, ее красоты и здоровья, может совершиться очень быстро.

– О чем задумалась? – спросила спартанка у нее над ухом.

– Ни о чем, - поспешно отозвалась Феодора. Она болезненно улыбнулась, слыша, что Феофано опять говорит на русском языке: на безукоризненном русском. Это было каким-то общим опьянением… которое вот-вот кончится.

Женщинам нельзя пить, потому что они должны хранить свой очаг.

Феофано погладила ее по голове, и Феодора поняла, что царица догадалась обо всем, о чем она сейчас молчала.

На другое утро они выехали назад в Анцио.

========== Глава 169 ==========

“Василисса Феодора” возродилась к жизни.

Леонард Флатанелос, наняв самых искусных плотников и подгоняя рабочих, необыкновенно быстро построил для путешествия новую галеру, которая почти в точности повторяла тот, погибший у Прота, корабль: только сделана была не из кедра, а из прочнейшего северного дуба. Леонард целые часы проводил на венецианской верфи, как когда-то – в Золотом Роге; а его русская жена, с маленькой дочкой на коленях, сидела рядом на распиленном бревне, с удовольствием вдыхая запах морской соли и нутряной запах свежего дерева. Стук молотков, скрежет пил и громкая греческая речь, в которой слышались то перебранка, то взрывы смеха, были по сердцу и ей, и ребенку, который совсем не капризничал.

Леонард, улучив минуту, подошел к Феодоре; он так и сиял. Протянул руки сразу и матери, и дочери.

– Идемте, мои дорогие, я вам все покажу.

Феодора хотела принять руку мужа; но он стремительным движением подхватил на руки обеих своих женщин. Московитка засмеялась, обхватив комеса за шею; вырываться было бесполезно. Но Леонард сам знал, когда отпустить свою подругу.

Комес поднялся с ней и с дочкой по сходням и поставил жену на палубу: такая же русоволосая, как мать, Ирина осталась на руках у отца. Критянин, покачивая ребенка, пошел вперед, с гордостью показывая Феодоре все, что было готово и ждало только его команды, - две палубы, вдоль бортов отверстия со скамьями для гребцов, каюту капитана-кентарха, две высокие мощные мачты, устремлявшиеся в синее небо, казавшееся опрокинутым морем…

Феодора, задрав голову, оглядела эти мачты и взглянула на мужа. Голова у нее кружилась, а сердце сжималось.

– Только паруса осталось поставить, и хоть завтра выходи…

Леонард кивнул, сияя от счастья.

– Лучший из моих кораблей, даже лучше “Константина Победоносного”, - сказал критянин. – Я его строил для борьбы со всеми морями и ветрами на свете! Хочу посмотреть на ваших мореплавателей и проверить на прочность их суда!

– У нас никогда не было таких великих мореходов, как у вас, - усмехнулась московитка.- Мы сильны другим…

Потом она вздохнула и улыбнулась.

– Пахнет, как дома в лесу.

– Да, - согласился Леонард: и Феодора не стала спрашивать, откуда он знает, как пахнет в русских лесах.

Неожиданная мысль о том, что Леонард строил “Василиссу Феодору”, чтобы завязать долгую торговлю с Русью, как в стародавние времена, оказалась очень утешительна. Пусть даже критянину это будет далеко не так выгодно, как греческим эпархам и царевым мужам в Константинополе, где они могли ставить русским купцам свои условия и назначать цены.

Породниться с землей своей жены для Леонарда стало самой насущной потребностью.

Феодора не сомневалась, что ее грек будет принят в Московии хорошо, как русские люди всегда принимали у себя и ромеев, и других иноземцев: пока те шли с миром.

Леонард, обнимая за плечи, свел жену на берег и передал ей дочку.

– Поезжайте домой… я скоро буду. Или, если хочешь, вас подвезут.

Он бросил взгляд на Магдалину, которая в своем черном монашеском платке стояла поодаль – и, когда господа не видели, крестилась католическим крестом и что-то шептала, глядя на галеру.

– Нет, мы лучше верхом. Только подсади нас, - попросила Феодора.

Для венецианцев было все еще в диковинку видеть мать с младенцем верхом на лошади, а не пешком и не в экипаже: если это была знатная дама, к каким причисляла себя жена комеса Флатанелоса. Но итальянцам недолго осталось дивиться такому зрелищу.

Леонард бережно подсадил московитку на спину Борея, а потом подал ей дочку. Улыбнулся, незаметно от остальных задержав руку на колене жены.

– Я скоро, любимая.

Феодора улыбнулась мужу, а сама подумала, что дома сесть на лошадь у всех на глазах будет никак нельзя… если Борей переживет это плавание. Хотя одна ли Москва есть на свете, и одна ли византийская строгость? Теперь, когда рабыня Желань знатная госпожа, она сможет поездить по Руси, на воле, где разные порядки… ее муж только похвалит за это.

Добравшись до дома, Феодора пошла с Ириной в спальню: Магдалину еще пришлось ждать, она поехала в экипаже вместо своей госпожи. И, конечно, итальянка будет недовольна поведением хозяйки.

Но сейчас Феодора думала не об этом, а о том, что в спальне этого венецианского дома у нее совсем недавно было последнее любовное свидание с Феофано. Последнее слияние душ, высшее выражение женской любви и дружества, которого никто больше не поймет… а на Руси тем паче никто не поймет.

Когда вошел муж, Феодора не повернулась к нему, глядя в высокое полукруглое окно в толстой беленой стене, - напротив этого окна висела давным-давно привезенная Леонардом икона, которая видела все, что было между ней и царицей. И этот византийский бог все им прощал…