Ставрос. Падение Константинополя

Но и трех месяцев не прошло с несчастливого возвращения Леонарда, как Евдокия Хрисанфовна тоже заболела и слегла.

Феодора была сражена: она мало тужила об Ярославе Игоревиче, потому что мало знала этого простого человека, - но с Евдокией Хрисанфовной Феодору, казалось, покидало все, что оставалось у нее от матери Руси.

Евдокия Хрисанфовна после смерти мужа, как и раньше, исправно служила в доме ключницей – но кто приглядывался, замечал, что мать всех московитов не столько в охотку служит, сколько перемогается. Евдокии Хрисанфовне минуло уже полвека, и до сих пор она оставалась здоровой и крепкой: и началась с нею телесная немочь нежданно, как и сухотка души.

– Я бы подольше пожила, не оставляла бы тебя, - говорила она хозяйке, сидевшей у ее изголовья. – Но душа не хочет, рвется… в теле не держится.

Рабыня Желань гладила ее руку, кропила слезами.

– Может, обойдется еще, матушка…

– Ты мне так говорила в первую нашу встречу, когда нас вместе в полон везли, - мягко усмехнулась Евдокия Хрисанфовна. – Забыла, поди? А я помню. Ни тогда нас с тобой наша чаша не минула, ни теперь не минует.

Она долго всматривалась в госпожу нестареющими серыми глазами.

– А ты какая была, такая и осталась.

Потом вдруг приподнялась, будто вновь обретя силы. Феодора бросилась помогать ей; но ключница отстранила ее. Она тяжело дышала, опираясь на подушки, взбитые у нее под спиной.

– Обещай мне… сейчас, как на духу, - проговорила Евдокия Хрисанфовна.

– Что угодно, матушка!
– сказала Феодора.

– Что угодно не попрошу, - усмехнулась ключница, - а попрошу одну службу… Отвези моих детей домой, на Русь. Ты это теперь можешь, сама знаешь.

Феодора в растерянности выпрямилась, у нее едва не вырвался вопрос; но Евдокия Хрисанфовна властно подняла руку.

– Нет, не Микитку, его нельзя, - проговорила она. – Старший мой – теперь русский гречин, как ты, госпожа… пошла вам впрок грецкая наука. Ну, добро.

Феодора опустила голову, ощущая такой стыд, точно очутилась сейчас перед давно забытой матерью. Хотя Евдокия Хрисанфовна и не думала упрекать ее.

– А Владимир и Глеб русские, - продолжила ключница, с задумчивой и печальной напевностью, которую Феодора так еще помнила у русских жен.
– У младших моих сынов душа домой рвется, как у меня, хотя они дома не видели… Что душе потребно, то Богу потребно. Но мне уже не судьба, а Владимиру и Глебу нельзя тут кончать!

Феодора медленно кивнула.

– Так, может быть, Вард…

– Твой Вард в море пойдет, и моих возьмет? Добро, - улыбнулась Евдокия Хрисанфовна: как будто эта общая судьба детей сейчас расстелилась перед нею скатертью, морской гладью.

Феодора склонилась к руке ключницы и прижалась к ней лбом.

– Слово даю, Евдокия Хрисанфовна. Отвезу твоих детей домой.

– Ну вот и хорошо, - ласково сказала ключница, коснувшись склоненной темноволосой головы. – Утешила ты меня, матушка боярыня.

Она улыбнулась: даже румянец вернулся на щеки.

– А теперь покличь ко мне Микитку, поговорить с ним хочу.

Феодора встала – она боялась: не собиралась ли Евдокия Хрисанфовна сей же час кончиться? Ей всегда казалось, что такие вещие люди, - такие вещие женщины, - до минуточки чувствуют, когда им приходит срок…

Хозяйка быстро вышла и позвала Микитку, который, конечно, сидел в коридоре. При виде ее евнух вскочил.

– Иди к матери, быстро! – приказала Феодора.

Микитка метнулся в комнату матери. Вот напугала его, подумала московитка. Ну а как тут угадаешь – успеешь ли?..

До нее донесся негромкий разговор больной с сыном; она поспешила отойти, чтобы не услышать лишнего.

Микитка вышел от матери через полчаса. Он, против ожиданий, даже улыбался.

– Заснула, - шепотом сказал евнух госпоже. – Просила, чтобы я не пугался… не время ей еще отходить. Я и не боюсь.

Феодора кивнула.

– У тебя сейчас прямо свет на лицо сошел, - сказала она. – Когда такое видишь, всему веришь…

Микитка улыбнулся, и Феодора коснулась губами его чистого лба. Микитка поклонился и ушел.

Проводив евнуха взглядом, госпожа вспомнила, что Мардоний обещал приехать, навестить своего филэ. Да, этих двоих тоже вполне, вполне можно было так называть: пусть они и не разделяли постели. Хороша грецкая наука!

“Хотела бы я знать, что сейчас говорила Микитке мать… предчувствуя скорый конец”.

Московитка, не дожидаясь смерти Евдокии Хрисанфовны, поговорила с мужем. Леонард почти не удивился просьбе ключницы – как и ее настойчивости, ее уверенности в своем праве требовать для детей возвращения на родину.

– Мне кажется, недаром меня занесло в Болгарию: чтобы я хорошенько запомнил урок, которого не мог получить нигде больше, - сказал комес. – Вот страна, очень родственная вам, и жестоко страдавшая от ромеев, как теперь страдает от турок… они славные люди, - улыбнулся Леонард. – Я стал бы им другом, если бы не был на таком положении. Но у меня там были друзья… узнав, что у меня русская жена, болгары удивлялись и чувствовали ко мне особенное расположение.

– Так ты поможешь детям Евдокии Хрисанфовны вернуться на Русь? – спросила Феодора.

Леонард кивнул.

– Даю слово… если хочешь, прямо сейчас пойду и поклянусь Евдокии Хрисанфовне.

Феодора улыбнулась, потом качнула головой.

– Нет, милый, не нужно ее тревожить. Она знает, что мы исполним ее волю.

Евдокии Хрисанфовне скоро полегчало, и она провела на ногах еще два месяца. А потом вдруг слегла, быстро ослабела и умерла: в полном сознании, успев проститься со всей своей семьей и со своими господами.

Феодора очень плакала. А Леонард, стоя рядом с женой около свежей могилы, торжественно повторил над этой могилой клятву помочь русским детям в самом для них главном.

========== Глава 167 ==========

Предупреждение: слэш (преслэш).

Мардоний сидел в комнате у друга, и с удовольствием уплетал пироги с изюмом и корицей, запивая вином. Микитка с таким же удовольствием смотрел на это: македонец стал еще крепче и выше, раздался в плечах и загорел. Жадность в еде еще больше красила его, заставляя думать, каков этот молодой мужчина в бою.

“И с женой”, - подумал Микитка, покраснев.

Мардоний, отвлекшись от еды, посмотрел на него.