Ставрос. Падение Константинополя

Когда комес оказался способен ходить, он первым делом отправился взглянуть на могилу Фомы Нотараса: на то место, которое было известно как его могила только посвященным. Он пришел к этому месту, опираясь на руку жены.

Они долго стояли рядом, только вдвоем, не говоря ни слова.

========== Глава 166 ==========

Фома Нотарас не солгал насчет письма к жене: хотя у Леонарда не было возможности проверить, пока не стало поздно. И теперь, - сколько ни проклинай себя, - уже нельзя было ничего узнать сверх того, что патрикий счел нужным сообщить.

Александр, по словам Фомы, воспитывался теперь в Кандии – на Крите, куда патрикий вывез мальчика с приличествующим его происхождению и положению штатом обслуги и где, по его словам, обзавелся имением год назад. Крит был все еще один из самых греческих островов… а о том, откуда Фома Нотарас взял средства на ребенка и на собственное подобающее положению содержание, можно было догадаться. Этот человек шел теми путями, которые прежде него торили самые догадливые и сильные, но пользовался случаем патрикий прекрасно: Фома, вызнавший все, что только можно, о своем сопернике, тоже приложил руку к разграблению критской сокровищницы. Не считая того, что он назанимал и скопил здесь, в Италии.

“Я не могу воспретить тебе забрать сына, - писал мертвый Фома Нотарас своей скифской пленнице и жене, - но я увещеваю тебя со всей силой умирающего духа. Огради моего Александра от воспитания, которое получат от твоего незаконного мужа другие наши дети: считай, что такова моя последняя воля! Я обеспечил Александра вперед на долгие годы, и с ним хорошие воспитатели, которые преданы мне.

Ты скажешь, что Александр будет несчастен без матери? Тысячи греческих детей воспитывались без матерей, в языческое и христианское время, и вполне успешно. Но даже если сын и будет несчастен, я так хочу: Александр – мое последнее произведение на земле, свободное от тех, кто при моей жизни подавил меня. Мой младший сын – тот, в котором я могу выразить свою силу и характер. Если ты хоть сколько-нибудь любила меня, Феодора, ты не откажешь мне.

Наше дитя вырастет, и его ждет самостоятельная жизнь… какую прожил бы я, не стрясись этой страшной войны, если бы я мог свободно развивать свои дарования и не чахнуть вечно в чужой тени. Оставь Александра, Феодора, - и ты, мой убийца, тоже оставь!”

Феодора вздрогнула, в который раз перечитав эти строчки, полустертые из-за грязи и слез. Фома писал почти в полной уверенности, что его убьют… или он ловчил даже перед поединком?

Если бы Фома остался жив, этого письма никто не увидел бы…

Как бы то ни было, можно ли отказать в такой просьбе?

“Впрочем, искать сына вы будете долго, даже если решитесь пойти наперекор моей предсмертной воле, - и люди, которым я доверил Александра, предупреждены о таких попытках: они укроют его. Но надеюсь, что вы ничего подобного не сделаете. В свое время Александру расскажут о его матери – как ты обещала рассказать Варду и Анастасии об их отце.

Забавно: я не раз убеждался в твоей честности, свойственной русским людям, и особенно честности в самых важных делах - но теперь уверен, что из твоих уст наши старшие дети не услышат обо мне ни слова. Конечно, так и лучше. История моей жизни принадлежит к тем, которые все замалчивают, потому что их слишком неудобно рассказывать.

Не знаю, как проститься, - все слова сейчас кажутся неуместными. Что могут сказать друг другу люди, которым предстоят разные вечности – которые стоят на пороге разных вечностей?

Да, я знаю, дорогая, что ты думаешь, будто давно стала нашей, - но зов твоей родины, глас твоей души звучит сейчас еще сильнее, чем раньше. Русские люди так же преданы своему древнему и кровному, как и ромеи, - и хотя вы, русы, взяли нашего бога, мы всегда будем чтить разных богов.

Желаю тебе счастья, где бы ты ни нашла в конце концов свою родину, - и за каким бы супругом ни последовала, ища ее. Или ты следуешь за подругой, а не за мужем?

Помни, что в конце концов, у последней черты, у человека остается только одна любовь и только один вождь.

Фома”

Феодора, закончив перечитывать письмо, поцеловала его и бережно свернула. Сейчас она спрячет его на место и запрет на ключ, чтобы эта память сохранилась как можно дольше.

В ее кедровой шкатулке хранились напоминания обо всех мужчинах, которых она сгубила. Богиня Желань, беспощадная к чужим, карала смертью всех чужестранцев, которые брали над нею власть…

– Только не ее! Пожалуйста! Не ее! – воскликнула Феодора в неожиданном ужасе: русская пленница не знала, к какому божеству обратить свои мольбы, как унять силу разрушения, вложенную в нее неведомо кем.

Какое божество молить, чтобы охранило самую большую ее любовь – Феофано?..

Фома вложил в это письмо еще один плотный пергаментный листок, где рассказал все, что было известно ему о происках инквизиции и ее пособников: патрикий называл имена людей, которых следовало особенно остерегаться в итальянском свете. Они с Леонардом уже не раз обсудили эти предостережения.

Да, Феодора Флатанелос уже могла говорить с убийцей об убитом… и это дело как будто бы удалось скрыть от чужих. И от Варда, который даже не знал, что его настоящий отец находился где-то поблизости и был причастен к возвращению Леонарда: а ранение отчима можно было приписать любой несчастной случайности.

Самый умный и даровитый старший мальчик, любимец Феодоры, остался в неведении.

Но, кажется, о случившемся догадалась девочка, девятилетняя Анастасия, которую мало замечали в той кутерьме, что творилась в доме и в головах хозяев. Феодора, приглядевшись наконец к единственной дочери, поняла, что этот тихий греческий ребенок держит про себя много больше, чем говорит. Анастасия ловко избегала внимания и матери, и Магдалины, - а других близких к ней чутких женщин, кому она могла бы открыться, рядом не было.

Впрочем, Анастасия никому не собиралась вредить… все зло, которое могло совершиться из-за убийства патрикия, совершилось в ее детской душе.

Но даже теперь Феодора радовалась, что дочь жила дома в имении, а не где-нибудь в городе, воспитанницей итальянцев: души итальянских детей омывали реки такого зловонного зла…

Несколько раз горячо поспорив, супруги порешили на том, что Александра следует оставить там, где он есть: Леонард, как и Феодора, склонен был поверить признанию Фомы.

“Когда я буду на Крите в следующий раз, - говорил комес, - я постараюсь разыскать Александра: и если ему живется хорошо и мальчик воспитывается правильно, полагаю, не следует ничего менять в его судьбе. Твоим детям выпало на долю уже слишком много потрясений”, - усмехнулся Леонард.

“Не одним только моим”, - вздохнула в ответ московитка.

Пока Леонард был в плену, занемог и умер второй муж ключницы, старший над русскими этериотами императора Константина: лет ему было уже под шестьдесят, и в нем заговорили старые раны, начались хвори. Русский дружинник за годы службы в Царьграде бывал много и жестоко порублен. Его малые дети остались с одной только матерью.