Ставрос. Падение Константинополя

Феодора пожала плечами.

– И всего-то? – спросила она.

Равнодушие в ее голосе заставило Фому нахмуриться.

– Я думал, ты и вправду будешь страдать! – сказал он.

Феодора улыбнулась.

– Я буду страдать, когда турки разобьют из пушек стены Константинополя. Ты рассказывал, что они переманивают к себе лучших инженеров Европы, - произнесла она. – Я буду страдать, когда пойдут ко дну наши корабли! Я буду страдать, когда убьют тебя! А это… обычное дело.

Фома кивнул.

– Ты и вправду изменилась… к худшему. Но это хорошо, - сказал он, поцеловав ее с нежностью, как истинно родственную душу. Потом сжал пальцы Феодоры, лежавшие в его руке.

– Однако я еще не все сказал.

Феодора с недоумением и тревогой посмотрела покровителю в глаза.

– Флатанелос… сообщник моей сестры, о чем мало кто знает… - прошептал Нотарас, приблизив губы к ее уху, - ушел от правосудия. Он сейчас называет себя императором и долгое время держал власть в своих руках. Он очень опасен, потому что не подчиняется ни нашему закону, греческому, ни османскому… Это человек без всякой веры и без всякого царя.

– И в голове тоже, - засмеялась московитка. – Разбойник, другими словами! Что же, разве в ваших водах мало разбойников? Чем он опаснее других?

– Тем, что долгое время был нашим высшим военачальником, если ты забыла, - мрачно заметил патрикий. – Флатанелос вдоль и поперек исходил наши воды и хорошо знает Константинополь и его слабые места. Ему по-прежнему подчиняются как греки, так и наемные войска, а также турки, которые разлакомились надеждами прежде времени… Не один только принц рвется овладеть Константинополем вперед молодого султана!

Патрикий вдруг закрыл лицо руками.

– И все это заварила моя сестра, - пробормотал он. – Пандора! Медея!..

– Скорее Медея, - рассмеялась московитка.

Потом посерьезнела.

– А где теперь Метаксия? Ты что-нибудь прослышал о ней?

– Только то, что она покинула Город, - едва слышно ответил Фома.

Когда он отнял руки от лица, его щеки были мокры от слез.

– У меня все переворачивается внутри от мысли, как с нею обращался Флатанелос… Она ведь от него сбежала, не иначе, - прошептал патрикий. – Несчастная женщина!

Феодора хмыкнула. Она подозревала здесь другое – как тогда, когда узрела в Метаксии жажду всевластья и обличила ее перед братом; эту жажду всевластья московитка прозревала в опоясанной патрикии до сих пор. Нотарасу хотелось видеть сестру слабой, сломленной после разрыва с доместиком схол, - как и Флатанелосу, и всем мужчинам; и Нотарас оставался слеп к ее истинным силам и намерениям.

Сейчас Феодора не стала обличать Метаксию. Она подумала о католиках и промолчала, склонив голову.

– Надеюсь, что твоя сестра жива, - произнесла она после того, как оба долго просидели рядом, в тягостных раздумьях.

Фома кивнул.

– Я тоже надеюсь… У нее есть еще верные люди, они ее укроют…

Феодора улыбнулась.

– Иди сюда… ближе.

Она взяла его голову в свои чуткие руки и стала губами осушать щеки возлюбленного. То, что он не стыдился плакать при ней, - как и многие греки друг с другом, - размягчило ее, и она вдруг ощутила сильное желание.

Патрикий изумился, испугался ей повредить – но Феодора мягко увлекла его на ложе, и они перестали сознавать все, кроме высшего блаженства.

Потом Феодора сказала, лежа в объятиях любовника и глядя в низкий беленый потолок, наблюдая, как по нему бродят тени от кустов розмарина:

– Хотела бы я сейчас увидеться с Евдокией Хрисанфовной. Думаю, она живет среди своих… среди наших… Не вышла ли она здесь замуж?

Фома засмеялся. Это показалось ромею очень забавным.

– Может быть! Может быть!

Но тут же он замолчал, как будто претерпевал зубную боль. Напоминание о русских людях было ему тяжело, и Феодора не стала спрашивать, почему. Они повернулись друг к другу и поцеловались долгим поцелуем.

Феодора отчетливо ощутила то, что ее любовник скрывал от всех, - недавно врач вырвал ему два зуба, которые начали крошиться. Европейские врачи этим совсем не занимались, и европейские аристократы просто оставляли портящиеся зубы гнить во рту…

– А когда мы обвенчаемся? – спросила Феодора.

Фома вздохнул.

– Сейчас, как ты знаешь, великий пост… И ты сама…

Феодора кивнула, криво усмехнувшись. Да, конечно, - она сама была не в том положении, чтобы надевать венчальное платье.

И ей опять показалось, что любовник медлит с венчанием, пока не увидит, какого пола ребенок появится из ее чрева.

Но если не она – его женой не станет и никакая другая: Феодора понимала, что ромей если не любит, то привязан к ней настолько, насколько вообще может быть привязан к женщине. Она заняла в его сердце и его страстях место Метаксии. А таких отношений в жизни мужчины мало, и они очень дороги – дороже, чем подобные же привязанности для женщины…

Патрикий поцеловал ее.

– Клянусь тебе, что мы непременно обвенчаемся, как только станет можно. А пока…

Он улыбнулся, пытаясь ее успокоить.

– Ты совсем забыла, что я приготовил для тебя! Твою статую установят на Августейоне, мне позволили!

Феодора нахмурилась.

– Пока мы не венчаны?

Ей вдруг показалось это оскорблением – худшим, чем жить с любовником без брака. Ее выставят на форум… а те, кто знает о ней, о ее положении, будут освистывать ее красоту и побивать камнями!.. Русские увидят…

Конечно, итальянцам такой поступок безразличен. Они так же лицемерны, как знатные греки, хотя и на другой лад. Они поклоняются мадоннам в церквях и восхищаются мраморными богинями, а потом приходят домой и избивают жен и любовниц.

Причем любовниц держат и католические священники.

Греки хотя бы делятся на тех, кто бьет женщин, и тех, кто ими восхищается, - они, православные, несмотря на свою лживость, куда более цельные люди, чем католики.

Любовник держал ее руки и гладил их.