Ставрос. Падение Константинополя

Муж, который превыше всего берег свое счастье, продолжал бы сдерживать себя, не допуская зачатия, если бы Феодора только сказала; но она разрешила. И когда пошла третья неделя, супруги уже знали, что ее положение опять переменилось: у Феодоры перестало идти молоко, кормление не уберегло ее от новой беременности. Настало новое время тревог.

Впрочем, она была молода и здорова – в семье ей бояться не приходилось, если не нагрянет угроза извне.

Второго – вернее сказать, третьего – ребенка Феодора носила тоже легко, хотя временами ей становилось нехорошо, когда она не могла есть и голова кружилась, особенно в жару. Все-таки она была северянкой – куда больше, чем ее белокурый муж.

И однажды, когда она сидела в комнате у Варда, покачивая его колыбель и борясь с дурнотой, - несмотря ни на что, близость сына помогала ей, - госпоже дома вдруг послышался топот копыт на дороге. И это был не один всадник, вестник, какие временами появлялись здесь: много конников, как будто отряд солдат.

Феодора встала так резко, что в глазах потемнело: сердце застучало.

– Магдалина, - резко сказала она кормилице, православной итальянке. – Присмотри за Вардом. Я должна спуститься.

Краснощекая полнотелая Магдалина казалась куда менее встревоженной. Крестьянам вообще было свойственно такое спокойствие – от недостатка образования и избытка веры…

– Как скажете, госпожа.

Феодора перекрестилась и покинула комнату. На пороге осмотрела себя: все ли в порядке, не выбились ли волосы из прически, не испачкалось ли платье? Хотя если это солдаты и прибыли с императорским приказом, им едва ли будет дело до того, как выглядит хозяйка…

Она сошла по лестнице в пустой обеденный зал, по дороге заглянув в кабинет и библиотеку: мужа в доме не было. Вышел встречать гостей – пытаться защитить свой очаг.

Феодора с биением сердца ощупала руку, рукав, где раньше постоянно прятала кинжал. Теперь, когда Феодора все время носила в объятиях ребенка, она перестала это делать, боясь случайно поранить его. Может, напрасно? Нужно привыкать – и приучать детей к вечной угрозе с малолетства!

Однако в зале на стене тоже висел кинжал, даже несколько причудливой работы кривых кинжалов и мечей; трофеи, добытые Нотарасами, кажется, у османов – или еще где-то на востоке.

Феодора подошла к стене, к этому собранию парадного оружия, и осталась стоять там, сложив руки на груди. Она не могла ни о чем думать ясно – только одна часть ее существа, казалось, витала над мужем, оберегая его, а другая над колыбелькой сына. Сердце стучало, к горлу опять подкатывала тошнота.

И тут снаружи раздались шаги, голоса – Господи Иисусе, она узнавала эти голоса! Этот голос!

В дом, смеясь, рука об руку с двоюродным братом вошла императрица Феофано.

Феодора едва устояла на ногах при виде ее и чуть не сорвала со стены турецкий кинжал. Феофано немедленно заметила и ее саму, и ее замешательство, и приветливо кивнула жене брата, ничуть не потеряв самообладания. Позади Феофано шли воины – точно бессмертные, охраняющие императора в Большом дворце; а ближе всех к госпоже шагал чернобородый грек в сияющих доспехах, выделяющийся своей статью, силой и красотой. Феодора не успела рассмотреть его хорошенько, но он представился ей ожившей языческой легендой – богоборцем, античным героем, презирающим что земные, что небесные опасности.

Хозяйка дома не успела разглядеть гостей, потому что Феофано крепко обняла ее и расцеловала в обе щеки. Она благоухала сандалом и миррой, неведомой опасностью и неведомой, горячей женской силой.

Желань тяжело задышала от страха. Метаксия посмотрела ей в глаза и улыбнулась.

– Привет тебе, прекрасная Феодора Константинопольская, - сказала она. – Позволь поздравить тебя с супружеством и рождением сына – со всем, с чем я еще тебя не поздравила… Да у тебя столько радостей, что боги позавидуют!

Она засмеялась.

Феодора быстро отступила, схватившись за живот. Ее затошнило так, что она испугалась оскверниться прямо при этих ужасных гостях. Потом московитка посмотрела на мужа - он был бледен и суров, куда бледнее и суровее императрицы, которая наслаждалась всеобщим замешательством. Феодора увидела, что муж вооружен, - большое оскорбление гостям! Но те делали вид, словно так и должно быть.

Наконец Фома Нотарас подобрал слова и сказал сестре:

– Метаксия, моя жена неважно себя чувствует. Она носит ребенка.

Феодора закусила губу от такой непристойности - это было сказано при всех, при солдатах Феофано! Но лица солдат остались непроницаемыми, а Феофано только улыбнулась:

– Я давно поняла, милый братец.

Она посмотрела на него серьезно и значительно.

– Может быть, поговорим наедине?

При этих словах чернобородый Гектор, сопровождавший Феофано, сделал быстрое движение, словно хотел стать между братом и сестрой, загородить госпожу. Феофано улыбнулась своему охранителю.

– Марк, ты мне не понадобишься. Не тревожься, я и мой брат - благородные люди. Не так ли?

И она посмотрела на Феодору с такой явной угрозой, что в комнате словно бы стало холоднее. Нотарас кивнул, едва скрывая свои чувства.

– Так, сестра.

Он сделал ей знак.

– Пойдем в библиотеку.

Феодора хотела вмешаться, и могла бы это сделать – но шагнуть между этими двумя было бы сейчас как попасть под вражеский огонь с обеих сторон. Она осталась на месте – и, едва владея собой, села в кресло у стола.

Брат и сестра поднялись по лестнице, а все солдаты императрицы остались внизу, с беременной хозяйкой. Феодора закрыла глаза, ей казалось, что она сейчас лишится чувств. Но когда она нашла в себе мужество посмотреть на воинов Феофано, то увидела, что красавец Марк – красавец, который уже начал седеть, - прямо глядит на нее зелеными, как море, глазами. Встретившись взглядом с госпожой дома, он склонил голову и улыбнулся. Этот не хотел ей зла.

У Феодоры отлегло от сердца. Она сжала руки и осталась сидеть, ужасно сожалея в эту минуту, что никак не может помочь мужу – или Метаксии?

Кто мог знать, о чем они сейчас говорят?

Закрыв дверь в библиотеку, Фома повернулся к сестре, скрестив руки на груди. Она опустилась в кресло и улыбнулась ему.

– Ты даже не предложил мне сесть, невежа.

Патрикий медленно приблизился к ней – бледное лицо исказилось и застыло, лишившись всей своей приятности:

– Метаксия, если ты причинишь вред моей жене или сыну, клянусь, я удавлю тебя собственными руками!..

Метаксия прикрыла глаза, по накрашенным кармином губам скользнула слабая усталая улыбка.