Стена
Шрифт:
Выпили на складчину и теперь сидли вокругъ закипавшаго котла, собираясь опять пить чай. Извозчики ршили не возвращаться въ городъ, - чего гонять, разъ завтра все равно надо прiзжать поутру!
– и отпрягали лошадей. Ямщикъ, въ шапочк съ перышками и плисовой безрукавк, съ лнивой важностью лихача разсказывалъ акающей артели, какъ лихо катилъ изъ города - фонарь у заставы своротилъ. Двухъ минутъ не набралъ, былъ бы при часахъ!
– На споръ пошелъ, ей Богу! Лошадей жалко только, а ужъ… Двсти рублей
– Чего двсти-то, лошадки?
– спросилъ Трофимъ и оглянулъ похрустывающихъ лошадей.
– Часы! Лошадки хозяйскiя… Ну, другорядь погоди, нажму.
Разсказывалъ, какъ пили на полдорог, въ зеленяхъ, и поили коньякомъ повстрчавшагося урядника.
– Полбутылки осадить заставилъ, право слово! Чего! У губернатора правая рука, на порученiяхъ…
– У губернатора?.. и-и! рука?!
– подивился Трофимъ и точно умылъ лицо.
– Ему производитель дворянскiй который, дядей приходится… - хвасталъ пистонъ.
– Теперь скоро помретъ - сто тыщъ, неизбжно!
– А-а… А это у ихъ аменины, значитъ, какiя?
– пыталъ Трофимъ, вспоминая про кульки.
– Такъ жируетъ. Деньги у его стали, за имнье получилъ сколько-то тамъ тыщъ. Цлую недлю у бондарши крутился. Отъ ее и двокъ брали…
– А какъ настоящiя, смотрть-то… Чистыя…
– Проститутки - ямщикъ прилегъ на локоть и сплюнулъ струйкой.
– Еще чиновники будутъ, - на бирж нашихъ рядили, двоихъ… Эхъ, водки-то на курячiй глотокъ купили!
Гаврюшка таращилъ глаза, надувалъ щеки и все съ чего-то зажималъ ротъ. И вдругъ перегнулся въ колни и закатился визгомъ.
– И пьянъ я… и-ихъ, пья-анъ…
Тянулъ за рукавъ Трофима и лзъ цловаться.
– Поросенокъ-то надудолился!
– сказалъ ямщикъ, сплевывая.
Трофимъ потрепалъ Гаврюшку за волосы.
– Спать ступай, дурачокъ. За вихоръ вотъ драть, поганца…
Солдатъ лежалъ на спин и курилъ сигару, пуская дымъ чрезъ ноздри и отводя руку, какъ это - видлъ онъ - длали господа.
– Р-рупь штучка. На-ка, разокъ потяни, ддушка Трофимъ - не потрафишь!
– Шантрапа ты, вотъ что… бутылошникъ! Вотъ сидимъ и ништо… - жаловался Трофимъ извозчикамъ.
– Вонъ онъ взгомозилъ всхъ теперь забастовку дламъ, милый человкъ… забастовку-у! Думали такъ, что путный, въ артель взяли на промръ тамъ, али што, а онъ гд бы выпить - только и стерегетъ…
Съ пасхи не пилъ Трофимъ, откладывалъ каждую копейку. И теперь, выпивъ, пожаллъ, что далъ пойманный двугривенный.
– Воду самъ-то пьешь, елова голова?!
– Не желаетъ проникать окром бутылки. Теперь кирпичу не дали хозяинъ должонъ прiхать для хорошаго разговору, а онъ вонъ какой мокрый…
– Это я-то мокрый! Я теперь хочь кому глотку перемъ. Въ доску положу!
– И прямо какъ въ клепкахъ. А податься некуда, у кажнаго семейство, кажный пятачокъ дорогъ - онъ опять вспомнилъ про двугривенный - отъ работы до работы, мила-ай… - стукнулъ онъ себя въ грудь, - пачпорта опять… а ему што!
Блоусый Михайла смотрлъ на Трофима, и чмъ жалостливе говорилъ Трофимъ, крпче впивался и кривилъ ротъ. Онъ охватилъ жилистыми руками синiя колни съ заплатками и смотрлъ.
– Все-о бузыганился, все трепался… - для васъ да для васъ! Я умный! А что самъ! Склизкiй ты, во што!
Его свтлые глаза совсмъ запали и потемнли, и горечь залегла въ опустившихся углахъ рта. И лицу
Михайлы передалась эта горечь, онъ вздохнулъ и еще крпче захватилъ колни.– Нонче бастовать тоже… не годится, - осипшимъ, пропитымъ голосомъ сказалъ лихачъ, заломилъ шапочку съ перышками и лниво сплюнулъ.
– За это нонче… не тово…
– Разв настоящiй ты, чистосе-ердъ? Юла ты! Намутилъ-накрутилъ, а самъ вонъ онъ какой - въ стаканчик утопъ!
– Я въ стаканчик утопъ?!
– Уйди!
– выдохнулъ Михайла и перевелъ глаза на солдата.
– А, елова голова!.. Я т-теб покажу…
– Писто-онъ!
– звалъ съ балкона Тавруевъ.
– Давай мрку! Въ стаканчик утопъ?! А кто первый возникъ на это, кто мрку подозрлъ? Мн сейчасъ инженеры смрятъ. Давай мрку!
Никто не подалъ ему тесинку. Онъ ползъ въ лопухи и отыскалъ.
– Покажу еловымъ головамъ!
На балкон настроенiе поднялось. Женщины отвалились къ перильцамъ обмахивались букетами сирени и въ быстрыхъ движенiяхъ и въ крикливомъ смх ихъ чувствовалось хмльное. Тавруевъ ходилъ поглядывая исподлобья, молча наливалъ себ коньяку и молча пилъ. И опять ходилъ засучивъ рукава и отстегнувъ воротъ рубашки, изъ-за которой выглядывала заросшая волосами грудь. Тоненькiй землемръ хвастался передъ женщинами, какiе у него мускулы, щелкалъ въ посинвшiе отъ натуги бицепсы и предлагалъ пожать.
– Да обратите же вниманiе на природу, господа!
– призывалъ усачъ, показывая на садъ.
– Какъ золотятся вершины деревьевъ! Отстань, ну тебя! У тебя мускулы, какъ у паука… Господа же!
– Писто-онъ!
– А здсь я, Лександръ Сергичъ… чистъ, какъ листъ… - отозвался Пистонъ подъ балкономъ.
– Ага. Вотъ что, братъ…
Тавруевъ стоялъ у перилъ и смотрлъ въ садъ на блорозовыя кучи щебня въ зелени.
– Да… Ломаютъ?
– Ломаютъ Лександръ Сергичъ.
Въ дальнихъ кустахъ къ прудамъ въ наступившемъ затишьи подалъ пока еще робкую зачальную трель соловей. Но еще не сло солнце и трель не вытянулась и не перелилась въ сочное щелканье. Не было еще въ ней влажнаго и томящаго трепета ночи.
– И домъ будутъ?
– И домъ будутъ, Лександръ Сергичъ.
– Ваше сiятельство, разршите судьбу! А, ваше сiятельство!..
Солдатъ снизу тыкалъ тесинкой въ перильца, сиплъ и нахально смотрлъ бритымъ лицомъ, тоже гологрудый, съ мускулистыми засученными руками.
Шумли на балкон. Пли съ гитарой и мандолиной и позванивали рюмками на припвъ.
«Солда-ты! солда-ты-ы… по улиц идутъ!
«Солда-ты! солда-ты-ы… играютъ и поютъ!
Разъ-два-три-четыре…
– Безъ хлба сидимъ! Господа землемры!
Солдатъ стукнулъ тесинкой.
– Господа аристократы!..
Тавруевъ рванулъ и отшвырнулъ въ кусты.
– Къ чорту!
Но солдатъ отыскалъ тесинку и опять совалъ. Фирочка ухватилась за конецъ, но у ней выхватилъ тоненькiй землемръ.
– Безъ хлба сидимъ!
– хриплъ солдатъ подъ балкономъ.
– Обмриваютъ!
– Пшелъ къ чертямъ!
– отмахнулся Тавруевъ.
– Пистонъ, выдай имъ… Псни чтобы!..
Онъ вынулъ бумажникъ и выкинулъ трешницу.
– Урра!
– подхватилъ налету солдатъ и закрутилъ надъ головой.
– Деньгами одляютъ!