Стихотворения и поэмы

Иосиф Уткин. Фотография 1927 г. (ЦГАЛИ).

44. СОМНЕНЬЕ

Ты прости, что, временем пустая, Жизнь моя Варначества полна: Это я За молодость хватаюсь, Как за берег — Глупая волна… Трудная и голубая Мне страна мерещится во мгле… Надо жить, Трудясь и рассыпая Жемчуг смеха По большой земле. Чтоб в зубах кинжальной белой стали Заливались хищные лучи, Чтоб на яблонях, Качаясь, хохотали Черные Глазастые грачи. Чтобы сразу Таяла усталость, Становилось сразу веселей, Если вдруг Подруга засмеялась Над охапкой снеговых лилей. И когда мечтательный соратник Опускает голову порой, Я в глаза ему: «Красавец, голубятню, Голубятню синюю открой». Мир хорош Солеными руками… Не беда, что мужеству челна Африканскими белками Угрожает Черная Волна. Трудная и голубая, Посмотри, Страна плывет во мгле… Надо жить Трудясь и рассыпая Жемчуг смеха По большой земле. Смейся, милый, Умоляю, смейся, Ни к чему трагическая тишь. Говорят, что никаким злодейством Старый мир не удивишь. И без нас зажгут огни акаций, И без нас весной Пройдет вода… В чем угодно — буду сомневаться. В революции, товарищ, — никогда. Июнь 1928

45. ЗИМА

Средь седых И старящих, Сводящих с ума, И моя, Товарищи, Тащится зима. Постучится палочкой, Сядет у стола: «Ну-с, Иосиф Павлович, Вот и я Пришла…» Я склонюсь, Задумавшись, А вокруг, звеня, Девушки И юноши Окружат меня. Не кряхтя, Не ахая, Не зная забот, А играя сахаром Молодых зубов!.. Но, шапчонку комкая, Старый гражданин, Я перед потомками Не склоню седин. Бьет В кремлевском знамени Алая струя. Это — кровь! И в пламени Капля есть Моя… Средь седых И старящих, Сводящих с ума, И моя, Товарищи, Тащится зима. Постучится палочкой, Сядет у стола: «Ну-с, Иосиф Павлович, Вот и я Пришла». 1928

46. ПОСЛЕДНЕЕ ПИСЬМО

Нет, что-то есть такое выше Разлук И холода в руке! Вы снились мне, И вас я слышал На лазаретном тюфяке. И это вас, Когда потухло, Я у груди пронес назад, Как девочка больную куклу, Как руку Раненый солдат… Вы на далеком повороте, Ни враг, Ни друг И не родня… Но нет, Но нет, вы не уйдете… Вы не уйдете От меня! Нет, Даже предаваясь плоти С другим — Вы слышите: с другим! — Вы нежность вашу Назовете Библейским именем моим. И это выше, Выше, выше Разлук И холода в руке! Вы снились мне… И вас я слышал На лазаретном тюфяке. Мне и теперь Былое, право, Переболеть не удалось. И надо мною Ваша слава Густых Тропических волос. И я, Как в милом сновиденье, Всё принимаю, без границ, Всё… Даже узкое презренье Полуприщуренных ресниц. 1928

47. НЕБО И ГЛАЗА

Вот удивительное дело! Синело только что, И вмиг Оно как будто бы надело Екатерининский парик?! Я думал, это прояснится. А ветер нес… и нес… и нес. И вот Дождем сверкнули спицы Никелированных колес. Гроза кипела, как на фронте. Но визг… Но лопотня ребят… И все четыре горизонта Глазами синими глядят! …Я о тебе Продумал годы И, увидавши, ахнул: — Ах! Какая чудная погода В твоих Синеющих глазах?! 1928

48. ВСТУПЛЕНИЕ

Вспомним, как жили, грошей не копя, Платы не зная, в карманах не шаря… Жизнь по душам, за душой — ни копья, Кроме земного шара. Кроме одной дорогой стороны С песней до звездных вышек! Чем мы богаты? Тем, что — стройны. Счастливы? Тем, что дышим. Тем, что — по бабушке не родня — Мы побратались до гроба. Я — за тебя, ты — за меня. И за Республику оба… Что же ты песню на хитрую речь Стал перестраивать, сверстник? Надо, товарищ, любить и беречь Наши военные песни. Надо беречь — чтобы пела и жглась И никогда не скользила По голубой гололедице глаз Наша гражданская сила. Чтобы и в песнях любимой страны Брали всё выше и выше! Чем мы богаты? Да тем, что — стройны, Тем, что живем и дышим. Тем, что — по бабушке не родня — Мы побратались до гроба. Я — за тебя, ты — за меня. И за Республику оба! <1929>

49. ПЕСНЯ

По-над сопкой вьется ворон, Коршуном глядит. По границе ходит ворон, Генерал-бандит. Или восемь или десять Лет тому назад Мы видали за Одессой Этот самый зад. Белый новенький кораблик В волнах баловал. Не срубили наши сабли Черноморский вал! Наши руки не ослабли К саблям и — капут. А союзники кораблик Вам не отдадут. А поднимут наши руки Донбасс и Урал. — Берегите ваши брюки, Храбрый генерал! Ноябрь 1929

50. ГЕРОЙ НАШЕГО ВРЕМЕНИ ХУДОЖНИК И ТЕМА

В дырявых носках Просыпалась Москва. Глаза протирал рассвет. С женой пошутив, Дитю приласкав, Встает за соседом — сосед. Выходят соседи. Просты, легки. Завод их, как дом, зовет. Как матери, За руки взяв их, — гудки Ведут за собой На завод. И в черном трико Балансирует дым Над трубами, Над трудом. И смотрит поэт И завидует им, Как нищий, зашедший в дом… Что может быть хуже, Ненужней, глупей Вот этой свободы — вот? Вот этой свободы, Вот этих цепей Интеллигентских свобод. _____ В комнате тихо, Совсем светло. И резче глядит предмет. На старом столе Его стил о— Оружие. Инструмент. Он будет работать. Он схватит ножны И н аголо острие. Но он рассуждает: Кому нужны И песни, И дело твое… «Посмотрим на мир, Отбросив на миг Профессиональную грусть», — И бросил поэт. И смотрит на мир, И видит его Наизусть. Он видит — соседи: Все как один Они ударяют в бак. И потом здоровья Облил сатин Мускулатуру рубах. Он видит соседа: Один на один, Он кроет чудовищный бак И п отом здоровья Облил сатин Рубаху его — из рубах. …Он выгонит тонны П отов и сал. А ты ему Вместо тонн О стонах напишешь… Но Шелли писал Неплохо Про этот стон. Ты спустишься с мамой В Донбасс, На Урал… А классики что — Не в счет? На эту На маму В карты играл Товарищ Некрасов еще. Так думает он И кладет в ножны Ненужное острие. Кладет, повторяя: «Ему не нужны Ни песни, Ни дело твое». _____ И он опустился — Стар и сутул — И синий совсем у виска. И против него Опустилась на стул, Как следователь, — Тоска. И оба сидели На квинту нос, Без радикальных мер. И восемь часов Пунктиром занес Мозеровский секундомер… _____ В трубу провалился, Крутясь, акробат, Как дым, не оставив след. И к дому прорвался Через Арбат Мой честный, Простой сосед. Он мылся, Его целовала жена, К нему забегали друзья. И я заподозрил: А не она, Не тема ли это моя? Не тут ли, направо, Среди этих стен, Среди незабудок И блох — Герой из героев, Тема из тем, Эпоха из всех эпох? _____ Поэт допытался: Он в жизнь проник, На жизнь взглянув В упор. А голос сомненья, Подняв воротник, Пропал в подворотне, Как вор. 1929

51. ПРОБЛЕМА ХЛЕБОПШЕНА

Потушена лампа. Свеча зажжена. И плачет дитё, И скулит жена: «На рынке нет пшена». Я утром встаю. И опять жена Одной катастрофой поражена: «На рынке нет пшена». Тогда на меня Из трех углов Нисходит триада голов. Мундиром сияя, Крестом звеня, Империя прет На меня. Сначала Я чувствую Адскую боль — Мне Чичиков Жмет мозоль. Потом, Гомерически скаля зуб, Спешивается Скалозуб. И третьим: Столыпинская труба Расхваливает отруба, И трое согнулись: «У нас Для вас Стоит православный квас». И трое смеются: «Жена? Извольте мешок пшена». Тогда я, срываясь, Ору в упор: «Жена, до каких это пор? Когда это кончится, жена, Проблема хлебопшена? Ты думаешь, что же, — Я позабыл, Кем Чичиков этот был? И как это Нижнему чину В зуб Въезжал полковой Скалозуб? А кем Этот самый Столыпин был, Ты думаешь, Я позабыл? Не будет Республика — Это чушь — Республикой мертвых душ! И к пуле Багрова [35] В моей стране Прибавить нечего мне. Страна не поднимет Трехцветный позор!» — Кричу я жене В упор. Мы хлопаем дверью. Разрешена Проблема хлебопшена. _____ …Товарищи, дома У всех жена, И каждому С нею жить. И каждому надо Проблему пшена, Товарищи, разрешить. Давайте же скажем жене и стране «Домашности — в стороне. Пшеном мы питаем Плавильную печь. И если не хватит пшена, Мы сами готовы Горючим лечь В плавильную печь, жена! А личность, домашности — В стороне»,— Давайте скажем стране. 1929

35

Убийца Столыпина.

52. СОЦИОЛОГИЯ ПОГОДЫ

Гроза кипела И текла. И с пунктуальностью Капели На светлом голосе Стекла Дробинки, вскакивая, Пели. И, заворачивая За Особняки и Мезонины, Вооруженная гроза Расстраивала гражданина. И граждане Хвалили зонт, Галоши, сумочки, Пижамы… …………………… Я шел. Московский горизонт Вовсю Жонглировал ножами. И у Пречистенских ворот, Как любопытный, Из-за стула, Ко мне В газетный разворот Гроза развязно Заглянула. И пальцем мокрым Провела Черту, ребячески косую. «Ага, китайские дела И вас, мадам, Интересуют». И тут, Без дождевых забот, Я ноги циркулем Раздвинул, Все тридцать клавишей зубов Показывая гражданину. Но обывателю Почти Что флюс, Что ливень — Всё едино. И с молнией его очки Ведут курьезный Поединок. Чудно смотреть, Как на ходу Беснуется Сердитый галстук. Еще в семнадцатом году Он в громах Разочаровался. А мы — Без дождевых забот — Стоим над русским Мезонином, Все тридцать клавишей Зубов Показывая гражданину. — Даешь грозу! Мы крепко — за, За стиль, Работу в этом роде. Друзья, да здравствует гроза И в человеке, И в природе! Пусть обывателям Грозит. А мы читаем, И неплохо, В китайских росчерках грозы Идеи грозовой Эпохи. 1929

53. ПО ДОРОГЕ ДОМОЙ

Рязанец [36] прорвется: «А ну, давай!» И снова Ни форм, Ни лиц. И рельсы Бросаются под трамвай С настойчивостью Самоубийц. И снова Диктаторскою рукой Паккарды, Рено, людей Проводит, Ведет конвейер Тверской К побоищам площадей. Попробуй прорвать Этот чертов мост, Встать ему поперек! И черная дума, Как черный пес, Путается у ног… «.. Наивен лирический Твой шалаш Среди небоскребов, Поэт. Напишешь фруктовую песню, Продашь: Прорвался — и снова нет. И глупо. Не стоит писать. Для чего Расходовать кипы сил? Чтоб люди сказали: „Да, ничего…“ А девушка: „Ах, как мил!“ Эпохе сподручней Огонь, и желчь, И мужество до конца, Чтоб жечь, понимаешь, Глаголом жечь, Как Пушкин сказал, сердца!.» На Староваганьковском — Русский сад… На липах под медь — броня, Над садом крикливо Лоскутья висят Московского воронья. Среди индустрии: «Вороний грай», И «Машенька», И фасад. И вот он — Гремит гумилевский трамвай [37] В Зоологический сад. Но я не хочу Экзотических стран, Жирафов и чудных трав! Эпоха права: И подъемный кран — Огромный чугунный жираф. Эпоха права! И мне хочется встать Эпохе во фланг И рост… Для этого стоит И жить, И писать… И нянчить туберкулез. 1929

36

Рязанцы — лотошники, торговцы фруктами.

37

Стихотворение Н. Гумилева «Заблудившийся трамвай».

54. ДВА МИРА

Портовая ночь. Штилевая слюда. На синий фарватер Выходят суда. Два судна, Два белых Строятся в ряд. Два судна: На Данциг И на Ленинград. «Лоцман, вниманье: Тоннаж перегружен!» Нах Руслянд [38] — машины, Нах Полянд [39] — оружье. Вокзальная ночь. И на канапе Качаются двое В бордовом купе. И лентой влетает В оконную раму Железнодорожная панорама. К Столбцам пролетая Сквозь ветер И лес, Как шпаги, глотает Рельсы экспресс… «Кондуктор, вниманье: Разбудите ровно…» Нах Руслянд — геолог, Нах Полянд — полковник. _____ Галдят в латифундиях сытые псы. Ночами над картами планов Склоняются в штабе густые усы Налитого кровью улана. Он сладко мечтает, растроганный пан, Забыв бельведерские беды, Накинуть на плечи московский жупан, Подбитый уланской победой. Он усом не раз и не два отмечал Большой дислокации метки. Но всё он приходится не по плечам — Московский покрой пятилетки. Встают неприступно в горячем цеху Железные стены защиты. И гладью — выходит — на рыбьем меху Победы уланские шиты! Он знает отлично: войны не хотим, Но если, усатый и пылкий, Улан замечтается, — укоротим Мечтанья от темени и до затылка! <1930>

38

В Россию (нем.). — Ред.

39

В Польшу (нем.). — Ред.