Великих дедов возблагодарим,Помянем миром души славных зодчих:Они вложили в свой Последний РимВсю чистоту и свет преданий отчих.Но мы ли свет грядущий предварим?Он загорится в новых средоточьях,И станет тусклым в радуге егоВот это каменное естество.Всепонимающ, ласков, ясен, мирен,Блаженный город вознесется тутБез крепостей, застенков и кумирен,И новым цветом камни прорастут.И Алконост, и Гамаюн, и Сирин —Все духи рая дивно запоют,И сквозь реченья новой литургииУслышит каждый хоры их благие.Кто смеет лгать, что Кремль наш завершенЗубцами башен, сырью глыб острожных?Здесь каждый купол – золотой бутонЦветов немыслимых и невозможных.Здесь тайный луч от древности зажжен —Теперь, как меч, он дремлет в тяжких ножнах,Еще сердец ничьих не озаря:Он часа ждет – он ждет богатыря.Сновидец! Кремль! О, нет: не в шумном бое,Не в шквалах войн и всенародных смутПоследний смысл, загаданный тобою,И твой далекий, милосердный суд.Я вижу – там, за дымкой вековою —Как озаренный изнутри сосуд,Насквозь просвеченный духовной славой,Святынь грядущих пояс златоглавый.Не может разум в плотные словаЗавеществить твой замысел всемирный,Но кровь поет, кружится голова,Когда чуть слышный голос твой стихирныйИз недр безмолвия едва-едваТечет к душе благоговейно-мирной.Твой крест тяжел, святая мысль горька —Чем озаришь грядущие века?Улыбкой камня, скорбною и вещей,В урочный час ты отвечаешь мне,Когда от битв весь прах земной трепещетИ дух народа мечется в огне.Взор Ангела над тихим камнем блещет,Небесный Кремль ты видишь в чутком сне…Кого ты обнял на восходе жизни —Не усомнится в Боге и в отчизне.
1941—1950
Василий Блаженный
Во имя зодчих – Бармы и Постника
На заре защебетали лиПо лужайкам росным птицы?Засмеявшись ли, причалилиК солнцу алых туч стада?..Есть улыбка в этом зодчестве,В этой пестрой небылице,В этом каменном пророчествеО прозрачно-детском «да».То ль – игра в цветущей заводи?То ль – веселая икона?..От канонов жестких ЗападаСозерцанье отреши:Этому цветку – отечествоТолько в кущах небосклона,Ибо он – само младенчествоБогоизбранной души.Испещренный, разукрашенный,Каждый столп – как вайи древа;И превыше пиков башенныхРдеют, плавают, цветутДевять кринов, девять маковок,Будто девять нот напева,Будто город чудных раковин,Великановых причуд.И, как отблеск вечно юного,Золотого утра мира,Видишь крылья Гамаюновы,Чуешь трель свирели, – чью?Слышишь пенье АлконостовоИ смеющиеся клирыВ рощах праведного острова,У Отца светил, в раю.А внутри, где радость начистоБлекнет в сумраке притворов,Где от медленных акафистовИ псалмов не отойти —Вся печаль, вся горечь ладана,Покаяний, схим, затворов,Словно зодчими угаданаТьма народного пути;Будто, чуя слухом генияДальний
гул веков грядущих,Гром великого паденияИ попранье всех святынь,Дух постиг, что возвращениеВ эти ангельские кущи —Лишь в пустынях искупления,В катакомбах мук. Аминь.
1950
Художественному театру
Порой мне казалось, что свят и нетлененЛирической чайкой украшенный зал,Где Образотворец для трех поколенийВершину согласных искусств указал.Летящие смены безжалостных сроковМелькнули, как радуга спиц в колесе,И что мне до споров, до праздных упреков,Что видел не так я, как видели все?В губернскую крепь, в пошехонскую дикостьОтсюда струился уют очагов,Когда единил всепрощающий ДиккенсУ пламени пунша друзей и врагов.То полу-улыбкою, то полу-смехом,То грустью, прозрачной, как лед на стекле,Здесь некогда в сумерках ласковый ЧеховТомился о вечно цветущей земле.Казалось, парит над паденьем и бунтомВ высоком катарсисе поднятый зал,Когда над растратившим душу Пер ГюнтомХрустальный напев колыбельной звучал.Сквозь брызги ночных, леденящих и резкихДождей Петербурга, в туманы и в тальСмятенным очам разверзал ДостоевскийПьянящую глубь – и горящую даль.Предчувствием пропасти души овеяв,С кромешною явью мешая свой бред,Здесь мертвенно-белым гротеском АндреевНа бархате черном чертил свое «нет».Отсюда, еще не умея молиться,Но чая уже глубочайшую суть,За Белою Чайкой, за Синею ПтицейМы все уходили в излучистый путь.И если театр обесчещен, как все мы,Отдав первородство за мертвый почет,Он был – и такой полнозвучной поэмыСтолетье, быть может, уже не прочтет.
1950
Обсерватория. Туманность Андромеды
Перед взором Стожар — бестелесным, безгневным, безбурным —Даже смертный конец не осудишь и не укоришь…Фомальгаутом дрожа, золотясь желтоватым Сатурном,Ночь горящий венец вознесла над уступами крыш.Время – звучный гигант, нисходящий с вершин Зодиака, —В строй сосчитанных квант преломляется кварцем часов,Чтобы дробно, как пульс, лампы Круглого Зала из мракаНаплывали на пульт чередой световых островов.С мягким шорохом свод и рефрактор плывут на шарнирах,Неотступно следя в глухо-черных пространствах звезду:Будто слышится ход струнным звоном звучащего мира,Будто мерно гудят колесницы по черному льду.Это – рокот орбит, что скользят, тишины не затронув;Это – гул цефеид, меж созвездий летящих в карьер;То – на дне вещества несмолкающий свист электронов,Невместимый в слова, но вмещаемый в строгий промер.И навстречу встает, как виденье в магическом круге,Воплощенный полет — ослепительнейшая мечта —Золотая спираль за кольцом галактической вьюги,Будто райская даль — белым заревом вся залита.Будто стал веществом — белым сердцем в ее средоточье —Лицезримым Добром — сам творящий материю Свет;Будто сорван покров, и, немея, ты видишь воочьюСозиданье миров, и созвездий, и солнц, и планет.Вот он, явный трансмиф, глубочайшая правда творенья!Совершенный зенит, довременных глубин синева!..И, дыханье стеснив, дрожь безмолвного благоговеньяЖар души холодит у отверзтых ворот Божества.
1950
У памятника Пушкину
Повеса, празднослов, мальчишка толстогубый,Как самого себя он смог преобороть?Живой парнасский хмель из чаши муз пригубив,Как слил в гармонию России дух и плоть?Железная вражда непримиримых станов,Несогласимых правд, бушующих идей,Смиряется вот здесь, перед лицом титанов,Таких, как этот царь, дитя и чародей.Здесь, в бронзе вознесен над бурей, битвой, кровью,Он молча слушает хвалебный гимн веков,В чьем рокоте слились с имперским славословьемМолитвы мистиков и марш большевиков.Он видит с высоты восторженные слезы,Он слышит теплый ток ликующей любви…Учитель красоты! наперсник Вечной Розы!Благослови! раскрой! подаждь! усынови!И кажется: согрет народными руками,Теплом несчетных уст гранитный пьедестал, —Наш символ, наш завет, Москвы священный камень,Любви и творчества магический кристалл.
1950
Большой театр.
Сказание о невидимом граде Китеже
Темнеют пурпурные ложи:Плафоны с парящими музамиВозносятся выше и строжеНа волнах мерцающей музыки.И, думам столетий ответствуя,Звучит отдаленно и глухоМистерия смертного бедствияНад Градом народного духа.Украшен каменьем узорным,Весь в облаке вешнего вишенья, —Всем алчущим, ищущим, скорбнымПристанище благоутишное!..Враг близок: от конского ржанияПо рвам, луговинам, курганам,Сам воздух – в горячем дрожании,Сам месяц – кривым ятаганом.Да будет верховная Воля!Князья, ополченье, приверженцыПадут до единого в полеНа кручах угрюмого Керженца.Падут, лишь геройством увенчаны,В Законе греха и расплаты…Но город! но дети! но женщины!Художество, церкви, палаты!О, рабство великого плена!О, дивных святынь поругание!..И Китеж склоняет коленаВ одном всенародном рыдании.Не синим он курится ладаном —Клубами пожаров и дымов…– Спаси, о благая Ограда нам,Честнейшая всех херувимов!Как лестница к выси небесной,Как зарево родины плачущей,Качается столп нетелесный,Над гибнущей Русью маячущий.– О, Матере Звездовенчанная!Прибежище в мире суровом!Одень нас одеждой туманною,Укрой нас пречистым покровом!И, мерно сходясь над народом,Как тени от крыльев спасающих,Скрывают бесплотные водыМолящих, скорбящих, рыдающих.И к полчищам вражьим доноситсяЛишь звон погруженного града,Хранимого, как дароносица,Лелеемого, как лампада.И меркнет, стихая, мерцая,Немыслимой правды преддверие —О таинствах Русского краяПророчество, служба, мистерия.Град цел! Мы поем, мы творим его,И только врагу нет проходаК сиянию Града незримого,К заветной святыне народа.
1950
Симфония городского дня
Часть первая
Будничное утро
Еще кварталы сонные дыханьем запотели;Еще истома в теле дремотна и сладка…А уж в домах огромных хватают из постелейЗмеящиеся, цепкие щупальцы гудка.Упорной, хроматическою, крепнущею гаммойОн прядает, врывается, шарахается внизОт «Шарикоподшипника», с «Трехгорного», с «Динамо»,От «Фрезера», с «Компрессора», с чудовищного ЗИС. К бессонному труду! В восторженном чадуДолбить, переподковываться, строить на ходу.А дух еще помнит свободу,Мерцавшую где-то сквозь сон,Не нашу – другую природу,Не этот стальной сверхзакон.И, силясь прощально припомнить,Он в сутолоке первых минутНе видит ни улиц, ни комнат,Забыв свою ношу, свой труд.Но всюду – в окраинах от скрипов трамвайных Души домов рассвет знобит, И в памяти шевелится, Повизгивает, стелется Постылая метелица Сует и обид.Гремящими рефренами, упруже ветра резкого,Часов неукоснительней, прямей чем провода,К перронам Белорусского, Саратовского, РжевскогоС шумливою нагрузкою подходят поезда.Встречаются, соседствуют, несутся, разлучаютсяСледы переплетенные беснующихся шин, —Вращаются, вращаются, вращаются, вращаютсяКолеса неумолчные бряцающих машин.Давимы, распираемы потоками товарными,Шипеньем оглашаемы троллейбусной дуги,Уже Камер-Коллежское, Садовое, БульварноеСмыкают концентрические плавные круги.Невидимо притянуты бесплотными магнитами,Вкруг центра отдаленного, покорно ворожбе,Размеренно вращаются гигантскими орбитамиТяжелые троллейбусы медлительного Б.Встречаются, соседствуют, несутся, разлучаются,Нагрузку неимоверную на доли разделя,Вращаются, вращаются, вращаются, вращаютсяКолесики, подшипники, цилиндры, шпинделя.Штамповщики, вальцовщики, модельщики, шлифовщики,Учетчики, разметчики, курьеры, повара,Точильщики, лудильщики, раскройщики, формовщики,Сегодня – именитые, безвестные вчера. Четко и остро Бегает перо В недрах канцелярий, контор, бюро.Глаза – одинаковы. Руки – точь-в-точь.Мысли – как лаковые. Речь – как замазка…И дух забывает минувшую ночь — Сказку,Он новую правду восторженно пьетВ заданиях, бодрых на диво,Он выгоду чует, и честь, и почетВ сторуком труде коллектива.Он видит: у Рогожского, Центрального, Тишинского,И там – у Усачевского — народные моря:Там всякий пробирается в глубь чрева исполинского,В невидимом чудовище монаду растворя.Витрины разукрашены, те – бархатны, те – шелковы,(От голода вчерашнего в Грядущее мосты),Чтоб женщины с баулами, авоськами, кошелкамиСбегались в говорливые, дрожащие хвосты.А над универмагами, халупами, колоннамиПульсирует багровое, неоновое М,Воздвигнутое магами – людскими миллионами,Охваченными пафосом невиданных систем.Там статуи с тяжелыми чертами узурпаторов,Керамикой и мрамором ласкаются глаза,Там в ровном рокотании шарнирных эскалаторовСливаются как в бархате шаги и голоса.Часы несутся в ярости. Поток все полноводнее,Волна остервенелая преследует волну…Поигрывает люстрами сквозняк из преисподней,Составы громыхающие гонит в глубину.Горланящие месива вливаются волокнамиСквозь двери дребезжащие, юркнувшие в пазы;Мелькающие кабели вибрируют за окнами,Светильники проносятся разрядами грозы…Встречаются, соседствуют, несутся, разлучаются,С невольными усильями усилья единя,Вращаются, вращаются, вращаются, вращаются,Колеса неустанные скрежещущего дня.И все над-человеческое выхолостить, выместиЗубчатою скребницею из личности спеша,Безвольно опускается в поток необходимостиБорьбой существования плененная душа.
Часть вторая
Великая реконструкция
В своем разрастании город не волен:Им волит тот Гений, что вел в старинуСквозь бронзовый гул шестисот колоколенК Последнему Риму – Москву и страну.Но призрачный гул мирового призваньяНечаянным отзывом эхо будилВ подземных пустотах и напластованьях,В глубинном жилье богоборственных сил.В своем разрастании город не волен:Так нудит и волит нездешняя мощь,Клубясь и вздуваясь с невидимых штолен,Некопаных шахт и нехоженых толщ.Как будто, пульсируя крепнущим телом,Ярится в кромешном краю божество,Давно не вмещаясь по древним пределам Сосуда гранитного своего.Давно уж двоящимся раемВлеком созидающий дух:Он яростью обуреваем,Борим инспирацией двух.Враждующим волям покорны,В твореньях переплетены,Мечты отливаются в формыВеликой и страшной страны.И там, где сверкали вчера панагииИ глас «Аллилуйя!» сердца отмыкал —Асфальтовой глади пространства нагиеСверкают иллюзией черных зеркал.Стихий пробуждаемых крепнет борьба там,Круша и ломая старинный покойПо милым Остоженкам, мирным Арбатам,Кривоколенным и старой Тверской.И, переступая стопой исполинскойПокорной реки полноводный каскад,Мчат Каменный, Устьинский и БородинскийПотоки машин по хребтам эстакад.На дне котлованов, под солнцем и ливнем,Вращаясь по графику четких секунд,Живых экскаваторов черные бивни,Жуя челюстями, вгрызаются в грунт.Толпой динозавров подъемные краныКивают змеиными шеями вдаль,И взору привычному больше не странныИх мыслящий ход, их разумная сталь.Над хаосом древних трущоб и урочищ,Над особняками — векам напоказУж высится – явью свершенных пророчеств —Гигантских ансамблей ажурный каркас.Застрельщиков, мучеников, энтузиастовДоиграна высокопарная роль:Эпоха – арена тяжелых, как заступ,Чугунных умов, урановых воль.Учтен чертежами Египет,Ампир, Ренессанс, Вавилон,Но муза уже не рассыпетДля зодчих свой радужный сон.Рассудка граненая призмаНе вызовет радугу ту:Не влить нам в сосуд гигантизмаУтраченную красоту.Напрасно спешим мы в КаноссуИных, гармонических лет:Америки поздней колоссыДиктуют домам силуэт.Эклектика арок и лоджий,Снижающийся габаритО скрытом, подспудном бесплодьиНамеками форм говорит.И в бурю оваций, маршей и кликов Век погружает свою тоску,И все туманней скольженье бликов По мировому маховику.И сквозь жужжанье коловоротов И похохатыванье электропил,Встают колонны, встают ворота И заплетается сеть стропил.Уж аэрограф, как веер, краской Шурша, обмахивает любой фасад,Чтоб он стал весел под этой маской: Тот – бел, тот – розов, тот – полосат.Во вдохновении и в одержании, не видя сумерек, не зная вечера,Кружатся ролики, винты завинчиваются и поворачиваются ключи,Спешат ударники, снуют стахановцы, бубнят бухгалтеры, стучат диспетчеры,Сигналировщики жестикулируют и в поликлиниках ворчат врачи.Они неистовствуют и состязаются, они проносятся и разлучаются,В полете воль головокружительном живые плоскости накреня,И возвращаются, и возвращаются, и возвращаются, и возвращаются —Как нумерующиеся подшипники, детали лязгающего дня.И какофония пестрых гудовГремит и хлещет по берегам:Треск арифмометров и ундервудов,Команда плацев и детский гам.За землекопом спешит кирпичник,За облицовщиком – столяры,И детворою, как шумный птичник,Уж верещат и визжат дворы.В казенных классах, теснясь к партам, растет смена, урок длится,Пестрят карты всех стран света, по тьме досок скрипит мел;В глаза гуннам — рябят цифры, огнем юным горят лица,А в час спорта во двор мчится —
в галоп, с гиком — клубок тел.Смешав правду с нагой ложью, зерно знанья с трухой догмы,Здесь дух века мнет ум тысяч, росток нежный, эфир душ,Чтоб в их сердце кремнем жизни огонь пыла потом высечь,Швырнуть в город живой каплей, в бедлам строек, в стальной туш;Чтоб верным роем, несметной стаейОни спускались – в любые рвы,Громаду алчную ублажаяОметалличивающейся Москвы.Все крепче дамбы, все выше стены,Прочней устои, надежней кров,И слышно явственно, как по венамДержавы мира струится кровь.И каждый белый и красный шарикСпешит к заданьям по руслу жил,В безмерных зданьях кружит и шарит,Где накануне другой кружил.И к инфильтратам гигантских мускулов по раздувающимся артериямСамоотверженными фагоцитами в тревоге судорожной спеша,Во имя жизни, защитным гноем, вкруг язв недугующей материиЛожатся пухнущими гекатомбами за жертвой жертва, к душе душа.Пути их скрещиваются, перенаслаиваются, монады сталкиваются и опрокидываютсяИ поглощаются в ревущем омуте другой обрушивающейся волной;Имен их нет на скрижалях будущего, и даже память о них откидываетсяОбуреваемой единым замыслом, в себя лишь верующей страной.А по глубинным ядохранилищам, по засекреченным лабораториямБомбардируются ядра тория, в котлы закладывается уран,Чтобы светилом мильоноградусным — звездой-полынью метаистории —В непредугаданный час обрушиться на Рим, Нью-Йорк или Тегеран.И смутно брезжит сквозь бред и чарыИтог истории – цель дорог:Москва, столица земного шара,В металл облекшийся Человекобог.Уже небоскребов заоблачный контурМаячит на уровне горного льда, —Блистательный, крылья распластавший кондор,Державною тенью покрыв города.Уж грезятся зданья, как цепь Гималая,На солнце пылая в сплошной белизне:В том замысле – кесарей дерзость былая,Умноженная в ослепительном сне;И кружатся мысли, заходится сердце,Воочию видя сходящий во плотьЗадуманный демоном град миродержца,Всю жизнь долженствующий преобороть.И только порою, с тоской необорной,Припомнятся отблески веры ночной —Прорывы космической веры соборнойИ духа благоухающий зной.Гармония невыразимого ладаЩемящим предчувствием крепнет в душе,Еще не найдя себе формы крылатойНи в слове, ни в красках, ни в карандаше.И – вздрогнешь: тогда обступившие стеныПредстанут зловещими, как ворожба,Угрюмыми чарами темной подмены,Тюрьмой человека – творца и раба.
Часть третья
Вечерняя идиллия
Шесть! — Приутихают конторы.К лифтам, трамваям, метро – напролом!А сверхурочники, с кислым взором,Снова усаживаются за столом.В красные от лозунгомании стены,К незамедляющимся станкам,Хмурые волны вечерней сменыЛьются сквозь производственный гам.По министерствам, горкомам, трестамУже пошаркивает метла,Хлопают дверцы с прощальным треском,И засыпают в шкафах дела.И вот уже — оранжев, пурпурен и малинов,Гладя глыбы набережных теплою рукой,Самый лучезарнейший из добрых исполиновМедленно склоняется над плавною рекой.Юркают по зеркалу вертлявые байдарки,Яхты наклоняются, как ласточки легки…Ластятся прохладою ласкающие парки,Яркими настурциями рдеют цветники.С гомоном и шутками толпясь у сатураторов,Дружески отхлебывают пенистый оршадЮноши с квадратными плечами гладиаторов,Девушки хохочущие платьями шуршат. Влажной дали зов Нежно бирюзов,Холодно глубок у розовеющих мостов.Трамвайчики речные бульбулькают, пышут,Отблески и зайчики по майкам рябят…Гуторят, притопатывают, машут, дышатВдоль палуб конопатых стайки ребят.Издали им мраморный марш барабанятИ шпилем золоченым затеняют асфальтСверкающие горы высотных зданий И контуры университетских Альп.Там, у причалов, у всех станций, у плит спусков, в песке пляжей,Где луч солнца завел танцы, где весь воздух молвой полн —Пестрят вскрики, бегут пятки, спешат руки забыть тяжесть,С плотвой шустрой играть в прятки, дробить струи и бег волн.В тени парков зажглись игры. Как мед, сладки в кафе морсы,И бьет в сетку баскет-бола с сухим шарком смешной мяч,Гудут икры, горят щеки, зудят плечи, блестят торсы:То – бес спорта, живой, юркий, всю кровь в жилах погнал вскачь.Закатом зажигаются развесистые кроны,Оркестры первых дансингов, дрожа, льют трель,Качелями, колесами шумят аттракционы,Моторы карусельные жужжат, как дрель. Броситься колдобинами гор американских,Ухая и вскидываясь – вниз, вверх, вбок,Срывами и взлетами, в тележках и на санках,Сцепливаясь судорожно в клубок: – Мой Бог… —Сев на деревянную раскрашенную свинку,Мерно, по спирали убыстрять свой бег,В головокружении откинувшись на спинку,Чувствуя, как ветер холодит щур век;Вспархивать на цыпочках «гигантскими шагами»,Точно поднимаемый крылом вьюг лист;Взвихриваться ломкими, зыбкими кругамиВ воздух, рассекающий лицо, как хлыст;Празднуя советский карнавал, вверх крутоВзбрасываться в небо, утеряв весь вес;С плавно раздуваемою сферой парашютаРушиться в зияющий провал, как бес!..Чтобы кровь тягучая — огнем горела,Чтобы все пронизывал, хлестал, бил жар;Чтобы, наслаждением подхлестывая тело,Ужас заволакивал мозги, как пар!..Тешатся масштабами. Веруют в размеры.Радуются милостям, долдонят в барабан…Это – нянчит отпрысков великая химера,Это – их баюкает стальной Левиафан.Прядают, соседствуют, несутся, возвращаются,Мечутся, засасываясь в омут бытия,Кружатся, вращаются, вращаются, вращаютсяУтлые молекулы чудовищного Я.А в нелюдимой Арктике, в летней ее бессоннице,Мгновенно уподобляясь космическому палачу,Разрыва экспериментального фонтан поглощает солнце,Как буйствование пожара — беспомощную свечу.Но лишь по секретным станциям, в почтительном отдалении,Поерзывают уловители разломов коры и гроз,Да ревом нечеловеческим ослепнувшие тюлениПриветствуют планетарный научный апофеоз.Город же, столица же – как встарь длит жизнь.Вечер! развлекай нас! весели! взвей! брызнь!В ёкающем сердце затаив жуть томную, приятно-газированный испуг, зноб, чад,Сотни голосящих седоков в муть темную, вот, по узкой проволоке, путь свой мчат.Оттуда – на мгновение, внизу, вся в пламенных сияньях несосчитанных — Москва, наш рок,В дни горя, в ураганах и в грозу — страж каменный, в годину же хмельного торжества — наш бог.Она – в бегущих трепетах огней, фар иглистых, в прожекторах шныряющих, в гудках сирен,И полумаской дымною над ней пар зыблется от фабрик, стадионов, эспланад, арен.И кажется – в блаженстве идиллии вечерней,Что с этим гордым знаменем – все беды хороши,И вычеркнута начисто из памяти неверной Тоскующая правда ночной души.
Часть четвертая
Прорыв
В знак ГончихВползмесяц. День кончен.Бьетдесять.Бьет в непроглядных пространствах Сибири.Бьет над страной. Надо мной. Над тобой.И голосами, как черные гири,В тюрьмах надзор возвещает: – От-бой! —В Караганде, Воркуте, Красноярске,Над Колымою, Норильском, Интой.Брякают ржавые рельсы, по-царскиВ вечность напутствуя день прожитой. Сон разве?..Тишь…Морок… Длит праздникЛишьгород.Вспыхнут ожерелья фонарей вдоль трассМузыкой соцветий небывалых.Манят вестибюли: у дверей — блеск касс,Радуга неоновых порталов.Пряными духами шелестит шелк дам,Плечи – в раздувающихся пенах…Брызжет по эстрадам перезвон всех гаммИ сальто-мортале – на аренах.Встанет попурри, как балерина, на носок,Тельце – как у бабочки: весь груз — грамм, —Будто похохатывает маленький бесок:Дранта-рата-рита, тороплюсь к вам!А ксилофон, бренча, Виолончель, урча, И гогоча, как черт, кларнетВоображенье мчат В неразличимый чад, Где не понять ни тьму, ни свет.Там попурри — дзинь-дзень,И на волну всех струн Взлетает песнь, как челн, как флаг, Что никогда наш день Еще не был столь юн, Столь осиян, столь полн, столь благ.Звенит бокал дзынь-дзень, Узоры слов рвет джаз, Колоратур визг остр и шустр, —Забыть на миг злой день, Пить омрак чувств хоть час В огнях эстрад, и рамп, и люстр!Но и с эстрад сквозь дзонн От радиол, сцен, рамп, В ушах бубнит все тот же миф,Все тот же скач, темп, звон, И тридцать лет мнет штамп Сердца и мозг, цель душ скривив.Ни шепотком, ни вслух, Ни во хмелю, ни в ночь Средь тишины, с самим собой,Расторгнуть плен невмочь, Рвануть из пут свой дух, Проклясть позор, жизнь, тьму, ложь, строй.И только память о прежних жертвах Еще не стерта, еще свежа,Она шевелится в каждом сердце, Как угль будущего мятежа. Но музыка баров от боли мятежной Предохраняет… эстрада бренчит… Мерно… льют вальсы… ритм плавный… и нежный… Плавно… все пары… ток пламенный… мчит:Жаркий! пульс танца! тмит разум! бьет в жилах,Арки зал шумных слив в радужный круг;Слаще, все слаще смех зыбкий уст милых,Радость глаз юных и сомкнутых рук…Бьетполночь: Звон с башни.Кругполон…Друг!Страшно!Этих кровавых светил пятизвездьеВидишь?Эти глухие предзвучья возмездьяЧуешь?Нет.Тихо.Совсем тихо.Лишь «зисы» черным эллипсоидомПод фонарем летят во тьму…Кварталы пусты. Дождь косой тамОбъемлет дух и льнет к нему.Наутро снова долг страданий,Приказы, гомон, труд, тоска,И с каждым днем быстрей, туманнейРевущий темп маховика.Не в цехе, не у пестрой рампы —Хоть в тишине полночных книгНайти себя у мирной лампы,Из круга вырваться на миг.Смежив ресницы, в ритме строгом,Изгнав усталость, робость, страх,Длить битву с ЧеловекобогомВ последних – в творческих мирах!..Космос разверз свое вечное диво.Слава тебе, материнская Ночь!Вам, лучезарные, с белыми гривами,Кони стиха, уносящие прочь!Внемлем! зажглась золотая Капелла!Вонмем! звенит голубой Альтаир!Узы расторгнуты. Сердце запело,Голос вливая в ликующий клир.Слышу дыханье иного собора,Лестницу невоплощаемых братств,Брезжущую для духовного взораИ недоступную для святотатств;Чую звучанье служений всемирных,Молнией их рассекающий свет,Где единятся в акафистах лирныхДухи народов и души планет;Где воскуряется строго и прямоБелым столпом над морями стихийМлечное облако – дым фимиамаВ звездных кадильницах иерархий…Чую звучанье нездешних содружеств,Гром колесниц, затмевающих ум, —Благоговенье, и трепет, и ужас,Радость, вторгающуюся, как самум!..Властное днем наважденье господстваДух в созерцаньи разъял и отверг.Отче. Прости, если угль первородстваВ сердце под пеплом вседневности мерк.Что пред Тобой письмена и законыВсех человеческих царств и громад?Только в Твое необъятное лоноДух возвратится, как сын – и как брат.Пусть же назавтра судьба меня кинетВновь под стопу суеты, в забытье, —Богосыновства никто не отниметИ не развеет бессмертье мое!
8—22 декабря 1950
г. Владимир
Темное видение
Гипер-пэон
О триумфах, иллюминациях, гекатомбах,Об овациях всенародному палачу,О погибших и погибающих в катакомбахНержавеющий и незыблемый стих ищу.Не подскажут мне закатившиеся эпохиЗлу всемирному соответствующий размер,Не помогут — во всеохватывающем вздохеРитмом выразить, величайшую из химер.Ее поступью оглушенному, что мне томныйТенор ямба с его усадебною тоской?Я работаю, чтоб улавливали потомкиШаг огромнее и могущественнее, чем людской.Чтобы в грузных, нечеловеческих интервалахБыла тяжесть, как во внутренностях Земли,Ход чудовищ, необъяснимых и небывалых,Из-под магмы приподнимающихся вдали.За расчерченною, исследованною сферой,За последнею спондеической крутизной,Сверх-тяжелые, транс-урановые размерыВ мраке медленно поднимаются предо мной.Опрокидывающий правила, как плутоний,Зримый будущим поколеньям, как пантеон.Встань же, грубый, неотшлифованный, многотонный,Ступенями нагромождаемый сверх-пэон!Не расплавятся твои сумрачные устои,Не прольются перед кумирами, как елей!Наши судороги под расплющивающей пятою,Наши пытки и наши казни запечатлей!И свидетельство о склонившемся к нашим мукамУицраоре, угашающем все огни,Ты преемникам — нашим детям — и нашим внукам —Как чугунная усыпальница, сохрани.