Стихотворения и поэмы

Есть у полковника хлысты — одни толсты, другие гибки

О подлый раб, узнаешь ты, как строить за дверьми улыбки!

Вот что-то ощупью взяла и медленно к дверям пошла.

Был смутен, беспокоен взор.

Но до порога не дошла —

В окошке всколыхнулась мгла

И дрогнул ледяной узор на изморози стекла.

То грянули колокола. К вечерней службе звал собор.

5

Гудят, гудят колокола!

Пустынна улица была.

Спала. Но вот из-за углов вдруг появляются солдаты

Хруст снега. Гром колоколов, как орудийные раскаты

Идут саперы, и стрелки,

И пушкари, и казаки.

Идут толпой, идут не в ногу, спешат, бегут через доро

г

'

И тени их, мелькнув в окне, скользнув по каменной стен

Напоминают о войне.

Тогда, почувствовав тревогу,

Кричит хозяйка:

"Увенькай!

Скорее шубу мне подай:

Пойду и я молиться богу!"

Она готова в путь. Но вдруг во все окошки слышен стук.

"Хозяйка дома, казачок?"

Влетают девы на порог

И, не снимая шубок даже, лишь распахнув их на груди,

Бегут к полковнице:

"Куда же идти ты хочешь? Погоди!

Из Петербурга весть пришла!.."

…Вотще звонят колокола.

Великопостные напевы вотще в соборе тянет хор.

Теперь уж не поспеть в собор…

Взволнованно щебечут девы:

"Он был курчавый, как араб!"

— "Он был ревнив. Поэты пылки!"

— "Его убить давно пора б!"

— "Он яд развел в своей чернилке!"

— "На грех вернулся он из ссылки!"

— "Он неискусный был стрелок!"

— "Ну, вот! Палил он даже сидя!"

— "Ах, как ужасно!"

— "Некролог прочтете в "Русском инвалиде""

^[534]

.

И долго девы лепетали про Николя, про Натали

^[535]

.

Но наконец они ушли. И стало пусто в темном зале.

И снова вьюжный вечер длится. Одна полковница томится.

Столица! Шумная столица!

В кавалергарда

^[536]

на балу

Эрот пустил свою стрелу.

Ну что ж! Дуэль! Извольте биться,

Коль захотелось вам влюбиться.

А здесь? От мужа не добиться,

Чтоб приласкал. Здесь счастье снится.

Что делать? Плакаться, молиться,

Рычать, как лютая волчица?

В опочивальне на полу на волчью шкуру опуститься

И в мех коленьями зарыться и лбом о волчий череп биться

Перед иконами в углу?

Какая жалкая судьба!

Зовёт полковница раба:

"Эй, Увенькайка! На дуэли, ты слышал, Пушкин твой убит?

Предерзок этот был пиит. Его остроты надоели!"

Раб Увенькай в дверях стоит.

"Ты слышал — Пушкин твой убит?

Да. Он убит. А ты, калбит

^[537]

, сегодня мною будешь бит.

Рассказывай, о чем ты шептался на казачьем базаре со своим Садвокаской?"

6

Он, окровавлен, бос и наг, был выброшен на солончак.

Соль проникала в поры, жглась. Всё тело облепила грязь.

А ноги связывал аркан.

Так присудил кокандский хан —

Чтоб был мучительно казнен с поличным пойманный шпион.

Кончалась служба толмача.

Он задыхался. Саранча вокруг носилась, стрекоча и крылышками щекоча

Ему лицо. Томился он.

И вдруг он понял — это сон,

Бред, вздор, предутренний кошмар.

Здесь не Коканд, здесь не Кашгар —

Он в Омске.

Свешиваясь с печи,

Томит иссеченные плечи овечья шуба горяча.

И тараканы, шеборча, бегут от первого луча,

Проникшего через оконце.

Неяркое, но всё же солнце

В окошко светит, трепеща.

В халате и без шаровар из спальни вышел злой хозяин.

Он в ссоре, видно, с Айналаин.

"Эй, Увенькай, ставь самовар!"

Раб выскочил из-под овчин. Раб быстро наколол лучин.

Проворен раб. Всему учен.

Вот самоварчик вскипячен.

"Извольте пить, пока горяч".

— "Подай-ка, кстати, сухарей".

Всё выполнено.

Из дверей толмач выходит поскорей.

7

Толмач выходит поскорей, по снежной улице идет.

Вдруг видит: у штабных ворот толпа веселых писарей

Они тяжелый ящик через ворота тащат,