Стихотворения и поэмы

70. «У меня была шашка — красавица станом…»

У меня была шашка — красавица станом, В залатышской стране крещена, Где гремели костры над балтийским бурьяном,— Я забыл, как звалась она. Наговорное слово быль-небылицы Из кряжистого высек куска, Как почтовую, легкую птицу, Я пустил его по рукам. Дом бросил для мги бездорожной, Осталась дома сестра, Вернулся совою острожной — Попросил воды из ведра. Хрипел от злобы и крови, В волосах замотался репей, По согнутым пальцам, по дрогнувшей брови Узнала, сказала: «Пей». А дом дышал, как пес на чужого, Я жил — не хранил, как живут пустыри, Я шашку сломал, наговорное слово Чужим по пути раздарил. Идти ли мне влево, идти ли прямо — Искать худого добра, Но дом не согнется, не рухнет в яму, Пока у огня — сестра. 1922

71. БАЛЛАДА О СИНЕМ ПАКЕТЕ

Локти резали ветер, за полем — лог, Человек добежал, почернел, лег. Лег у огня, прохрипел: «Коня!» И стало холодно у огня. А конь ударил, закусил мундштук, Четыре копыта и пара рук. Озеро — в озеро, в карьер луга. Небо согнулось, как дуга. Как телеграмма, летит земля, Ровным звоном звенят поля, Но не птица сердце коня — не весы, Оно заводится на часы. Два шага — прыжок, и шаг хромал, Человек один пришел на вокзал, Он дышал, как дырявый мешок. Вокзал сказал ему: «Хорошо». «Хорошо», — прошумел ему паровоз И синий пакет на север повез. Повез, раскачиваясь на весу, Колесо к колесу — колесо к колесу, Шестьдесят верст, семьдесят верст, На семьдесят третьей — река и мост, Динамит и бикфордов шнур — его брат, И вагон за вагоном в ад летят. Капуста, подсолнечник, шпалы, пост, Комендант прост и пакет прост. А летчик упрям и на четверть пьян, И зеленою кровью пьян биплан. Ударило в небо четыре крыла, И мгла зашаталась, и мгла поплыла, Ни прожектора, ни луны, Ни шороха поля, ни шума волны. От плеч уж отваливается голова, Тула мелькнула — плывет Москва. Но рули заснули на лету, И руль высоты проспал высоту. С размаху земля навстречу бьет, Путая ноги, сбегался народ. Сказал с землею набитым ртом: «Сначала пакет — нога потом». Улицы пусты — тиха Москва, Город просыпается едва-едва. И Кремль еще спит, как старший брат, Но люди в Кремле никогда не спят. Письмо в грязи и в крови запеклось, И человек разорвал его вкось. Прочел — о френч руки обтер, Скомкал и бросил за ковер: «Оно опоздало на полчаса, Не нужно — я всё уже знаю сам». 1922

72. «Разве жить без русского простора…»

Разве жить без русского простора Небу с позолоченной резьбой? Надо мной, как над студеным бором, Птичий трепет — облаков прибой, И лежит в руках моих суглинок — Изначальный, необманный знак. У колодцев, теплых стен овина Просит счастья полевой батрак. Выпашет он легшие на роздых Из земной спокойной черноты Жестяные, согнутые звезды, Темные иконы и кресты. Зыбь бежала, пала, онемела, А душа взыграла о другом, И гайтан на шее загорелой Перехвачен песенным узлом. Земляной, последней, неминучей Послужу я силе круговой — Где ж греметь и сталкиваться тучам, Если не над нашей головой? 1922

73. ПЕСНЯ ОБ ОТПУСКНОМ СОЛДАТЕ

Батальонный встал и сухой рукой Согнул пополам камыш: «Так отпустить проститься с женой, Она умирает, говоришь? Без тебя винтовкой меньше одной, Не могу отпустить. Погоди: Сегодня ночью последний бой. Налево кругом — иди!» …Пулемет задыхался, хрипел, бил, И с флангов летел трезвон, Одиннадцать раз в атаку ходил Отчаянный батальон. Под ногами утренних лип Уложили сто двадцать в ряд. И табак от крови прилип К рукам усталых солдат. У батальонного по лицу Красные пятна горят, Но каждому мертвецу Сказал он: «Спасибо, брат!» Рукою острее ножа, Видели все егеря, Он каждому руку пожал, За службу благодаря. Пускай гремел их ушам На другом языке отбой, Но мертвых руки по швам Равнялись сами собой. «Слушай, Денисов Иван, Хоть ты уж не егерь мой, Но приказ по роте дан — Можешь идти домой». Умолкли все — под горой Ветер, как пес, бежал. Сто девятнадцать держали строй, А сто двадцатый встал. Ворон сорвался, царапая лоб, Крича, как человек. И дымно смотрели глаза в сугроб Из-под опущенных век. И лошади стали трястись и ржать, Как будто их гнали с гор, И глаз ни один не смел поднять, Чтобы взглянуть в упор. Уже тот далеко ушел на восток, Не оставив на льду следа, Сказал батальонный, коснувшись щек: «Я, кажется, ранен. Да». 1922

74. «Я одержимый дикарь, я гол…»

Я одержимый дикарь, я гол, Скалой меловою блестит балкон. К Тучкову мосту шхуну привел Седой чудак Стивенсон. И лет ему нынче двадцать пять, Он новый придумал рассказ: Ночь отменена и Земля опять Ясна, как морской приказ. Пуля дум-дум, стрела, динамит Ловили душу мою в боях, И смеялась она, а сегодня дрожит Болью о кораблях. Но я такой: не молод, не сед, И шхуне, что в душу вросла, Я не могу прочертить ответ Соленым концом весла. Пусть уходит в моря, в золото, в лак Вонзать в китов острогу, Я сердце свое, как боксер — кулак, Для боя в степях берегу. 1922

75. МОСТ

Поволжскому сердцу ветер над мостом Дул многоверстным гудком, Синим плясал на костях помоста Чехословацким штыком. И виделось мосту — черному чуду: Дикие голуби прячут в скиты Богородиц лесные венки, Вскипают под берегом руды, Кипят и палят плоты. Не рыбу-чехонь по отмели гонит Остроперый орел-белохвост, — На восток застучали толпы и кони Через утренний, сизый мост. А ночью он змеем в небо прянул, О холод вод разбил чешую, — Пытала земля в крови, в бурьяне Ненасытную силу свою. Над верблюжьим и лошадьим храпом Мост тянул в прозрачной высоте Черные обугленные лапы, Перерубленные у локтей. Вкруг деревни, как шальные крысы Жались по береговой стене, Но уж алым яблоком-анисом Наливалось солнце в ильмене. Хоронила кости по дорогам, Спрашивала медная мордва Мастырпаса — лугового бога, Жирно ли подымется трава. На дворе раскольничьего дома Догорала старая солома, Низким дымом поле не слепя, И бежало слово исполкомов Горицветом красным по степям. Мастер молчаливый, четкий Крикнул клич в поемные луга, И связали умною решеткой Черным чудом снова берега. И когда отчетливый и грозный Над водой простерся переход, Снова версты в крике паровозном Хлынули с заката на восход. Над гуртом аульим, по каменьям, В богородичном бору Рельсовые закрутились звенья, Соловьем заныли на ветру. Породнились свистами с овчиной, С хлябью баламутною реки, Там, где сом, объевшись мертвечиной, Белым брюхом бился о быки. Над мостом же полотняный голубь Ширь клевал у неба на краю, Над мостом же часовой веселый Пел про злую молодость свою. 1922

76. «Хотели снять орла — веревок жалко…»

Хотели снять орла — веревок жалко. Крыло железо-пуля не берет, Виси себе, и — ходит ветер валкий. Красноармейский взвод поет. Большая лошадь бродит садом, Язычница — поклоны солнцу бьет, Скрипи, орел, раз это ветру надо, Раз ржавое железо не цветет. В бетон республиканского фонтана И мяч стучит, и пятки шалуна, И детский смех, но нам смеяться рано И нет еще нужды запоминать. 1922 (?)

77. ЛОДКА

Кустарник стаял. Поредели сосны, На неожиданном краю земли Лежала лодка в золотых осколках Последнего, разбившегося солнца. Ни голоса, ни следа, ни тропы — Кривая лодка и блестевший лед. Как будто небо под ноги легло. Лед звал вперед, сиял и улыбался Большими белыми глазами — лед! Он легким был, он крепким был, как мы, И мы пошли, и мы ушли б, но лодка — Она лежала строго на боку, Вечерние, погнувшиеся доски Нам говорили: «Здесь конец земли». За черным мысом вспыхнуло сиянье, И золото в свинец перелилось. Ты написала на холодной льдине — Не помню я, и лед и небеса Не помнят тоже, что ты написала, — Теперь та льдина в море, далеко Плывет и дышит глубоко и тихо, Как этот вечер в золотых осколках Плывет в груди… 1922

78. ИСЛАМ

Илль Алла. Уста мои — правда и суд! Вам — люди, вам — облака, вам — звери пустыни, Отец его — дымчатогорбый верблюд, Зеленокудрая мать его — пальма в Медине. Я шел по следу его ноги, Но уголь — сердце его, душа — блудница, Он неверным служил, он чистил им сапоги, Он сражался за них и от битвы не смел отклониться. И я отошел, отошел я в ветер и путь — Ему ли, Алла, ему ль опрокидывать тьму? И верблюд изумрудный рассек мне копытами грудь, И собака святая пролаяла: да, ему. Элиф, лам, мим! Слушай: Зеленее леса ночь Аль-Кадра, Кто в двери и в сердце мое постучал? И встал я как муж, и как воин я встал, и как брат, Губами на губы и сталью на сталь отвечал… Близок срок… Пальмы устали качать головой на восток, Молятся травы, и львы не приходят к воде — Не сто поцелуев, но истинно трижды сто Я возьму у тебя при первой ночной звезде, Чтобы в эту ночь Аль-Кадра Моя жизнь вернулась ко мне. И тому человеку сказал я: «Пора», Которого нет сильней… Уста мои — правда, и уста мои — суд! Завтра в путь отправляться мне, Потому что погонщик я, и верблюд, И земля, и небо над ней… И завтра — меч. Спи, мой цветок, Сегодня мир — на земле и на воде. Сегодня в ночь Аль-Кадра Даже самый отверженный из людей С пророками входит в рай… 1922

79. АФГАНСКАЯ БАЛЛАДА

Леса кораблей, контор редуты, Машин и монет блистанье, А вся эта мельница на ходу Зовется Великобритания. Синебородые, глина предместий, Вершин ледяной кочан, Чалма и песок, а всё это вместе Зовется Афганистан. Но синебородых людей не слабее Люди из Лондона и Бомбея. Им спать не дает сознанье, что вот — Рядом пасется вольный народ. Им, толстым, тесно и душно, Их гордость приказ отдает, И сто бомбовозов воздушных Тотчас же выходят в поход. Сто ястребов вышли недаром Из школы захватчиков старых — Китченера и Родса — Попробуй с ними бороться. Задела колодец налетчиков бомба — Сразу старик завертелся и обмер. Зарылася в пашню — пашня дыбом, Скалы заплавали, точно рыбы. Британского летчика когти остры: Жилищ обреченных полосы В костры побросал он, заставив костры Вопить человечьим голосом. Горы Пагмана и воды Кабула Зарылись в дыму, опьянели от гула. Тогда бомбовозы стали свистать Победу, кичася властью, И не было рук достать их, И не было слов проклясть их. Земля чернела, точно пах Убитых лошаков, Но каждый ярд ее пропах Угрозой глубоко. Афганец, тяжкодум густой, Не хочет покориться: «Пусть в небе ястреб не простой, Но ястреб всё же птица. А если птица сеет гром — Мы эту птицу подобьем». Он глазом каменным следит Кривых эскадр полет, Качнулся, меткой пулей сбит, Разбойничий пилот. За ним другой, еще за тем Перевернулись в высоте… Очистив к ночи небосклон, Угрюмый горец встретил сон: Он доказал, что не слабее Людей блестящего Бомбея. А утром в небе выжег хвост, Свистя, сто первый бомбовоз. И горец, по ущелью мчась, Сто первой пулей увлечен, Винтовку вскинул на плечо… Так эта битва началась. 1922–1923

80. АРМЕНИЯ

В ладонях гор, расколотых Стозвучным звоном времени, Как яблоко из золота, Красуется Армения. Клыки войны и пламени Подрублены вокруг, Под свежим мирным знаменем Проходит полем плуг. Кляняся Араратом И Аракацем тучным, Она признала братом Работы день насущный. И Дилижанским лесом, И медью Зангезура, И валом Дзорагэса Владеет день лазурный. Перед азийской глубью Племен, объятых ленью, Форпостом трудолюбья Красуется Армения. 1924