Стихотворения и поэмы

3

Лег фирн вокруг… Глубокий, мягкий снег… Лишь сердца стук В великой тишине. И смотрит ширь Сейчас не на зарю — Как богатырь Идет к богатырю. Всё медленнее, тише Каждый шаг, И легкий слышен Тонкий звон в ушах. То словно Колокольчики снегов Звенят неровно, Счет ведя шагов. Уперлись в лед, В зеленую кору, И вот уж в ход Пускают ледоруб. И он звенит По каменному льду, Он говорит: «Взойду! Взойду! Взойду!» Не сокрушить их, Вихрю — не смести, Уже вершина — Дальше нет пути!

4

Снежок, пыля, Летит в ущелий дым, Какой земля Раскрылась перед ним? Встает Эльбрус, Весь залитый огнем, Как будто куст Костров горит на нем. Дыхтау с Ушбой Выше облаков Клянутся дружбой Вечных кунаков. А там как будто Кто-то разорвал И в снег окутал Стены пестрых скал. Какая мощь в их пламенных Тонах, Какая легкость в каменных Волнах! И мастер не найдет, Чем передать Такой полет, Такую благодать! Ты станешь снег В восторге целовать, О человек! Могу тебя понять!

5

И чувств не счесть, И как свободен я — Я вижу здесь, Как радостна земля. В степях за Балтой Нити рек, дорог,— Владикавказ! Как мал ты, Как далек! Ты будешь гордым городом, Когда Взойдет свободы гордая Звезда. И большевик Всё миру в дар отдаст — От мудрых книг До всех земных богатств. И станет мир, Как с этой высоты, Неповторим — Его увидишь ты. Сквозь кровь и тьму, Сквозь всех сражений дым Взойдем к нему, Когда мы победим! 1948

3. «В Бечо меня голод замучил…»

В Бечо меня голод замучил, Тонул я однажды в Чанчахи, Срывался со скал я, где тучи Чернее, чем горцев папахи. Град бил меня на Ахмангане, Метель леденила Твибера. Во льдах, под дождем и в тумане Своей не утратил я веры В блаженство путей этих малых. Сказали б: пусть всё повторится — Готов повторить всё сначала, Чтоб снова горам удивиться. 1948

4. АЛЕКСАНДРА ДЖАПАРИДЗЕ [54] НА УШБЕ

Когда предо мною осколки луны На снежниках станут дробиться, На выступе красной ушбинской стены Я вижу: стоит Джапаридзе. Привязана, клинья забиты в скалу, Веревка натянуто крепко. Над нею стена убегает во мглу, А горы — как мертвые слепки. «Прошу вас, исполните просьбу мою, — Сказала, одета закатом, — На выступе этом я ночь простою, Смотрите, друзья мои, брат мой: Тут всем даже стоя нельзя ночевать, К подножью стены вы спуститесь, Чтоб завтра к вершине наш путь продолжать, За мной на заре возвратитесь». …И длинная горная ночь потекла, Заполнила пропасти тьмою, Потом из небес голубого стекла Она засияла луною. И горы вдруг легкие, как миражи, Поднялись воздушной громадой, Всю тяжесть дневную свою положив В разорванный ад ледопадов. Как будто впервые увидев луну, Всё в мире нагорном молчало. Лишь где-то далеко дробил тишину Обрывистый выстрел обвала. Потом всё смешалось за дымкою сна, И Ушбы не стало на свете. Явились леса, и бугры, и весна, И маленький дом в Имеретии. И братья боролись шутя на лугу, Симон поскользнулся пред нею, Разбитый лежал ледоруб на снегу, И мать была снега белее. Зовет Александру. Очнулась она: Стоит над провалом бездонным, А ночи стеклянная голубизна Сменилась уж темно-зеленой. И льдинки, как слезы, в ручей серебра Стекают, сжимаясь от муки, И на плечи ей положила гора Гранитного холода руки. И братья боролись шутя на снегу. Сказала Симону с досадой: «Симон, я Алешу сейчас берегу, Не трогай Алешу, не надо». И снова текут бесконечно часы, А Грузии снится впервые такое, Что женщина новой грузинской красы Стоит над страною ночною. Тут ветер колючий ударил в висок, Рассветные шорохи поднял, Со старой стены обветшалый кусок Слетел, грохоча, в преисподню. И, легкость ночную оставить спеша, Чуть небо зарей заблистало, Из ночи вершин возвращалась душа И плотью опять обрастала. И первых лавин зашуршали дымки, Как вздохи проснувшихся рано, Под первым лучом, золотящим виски, Встающих от сна великанов. Глядит Александра уже не во сне: Мир ясен и грозно рассчитан. И четкость такая в зеркальной стене, Что каждую видно морщину. По этой стене она всё же пройдет — Пусть всеми отвесами блещет, — И первая женщина вступит на лед Вершины ушбинской зловещей. Лишь вверх альпинисту дорога одна, И эти дороги умножь ты, А жизнь — не такая ли точно стена, Которую штурмом берешь ты? И слышны ей снизу друзей голоса, И ветер какой-то хороший, А вот и Алеша уж к ней поднялся. «Прекрасное утро, Алеша!» 1948

54

Александра Джапаридзе — заслуженный мастер спорта, принадлежит к семье выдающихся советских альпинистов. Симон Джапаридзе погиб в Тетнульде в 1929 г. Алеша Джапаридзе — участник Великой Отечественной войны, погиб на Ушбе.

В 1934 г. Александра вместе с Алешей, Ягором Казаликашвили и Гио Нигуриани совершили первое в советское время восхождение на Ушбу. При штурме западной стены Ушбы, преодолевая очень большие трудности, они при наступлении темноты стояли перед выбором: или ночевать на самой стене, что было невозможно для всех, или спуститься к ее подножию, теряя все завоеванное днем пространство. Александра предложила им спуститься, а сама осталась ночевать на стене. Как писал в своей книге «Ушба» Алеша, «Александра являлась как бы залогом, который заранее исключал всякую возможность появления каких бы то ни было сомнений и колебаний и делал обязательной для нас попытку восхождения на следующий день. Путь к отступлению был отрезан…».

Таким образом, Александра провела ночь привязанная к двум вбитым в скалу клиньям и на другой день поднялась на вершину — первая женщина на мрачной вершине Ушбы, одной из самых недоступных на Кавказе.

5. НЕИЗВЕСТНОМУ ТОВАРИЩУ

Придут далекие года, Настанет вновь весна, Слетят со скал обломки льда, И лес проснется, как всегда, Рекой пройдет волна. Товарищ неизвестный мой, С корой сожженных губ, Пойдет на кручи, как домой, Сжимая ледоруб. Взойдет в безмолвие снегов — Пусть ноша нелегка, Затянет он веревку вновь Узлом проводника. Его охватит радость гор, Что знали я и ты, Он снова разожжет костер, Спустившись с высоты. И вспомнит он всех тех других, Сидевших у огня, И выпьет он за память их, И, значит, за меня. Он чмокнет сладко языком, Своим довольный днем. Грузинским капнет он вином На черствый хлеб потом. И спросит девушка: «Зачем? Что это значит, друг?» Он объяснит ей без речей, Что вечен жизни круг, Что завтра рано им вставать, Что ждут их гребни скал… Им будет мир принадлежать, Как нам принадлежал! 1948

НА ВТОРОМ ВСЕМИРНОМ КОНГРЕССЕ МИРА 1950–1951

294. ВО ИМЯ ЛУЧШИХ РАДОСТЕЙ НА СВЕТЕ

Во имя лучших радостей на свете Собрались мы со всех концов земли. К нам на конгресс пришли с цветами дети, Как вестники весенние пришли. Там, за стеной, был город доброй славы — Здесь голуби летели на стекле, И маленькая девочка Варшавы Среди цветов стояла на столе. Бывает так: вся сложность пролетает Пред нами, как простейшая строка; И я увидел: на плече Китая Лежит ребенка легкая рука. И смотрит он веселыми глазами В огромный мир, как в этот светлый зал, Как будто слышим нашими сердцами Всё то, о чем еще он не сказал. Зовут его Анелей или Ядей, — Все имена ему принадлежат! — И все миры в его чудесном взгляде, И все дороги перед ним лежат. И в прелести сияющей и тонкой Не просто юной жизни торжество: Всё будущее в образе ребенка Стоит и просит защитить его. 1950

295. РУБАШКА

Сияли нам веселые подарки — Платки и голубки, По залу шел над зыбью флагов ярких Свет голубой реки. И день и ночь струился этот зыбкий И теплый свет, И в этом зале не было б ошибкой Сказать, что ночи нет. Встал человек, — ну, как сказать короче: Пред нами встал таким, Как будто он пришел из бездны ночи И ночь вошла за ним. «Мой друг — сторонник мира в Парагвае, Его со мною нет, Он шел сюда, дорогу пробивая… Его убили! Вот его привет!» И в зале все, кто как ни называйся, Увидели, вскочив, Кровавую рубашку парагвайца, Висевшую, как в голубой ночи. А друг держал кровавые лохмотья, Стояли мы в молчании глухом И видели, как обрастает плотью Что на словах борьбою мы зовем! 1951

296. АМЕРИКАНСКАЯ ИСТОРИЯ, РАССКАЗАННАЯ НА КОНГРЕССЕ

Отец приносил газеты в дом И радио слушал, Кричало радио всё об одном, Газеты терзали душу. И, не стесняясь, что дочь мала, При ней говорил он: «Нас ждут ужасные дела, Ужасная могила. Или с неба слетит атомный гром, Взрыв без осечки, Конечно, пылью исчезнет дом, А мы сгорим, как свечки. Или с неба любые бомбы слетят На головы наши, Это будет такое, что самый ад — Игрушки одни, мамаша. Или с неба сбросят на нас чуму, Холеру, сверхлихорадки, И дома умрем мы по одному — Тоже не сладко…» Слушала дочка, хоть и мала, Всё понимала, Она ни есть, ни спать не могла, Всю ночь вздыхала. И мать она разбудила, когда Ночь уже шла к рассвету: «Уедем, мама, с тобой туда, Где неба нету!» 1951

297. ПАК ДЕН АЙ

Как описать неслыханно простое И где сказать рассказу: начинай! Сорвался зал со всех своих устоев, Когда сошла с трибуны Пак Ден Ай. Вскочили люди на столы и стулья, А женщины восточных стран толпой Бежали к ней в таком всеобщем гуле, Как будто в зал обрушился прибой. И первая из женщин перед нею, Упав ничком, поцеловала пол, Как землю той истерзанной Кореи, Чей образ здесь по всем сердцам прошел. И женщины плащи свои снимали, На Пак Ден Ай накидывали их, Как будто дар особый получали Плащи, коснувшись Пак Ден Ай на миг. И целовали в губы, в шею, в щеки, Края ее одежды, рукава. В глазах темнел такой восторг глубокий, Что от него кружилась голова. И под руки ее вели Гвоздики Ей дали в руки. Алые цветы Таким густым огнем горели диким, Как кровь на платье снежной чистоты. Кругом кричали, плакали и пели; Одной семьей, как будто все свои, Ее несли, купая, как в купели, В неистовстве невиданной любви. Свой новый день Восток сегодня славил, К ней Запад руки гордые простер, Ее внесли в президиум, поставив, Как светлый, вдаль сияющий костер. Спокойная, недвижная, вся в белом, Она стояла, замкнутая в круг, И, вздрогнув всем легчайшим, гибким телом, Народам в пояс поклонилась вдруг. Казалось, что конца не будет гулу, Что навсегда он с этим залом слит, Глаза людей Корея повернула, Чтоб видели, откуда враг грозит. Грозит всему, что жизнью называем… В огне, в крови далекий милый край, Как статуя стояла здесь живая Корея, воплотившись в Пак Ден Ай! И в волны криков, песен, восклицаний Она сошла спокойно и светло; И медленно вошедшее молчанье, Как облаком, ей плечи облегло. И все вернулись, как из сновиденья, Где их кружил живительный поток, Таким опустошенные волненьем, Что был, как тяжесть, воздуха глоток! 1951

298. ДЕЛЕГАТ

Широкогубый, темнолицый, Сидит он, трубочку сосет. Он на конгрессе, он в столице, Он по-варшавски кофе пьет. Он видел маленькое чудо, Когда огромный голый цех Был превращен из темной груды В дворец, сверкающий для всех. Он чудо видел и побольше, Почти похожее на сон,— Когда пришли в столицу Польши Борцы за мир — и с ними он. Подумать только — даль какая. «А я вот эту даль люблю!» И, дым из трубочки пуская, Он вспомнил родину свою. Там на границе необъятных Лесов желтеют шалаши, Да, труден будет путь обратный К истокам девственной души, Где сел соломенные ульи, Жандарма белого мундир, Где по туземцам свищут пули… Какая там борьба за мир? Он сахар помешал в стакане; И всё же толпы земляков Несут Стокгольмское воззванье Внутри бамбуковых стволов. Они неграмотны — ну что же, В чем дело — толком расскажи, В футлярах крокодильей кожи У них на поясе ножи. И он уж видел не однажды, Бамбуки сложены у стен, На них свой знак зарублен каждым, Чернильных подписей взамен. И счет зарубок на бамбуках — Он всё растет от новых встреч, Не думал дед, качая внука, Что внук в Варшаве скажет речь. На Нигер Висла не похожа, Волной свинцовой в берег бьет, Но он о ней расскажет тоже, Когда до Нигера дойдет. Варшава будет жить в нем годы, Свою имеет он мечту: Чтоб в гости все пришли народы В его далекий Тимбукту! 1951