Стихотворения и поэмы

Сияет майский Ленинград. Народных волн кипенье. Глядит мальчишка на парад, Весь красный от волненья. Как лес, пред ним штыки растут, Блестят клинки нагие, Какие танки мчатся тут, Броневики какие! Идут большие тягачи И тянут сто орудий. На них сидят не усачи, А молодые люди. И шепчет мальчик, как во сне, Пленен зеленой сталью: «Вот если б мне, вот если б мне Такую б пушку дали!» Мальчишка рос, мальчишка креп, Носил уж галстук бантом. Глядишь, уж ест солдатский хлеб, Стал мальчик лейтенантом. И пушку дали, целый склад Снарядов чернобоких, И вышел мальчик на парад, Смертельный и жестокий. Там, где залива плещет вал, На солнечной опушке, Там, где ребенком он играл, — Свои поставил пушки. За ним был город дорогой, За ним был город милый, А перед ним — леса дугой, Набиты вражьей силой. И через голову идут Куда-то вдаль снаряды, Не вдаль враги куда-то бьют, А бьют по Ленинграду. И он, сжимая кулаки, Сквозь всё пространство слышал И стон стекла, и треск доски, И звон разбитой крыши. Он представлял себе до слез Так ясно это пламя, Что рвется там и вкривь и вкось Над мирными домами: Над домом, где родился он, Над школой, где учился, Над парком, где в снегу газон, Где в первый раз влюбился. Кричал он пересохшим ртом: «Огонь!» — кричал, зверея. Стегал он огненным кнутом По вражьей батарее. И, стиснув зубы, разъярен, Сквозь всех разрывов вспышки, Всегда мальчишку видел он — Шел улицей мальчишка. Совсем такой, каким был сам, Весенний, длинноногий, Неравнодушный к воробьям, Такой — один из многих. И сам он был как воробей, Как те — немного тощий, Шептал себе он: «Не робей! Храбрись, так будет проще!» Лишь вражий залп отбушевал И дым унесся пьяный, Уж он осколки подбирал Горячие в карманы. И так он сердцу близок был За гордость и за смелость, Что весь свой гнев, что весь свой пыл Ему отдать хотелось. «Такого мальчика не тронь!» От ярости бледнея, Вновь лейтенант кричал: «Огонь! Бей беглым по злодеям!» …И наступила тишина, Над зимней рощей реет… «К молчанию приведена Фашистов батарея». «Приведена? Ну хорошо, То дело нам знакомо… Так, значит, мальчик мой дошел, Поди, сидит уж дома…» «А что за мальчик?» — «Это так, Так, вспомнилось чего-то, Ведь не о мальчике, чудак, У нас сейчас забота». И, сам на мальчика похож, Лукавый, легкий, тощий, Чуть усмехнувшись, лейтенант Пошел вечерней рощей. <1942>

249. БАЛЛАДА О ТРЕХ КОММУНИСТАХ

Герасименко, Красилов, Леонтий Черемнов — Разведчики бывалые, поход для них не нов. Стоят леса зеленые, лежат белы снега — В них гнезда потаенные проклятого врага. Зарылись дзоты серые, переградив пути, Ни справа и ни слева их никак не обойти. Зарылись норы вражьи в приволховском песке, На них идут разведчики, гранату сжав в руке. То дело им знакомое — и в сердце ровный стук, Когда гуляют громы их гранатные вокруг. Гуляют дымы длинные меж узких амбразур, И трупы немцев синие валяются внизу. И снег как будто глаже стал и небо голубей — Бери оружье вражье, повертывай — и бей. И взвод вперед без выстрела, но тотчас взвод залег, Попав под град неистовый из новых трех берлог. Герасименко, Красилов, Леонтий Черемнов — Все трое в то мгновение увидели одно: Что пулеметы вражьи из амбразур не взять, Что нет гранаты даже — и медлить им нельзя! Что до сих пор разведчики, творя свои дела, Не шли туда, где легче им, — куда война вела. И вот сейчас на подвиг пойдут в снегах глухих Три коммуниста гордых, три брата боевых. Герасименко, Красилов, Леонтий Черемнов Глядят на дзоты серые, но видят лишь одно: Идут полки родимые, ломая сталь преград, Туда, где трубы дымные подъемлет Ленинград, Где двести дней уж бьется он с фашистскою ордой И над врагом смеется он смертельной красотой. Спеши ему на выручку! Лети ему помочь Сквозь стаи псов коричневых, сквозь вьюгу, битву, ночь! И среди грома адского им слышен дальний зов: То сердце ленинградское гудит сквозь даль лесов! И оглянулись трое: и, как с горы видна, Лежит страна героев, родная сторона. И в сердце их не прежний, знакомый, ровный стук — Огнем оделось сердце, и звон его вокруг. И ширится с разлету и блещет, как заря, — Не три бойца у дзотов, а три богатыря. Навстречу смерть им стелется, из амбразур горит, Но прямо сквозь метелицу идут богатыри. Вы, звери, псы залетные, смотрите до конца, Как ярость пулеметную закрыли их сердца. А струн пуль смертельные по их сердцам свистят — Стоят они отдельные, но как бы в ряд стоят. Их кровью залит пенною, за дзотом дзот затих, Нет силы во вселенной, чтоб сдвинуть с места их. И взвод рванул без выстрела — в штыки идет вперед, И снег врагами выстелен, и видит дзоты взвод. И называет доблестных страны родной сынов: Герасименко, Красилов, Леонтий Черемнов! Темны их лица строгие, как древняя резьба, Снежинки же немногие застыли на губах. Простые люди русские стоят у стен седых, И щели дзотов узкие закрыты грудью их! <1942>

250. ЛЕНИНГРАД

Петровой волей сотворен И светом ленинским означен — В труды по горло погружен, Он жил — и жить не мог иначе. Он сердцем помнил: береги Вот эти мирные границы — Не раз, как волны, шли враги, Чтоб о гранит его разбиться. Исчезнуть пенным вихрем брызг, Бесследно кануть в бездне черной — А он стоял, большой, как жизнь, Ни с кем не схожий, неповторный! И под фашистских пушек вой Таким, каким его мы знаем, Он принял бой, как часовой, Чей пост вовеки несменяем! <1942>

СТИХИ О ЮГОСЛАВИИ 1947

251. НОЧНОЙ СПЛИТ

Все вихри принялись толочь Холмов окрестных плечи, Я Сплит увидел в бурю, в ночь — В домах горели свечи, Оборванные провода, Звон стекол, стоны сада, — Как будто я привез сюда Твой черный мир, блокада! Еще я слова не сказал, С молчаньем зала споря, Врывались в полутемный зал Рыданья гор и моря. Как будто выла вся земля О всех сынах убитых, И моря пенные поля Несли цветы на плиты. Как будто, воскресив войну, В горах бои гремели, Шли в море корабли ко дну Под белый лязг метели. Горели свечи всё ясней, Я в сумраке размытом Увидел лица, как во сне, Мужчин и женщин Сплита. Увидел губы щек бледней, Глаза как небылицы, И чем-то близки были мне Родные эти лица. Увидел, как горят глаза, По лицам тени кружат… «В такую ночь о чем сказать?» — «О Ленинграде, друже». И ожил в Сплите город мой, Не стало расстояний, Как будто я пришел домой Из боевых скитаний И должен правду всю сказать Перед семьей родною, Как свет свечи, торжествовать Над бурей за стеною. Я видел бурю братских глаз, Подернутых туманом, Я счастлив был, что мой рассказ Рассказан над Ядраном. Октябрь — ноябрь 1946

252. ДНЕВНОЙ СПЛИТ

Как будто он с другой планеты, Мой Сплит дневной пришел сюда, Я окружен стихией света, Вчерашней бури нет следа. Как берег, галькою хрустящий, И Сплит сейчас какой-то свой, Какой-то легкий, настоящий И ослепительно живой. В нем вьются улицы, как лозы, Украшен вход, раскрашен свод, Как будто Сплит не знает прозы, А стих, как песню, он поет. Палаты римского тирана Времен засыпаны золой, В колонны Диоклетиана Судьба вписала дом жилой. И этот дом подобен чуду Между разрушенных палат — А звезды красные повсюду О новом Сплите говорят. Запенив море под Макарской, Там, где Биокова гора, Флот партизанский, пролетарский Ломает пены веера И, гордый, входит в гавань Сплита — Сигналов живопись тонка. Их светом жгучим перекрыты Все Сплита темные века. Меня приветствуют по-русски… Я узнаю знакомый дом. Здесь жил я, в этом доме узком, Когда-то русским моряком, Что был Суворову знаком… И вновь я здесь — не в жажде славы, Лишь сердцем сердцу говоря, — И вновь корабль моей державы Идет в грядущего моря! Октябрь — ноябрь 1946

253. «Все мачты выходят из мрака…»

Все мачты выходят из мрака. Снастей паутина легка. Качаются тени трабакул [47] На белых камнях городка. Сидят партизаны в кафане [48] , Рассказано всё уж сполна. Вино постарело в стакане, Тень мачты дошла до окна. Здесь жить начинают сначала, Придя из пещер и кают, На белых камнях у причала Рыбачки-подруги поют. Поют о геройстве и братстве, На лицах — серебряный свет; Всё есть в этом лунном богатстве — А вот городка только нет. Он бомбами весь разворочен, Печально и страшно ему — Лишь тени трабакул полночных Качаются в лунном дыму. Октябрь — ноябрь 1946

47

Трабакула — рыбачья шхуна.

48

Кафана — тип местного кафе.

254. СЕНЬ

Этот пасмурный день, Мокрый снег над приморской долиной, Этот маленький Сень, От которого только руины. Он не прятался в тень, Когда смерть шла горами родными, Этот маленький Сень, Населенный людьми непростыми, Что сошлись невзначай, Словно в гости пришел я к соседям. Пьют без сахара чай И на дружеской молвят беседе, Что их Сень как погост, Но что сенцы не просто славяне, Что они — аванпост Всеславянский сейчас на Ядране. Словно перья орла, Темнота их одежд волновала, Это бедность была, Что богатства души не скрывала. Я смотрел в простоте, Все их речи высокие слыша, На развалины стен, На дырявые стены без крыши. Высока и пряма, Тут хозяйка в беседу вступила: «Я по-русски сама Уже Ленина том изучила! Мы страны молодой, Югославской Республики дети, Мы под красной звездой, Нету силы сильнее на свете…» Я на сенцев взглянул — Кто лукаво дымил самосадом, Кто смотрел в вышину Голубым понимающим взглядом. Этот пасмурный день Засиял мне под снежным забралом, Этот маленький Сень Не таким показался мне малым! Октябрь — ноябрь 1946

255. В МОРСКОМ КЛУБЕ

Здесь любят в приморском народе Всю душу в веселье бросать. Танцуя, по залу проходит Иванка, рыбачка, краса. Что ей до корабликов малых, Висящих на синей стене, Картинок зеленых и алых, Где море лесов зеленей! Запомни ее вот такою — И взгляд, и плеча поворот, Как сильной и тонкой рукою Стакан с далматинским берет. С улыбкой, на вызов похожей, Она выпивает до дна, И светится золотом кожа От черного глянца вина. И маленькой влажной ладонью Касается смуглого лба, И пляска — опять как погоня, И вечер — опять как судьба. Ей любо, как в море полночном, И дышат страстей паруса В широко раскрытые очи — Иванка, рыбачка, краса! Октябрь — ноябрь 1946

256. В МОРЕ

Ночь ослепительна была, И море белого стекла Почти звенело под луною, А нынче хлябь с ума сошла, Зеленой валится стеною И мглою берег оплела. И мы летим, как кегли в ящик, И хлябь растет над головой; А я всех чувств душеприказчик На этой яхте кочевой. Вся пеной палуба покрыта, И мы летим по зыби дней… Кто дал ей кличку: «Амарита»? Свобода — вот названье ей. Гудит волна в наш борт смоленый, Но душу веселит она, Та, поперек волны зеленой В полоску, снега белизна. Она натянута, как струны, Меж морем, бреда зеленей, И небом, низким и чугунным, И ждет, чтоб кто сыграл на ней. Что ж, Печо, правь к Омышу, к Плоче, Правь через Врульскую дугу, Пусть будем там к утру иль к ночи, На дне иль всё ж на берегу. Но будет, Печо, время, знаем, Мы сами здесь — назло врагам — Такую песню волн сыграем, Что все запляшут берега! Октябрь — ноябрь 1946

257. ДАЛМАЦИЯ

Не падал я на эти скалы, Мой парашют не плыл в огне; Цветных шелков комок усталый Горел в закате только мне. Морским я не был партизаном, Не шел от Корчулы до Вис, Но облик моря долгожданный Давно над строками навис. Дубровник! Я тебя не предал В ночи осадной, неживой, Я пел Шибенику победу В далекой битве над Невой. Далмация! Ты в дикой раме, Горючим травам всё равно, Где камни смешаны с гробами, Где всё огнем обнажено. Далмация! Ты в дивной раме, Где горы с морем заодно, Где самый воздух — синий пламень, Земля — как терпкое вино. Платками черными поминок Ты говоришь мне, победив, И смехом юных далматинок, И вечной строгостью олив. Ты говоришь мне волн накатом, И волны те — как твой народ, И неба огненным плакатом, Что здесь грядущее живет. Что я скажу? Что я отвечу Тебе, Далмация, одной? Подходит жизни теплый вечер, И в этот вечер — ты со мной! Октябрь — ноябрь 1946

258. КОСТЕР

Вечерняя Босна [49] , Костер над дорогой, Немного морозно И грустно немного. Мы едем холмами, Жилья не встречая, А легкое пламя Струится, качаясь. То кажется русым, То синим на миг… Стоит среброусый Боснийский мужик. Чарыки простые, Тулупчик, мешок. Какие костры он Когда-то зажег! Отсюда, остры И страшны потому, Светили костры В европейскую тьму. Их кровью своей Разжигал, не тужил, Боснийских полей И лесов старожил. И с ними в просторе Стояли костры Охриды, Приморья И Черной Горы. В те ночи бесправья, В те черные дни С высот Югославии Светили огни Востоку в ответ, Где в потоках огня Шел яростный свет Сталинградского дня. …Чуть грустная Босна, И на сердце строго, Немного морозно, Костер над дорогой То кажется русым, То синим — от хмури. Мужик среброусый Там трубочку курит. Он курит, довольный, Что правды достиг, Великий и вольный Боснийский мужик. Октябрь — ноябрь 1946

49

Босна — река в Боснии.