Стихотворения

«Усталость тихая, вечерняя…»

Усталость тихая, вечерняя Зовет из гула голосов В Нижегородскую губернию И в синь Семеновских лесов. Сосновый шум и смех осиновый Опять кулигами пройдет. Я вечера припомню синие И дымом пахнущий омет. Березы нежной тело белое В руках увижу ложкаря, И вновь непочатая, целая Заколыхается заря. Ты не уйдешь, моя сосновая, Моя любимая страна! Когда-нибудь, но буду снова я Бросать на землю семена. Когда хозяйки хлопнут ставнями И отдых скрюченным рукам, Я расскажу про город каменный Седым, угрюмым старикам, Познаю вновь любовь вечернюю, Уйдя из гула голосов В Нижегородскую губернию, В разбег Семеновских лесов.

1925

Лошадь

Дни-мальчишки, Вы ушли, хорошие, Мне оставили одни слова, — И во сне я рыженькую лошадь В губы мягкие расцеловал. Гладил уши, морду Тихо гладил И глядел в печальные глаза. Был с тобой, как и бывало, рядом, Но не знал, о чем тебе сказать. Не сказал, что есть другие кони, Из железа кони, Из огня… Ты б меня, мой дорогой, не понял, Ты б не понял нового меня. Говорил о полевом, о прошлом, Как в полях, у старенькой сохи, Как в лугах немятых и некошеных Я читал тебе свои стихи… Мне так дорого и так мне любо Дни мои любить и вспоминать, Как, смеясь, тебе совал я в губы Хлеб, что утром мне давала мать. Потому ты не поймешь железа, Что завод деревне подарил, Хорошо которым Землю резать, Но нельзя с которым говорить. Дни-мальчишки, Вы ушли, хорошие, Мне оставили одни слова, — И во сне я рыженькую лошадь В губы мягкие расцеловал.

1925

Окно в Европу

Мне про старое не говори. И в груди особенная радость — Щупают лучами фонари Каменные скулы Ленинграда. Я ходил и к сердцу прижимал Только что увиденное глазом, А по серым улицам туман, Перешибленный огнями, лазил. Много неисхоженных кругов, Много перехваченного боком — У крутых гранитных берегов Не шуршит зеленая осока. Пусть зеленых снов не пощадят, Но одно так дорого и просто — На больших холодных площадях У людей упористая поступь. Мажут трубы дымом дочерна, Лезет копоть в каждый переулок, Стонет Выборгская сторона От фабричного большого гула. Над Невой отчаянно, когда Фабрики гудками выли — Вспоминать ушедшие года И дворец, расстрелянный навылет. Гудки по-новому зовут, Кричат в тумане о победе, А всадник, скомканный из меди, Хотел скакать через Неву, Хотел заводов не понять, Но врезан в глаз матросский вырез — Матрос у конской морды вырос И спутал поступь у коня. И был приглушен медный топот, А ночью Пушкин прокричал, Что здесь продавлено сейчас Окно в рабочую Европу.

<1926> [1]

«Так хорошо и просто…»

Так хорошо и просто, Шагнув через порог, Рассыпать нашу поступь По зелени дорог. В улыбчивое лето Бросать среди путей Задумчивость поэта И шалости детей. Луна — под вечер выйди, Чтоб, как бывало, вновь У девушки увидеть Смущенье и любовь. Любовная зараза — Недаром у меня Заходит ум за разум При увяданьи дня. Но от нее я просто Шагну через порог, Чтобы рассыпать поступь По зелени дорог.

1

В угловых скобках указана дата первой публикации (Ред.)

1926

Тройка

Не целуй меня на улице, —

Целуй меня в сенях;

Не целуй меня в сенях, —

Целуй на масленой в санях.

Жить по-старому Русь моя кончила, Дней былых По полям не ищи. На степях отзвенел колокольчик И отпел свои песни ямщик. А давно ли цыганки, и ухари, И бубенчик, как радость, дрожал, Не грустили там — пели и ухали… Все же мне тебя, тройка, Не жаль! Вот как хочешь, И кажется, словно Я не буду жалеть никогда, Что ямщик не споет про любовное, Колокольчик — Про тихий Валдай. Что на сердце разгул не шевелится, Что не ухарь задорный с лица, Что в степи раскрасавица девица Не целует в санях молодца. Ой ли, тройка, Разгульная тройка, — Свищет ветер, Поет и скулит, — Пронеслась ты, лихая и бойкая, Как былое, пропала в пыли, Отоснилась былая красавица. Скоро в степь, В беспредельную степь Твой возница на тракторе явится Не по-вашему петь и свистеть. Нынче, тройка, Все сверено, взвешено, И не будет бедою, Когда За посевами тройкою бешеной Пропадут озорные года.

1926

Терем

У девушки маленькая рука, И девушку держит терем. Все это перешагнули века, И этому мы не поверим. И сгинули в темень И терем и князь. Лихую былину рассеяв, Шумит по загумнам И клонится в пляс Зазвонистая Расея. Забылись кабальная жуть и тоска, И, этой тоски не изведав, Любимая девушка будет ласкать От вечера и до рассвета. Затихли бубенчики дурака, И день по-другому измерен… Но мне показалось, Что манит рука И девушку держит терем. И вот — через сад, Где белеет окно, Я прыгаю, как от погони, И нам для побега Готовы давно Лихие и верные кони. Чтоб девушку эту никто не сберег — Ни терем и ни охрана, Ее положу на седло поперек, К кургану помчусь от кургана. И будет вода по озерам дрожать От конского грубого топота. Медвежьею силой И сталью ножа Любимая девушка добыта… Ну, где им размашистого догнать?.. Гу-у-ди, непогодушка злая… Но, срезанный выстрелом из окна, Я падаю, матерно лаясь. Горячая и кровяная река, А в мыслях — про то и про это: И топот коня, И девичья рука, И сталь голубая рассвета, А в сердце звериная, горькая грусть, — Качается бешено терем… И я просыпаюсь. Ушла эта Русь, — Такому теперь не поверим.

1926

Девушке заставы

Не про такое разве Песня в родимых местах, — Девочки голубоглазые, Девочка наших застав. Я погляжу и, спокоен, Горечь раздумья маня, Поговорю про такое, Что на душе у меня: В позеленелом затишье Ласковых деревень Пахнут получше вишни, Чем по садам сирень. Где дорогое наречье, Ласки никак не новы, Любят не хуже под вечер, Чем комсомолки с Невы. Все же себя не заставить Позабывать и вдруг Девочек из-за заставы, Лучших из наших подруг. Мы под могильным курганом Всю тишину бережем, Может, угробят наганом Или же финским ножом. Ты исподлобья не брызни Струйками синих очей, Нам еще топать по жизни И в переулках ночей.

1926

Книга

Ползали сумерки у колен, И стали бескровными лица. Я книгу знакомую взял на столе И стал шелестеть страницей. Придвинул стул, Замолчал и сел, И пепельницу поставил. Я стал читать, Как читают все, Помахивая листами. Но книга разб'eгалась в голове, И мысли другие реже. … … … … …… И вот — Насилуют и режут, И исходит кровью человек. Вот он мечется, И вот он плачет, Умирает, губы покривив, И кому-то ничего не значит Уходить запачканным в крови. Отойдет от брошенного тела Так задумчиво и не спеша И, разглядывая, что он сделал, Вытирает саблю о кушак. Он теперь по-мертвому спокоен, Даже радость где-то заперта. Он стоит с разрубленной щекою, С пеною кровавою у рта. Но враги бросаются навстречу, И трещат ружейные курки. Защищаться не к чему И нечем — Сабля, выбитая из руки, И, не убивая и не раня, Все равно его не пощадят, А подтаскивают на аркане И прикручивают к лошадям. Он умрет Как люди — не иначе, И на грудь повиснет голова, Чтобы мать, пригнутая казачка, Говорила горькие слова. И опять идут рубить и прыгать, Задыхаться в собственной крови. ……….. А Гоголь такой добродушный на вид, И белая, Мертвая книга.

1926

Корабли

Ветер в песню навеки

влюблен,

Пойте ж эту над кораблем

Каждый в сердце своем…

Н. Асеев

И воля, и волны Гуляют кругом, С них пена летит полукругом, Но море не вечно бывает врагом, — Порою бывает и другом. А чтобы руки сильнее гребли И не дрожали при этом, Тебе доверяются корабли. О море зеленого цвета, В далеком пути Корабли береги Иль щепками на берег выкинь, Но не поклонится вперегиб Самоуверенный викинг. В открытое море Уходит вперед, В туманы глаза свои вперив, Звериные шкуры с собою берет С оттенками радужных перьев И хмурым товарищам Громкую речь Промолвит, торжественно кланяясь: — Нас боги обязаны В море беречь За жертвенные заклания. Соленою пеной Плюется волна, Но, сердце, В спокойствии выстынь. Пусть там, где земля, как бочонок вина, Нам будет надежная пристань. Товарищ оставшийся, Береги, Как преданный воин и труженик, И наши домашние очаги, И боевое оружие. И мы уплывем, а куда? — невесть… Ты громко рассказывай людям, Что мы забываем Отцов и невест И матерей позабудем… В ответ — Не жалеют друзей голоса, О родине — словно о мачехе, И хлопают бешеные паруса На черной, захватанной мачте. Надежные снасти, И плещет весло. Но вот на десятой неделе Большое ненастье — Коварство и зло Показывает на деле, Ни выслушать слово, Ни слово сказать, — Скрипят корабельные доски, А волны зачесывали назад Седеющие прически, А после взлетали, Шипя и дразня, Кидались И падали в пене… — Глядите, товарищи и друзья, Молите богов о спасенье! Глядите, валы подступают к валам, Вздымается ярус на ярус, И мачта ломается пополам, Распарывая парус… У викинга рот перекошен со зла С прокушенною губою… — О море! Свобода меня принесла О смерти поспорить с тобою. Я вижу — От берегов земли По зыби коварной и топкой Проводит невиданные корабли Рука моего потомка. Он песню поет на своем корабле, Он судно ведет к далекой земле. … … … … … Волна ударяет, Злобна и верна, И пляшут у берега серого Резные борты, И резная корма, И весла из лучшего дерева… Волна ударяет, И тысячи дней Спеша ударяют за ней. И викинга правнук Повел корабли, Звенящие словно рубли. Свободою предка он напоен… И буйно перед валами Мы песню поем, Молодую поем Под алыми вымпелами. И нынче и завтра На бурный парад Пройдет бронированный крейсер. Гудит он товарищу Судна «Марат»: — У песен и топок погрейся… Гудит он, что парень, Как дед, напоен И моря и песен валами. Мы песню поем, Молодую поем Под алыми вымпелами.

1926–1927

Семенов — Ленинград

В нашей волости

По ночам в нашей волости тихо, Незнакомы полям голоса, И по синему насту волчиха Убегает в седые леса. По полям, по лесам, по болотам Мы поедем к родному селу. Пахнет холодом, сеном и потом Мой овчинный дорожный тулуп. Скоро лошади в мыле и пене, Старый дом, принесут до тебя. Наша мать приготовит пельмени И немного поплачет любя. Голова от зимы поседела, Молодая моя голова, Но спешит с озорных посиделок И в сенцах колобродит братва. Вот и радость опять на пороге — У гармошки и трели, и звон; Хорошо обжигает с дороги Горьковатый первач-самогон. Только мать поглядят огорченно, Перекрестит меня у дверей. Я пойду посмотреть на девчонок И с одною уйду поскорей. Синева… И от края до края По дорогам гуляет луна… Эх ты, волость моя дорогая И дорожная чашка вина!..

<1927>

«Засыпает молча ива…»

Люблю грозу в начале мая…

Тютчев

Засыпает молча ива, Тишина И сон кругом… Ночь, пьяна и молчалива, Постучалась под окном. Подремли, моя тревога, Мы с тобою подождем, Наша мягкая дорога Загуляла под дождем. Надо мной звереют тучи… Старикашкой прихромав, Говорит со мною Тютчев О грозе и о громах. И меня покуда помнят, А когда уйдет гроза, В темноте сеней и комнат Зацветут ее глаза. Запоет и захохочет Эта девушка — и вот… Но гроза ушла. И кочет Утро белое зовет. Тяжела моя тревога О ненужных чудаках — Позабытая дорога, Не примятая никак. И пойму, Что я наивен. Темнота — Тебе конец, И опять поет на иве Замечательный синец.