Стихотворения

171. ОСЕНЬ {*}

Вот листопад. Бесплотным перезвоном сад окроплен. Свод легок и высок. Клен отдает со вздохом и с поклоном последний свой узорный образок. И на листе огнистый ангел вышит, и радужна меж грядок борозда, и у крыльца стеклянного чуть дышит сиротка-ель, как черная звезда. <2 октября 1921>

172. ПОДРАЖАНИЕ ДРЕВНИМ {*}

Дия, мой бледный цветок, поверь ты случайному другу! Звезд непорочных полна мраморной просади глубь. Муж твой не видит, вставай, уходи ты отсюда, молю я! Дышит стоокая ткань, сердце амфоры горит; ластятся к тучному богу блудницы, как легкие волны; брови блаженно подняв, пьет он, чудовищный Вакх; пьет он, и липкая влага, рыжую шерсть обагряя, льется по жирной груди. Тут же, в сиянье цветном, выпятив смуглый живот, пьяный мальчик, смеясь, орошает смятый, упавший венок рдяных уродливых роз. Песни. Бесстыдные стоны. Золотоногая дева вьется средь томных гостей, вторя движеньям любви; вот разбежался один, поймал на лету плясунью, и покатился тимпан по полу, праздно звеня. Дия, молю я, уйдем! Твой муж поседелей, беззубый, спит, благодарно прильнув к вялому юноше… Встань, выйдем мы в сад незаметно; там тихо, пустынно; грозди лунного света и мглы пышно свисают с ветвей. Сочная ночь над землей алмазным стоит ветроградом; жажду полней утолит сладость холодная звезд. Дия, мои корабли ожидают в недальнем заливе! В край увезу я тебя стройный, как зодчего сон… Горы там, горы одни! Вырезные, немые вершины, гордо прорвав облака, внемлют бесплотным богам… Будем мы там пировать в гостях у луны величавой, рядом, на черной скале… Дия, мой бледный цветок… Берлин

173. LAWN TENNIS

Юноша, белый и легкий, пестрым платком подпоясан; ворот небрежно раскрыт, правый отвернут рукав. Встал он, на гладком лугу, за черту, проведенную мелом, голову поднял с улыбкой, мяч серебристый подкинул, — выгнувшись, плавно взмахнул многострунной широкой лаптою, — миг — и со звуком тугим мяч отлетает, и бледной молнией падает там, где стоит, ожидая, такой же юноша, белый и легкий; миг — и со звуком ответным мяч возвращается вновь через сетку, чуть вздутую ветром. Мягкие синие тени бегут по траве озаренной. Поодаль зыблется вяз. На ступени, у двери стеклянной, лоснится лейка забытая. Дышат, блестят занавески. В доме прохладно и пусто; а тут на упругой поляне гонится ветер за солнцем, и будет до вечера длиться легких мячей перезвон — юности белой игра…

174. БАБОЧКА {*} (Vanessa antiopa)

Бархатно-черная, с теплым отливом сливы созревшей, вот распахнулась она; сквозь этот бархат живой сладостно светится ряд васильково-лазоревых зерен вдоль круговой бахромы, желтой, как зыбкая рожь. Села на ствол, и дышат зубчатые нежные крылья, то припадая к коре, то обращаясь к лучам… О, как ликуют они, как мерцают божественно! Скажешь: голубоокая ночь в раме двух палевых зорь. Здравствуй, о, здравствуй, греза березовой северной рощи! Трепет, и смех, и любовь юности вечной моей. Да, я узнаю тебя в Серафиме при дивном свиданье, крылья узнаю твои, этот священный узор. 10 января 1921

175. ВЕЛОСИПЕДИСТ {*}

Мне снились полевые дали, дороги белой полоса, руль низкий, быстрые педали, два серебристых колеса. Восторг мне снился, буйно-юный, и упоенье быстроты, и меж столбов стальные струны, и тень стремительной версты. Поля, поля, и над равниной ворона тяжело летит. Под узкой и упругой шиной песок бежит и шелестит. Деревня. Длинная канава. Сирень цветущая вокруг избушек серых. Слева, справа мальчишки выбегают вдруг. Вдогонку шапку тот бросает, тот кличет тонким голоском, и звонко собачонка лает, вертясь пред зыбким колесом. И вновь поля, и голубеет над ними чистый небосвод. Я мчусь, и солнце спину греет, и вот нежданно поворот. Колеса косо пробегают, не попадая в колею. Деревья шумно обступают. Я вижу старую скамью. Но разглядеть не успеваю, чей вензель вырезан на ней. Я мимо, мимо пролетаю, и утихает шум ветвей. 30 сентября 1918

176. «Вдохновенье — это сладострастье…»

Вдохновенье — это сладострастье человеческого «я»: жарко возрастающее счастье — миг небытия. Сладострастье — это вдохновенье тела, чуткого, как дух: ты прозрел, ты вспыхнул на мгновенье, — в трепете потух. Но когда услада грозовая пронеслась и ты затих, — в тайнике возникла жизнь живая: сердце или стих… Кёльн

177. «Обезьяну в сарафане как-то ряженый привел…» {*}

Обезьяну в сарафане как-то ряженый привел; вперевалку подбежала, мягко вспрыгнула на стол. Села (бисерные глазки, гнусно выпученный рот…), — с человеческой ужимкой книгу чудище берет; книгу песен, книгу неги.... А она-то лапой хвать! — вмиг обнюхала страницы и давай их вырывать! Пальцы рыжие топырит; молчаливо, с быстротой деловитою, кромсает сердце книги золотой… <25 января 1921>

178. «Карлик безрукий во фраке…» {*}

Карлик безрукий во фраке, глупый, неловкий пингвин, помнишь сиянье во мраке, синие выступы льдин? Помнишь зарницы ночные, кольца и складки огня? Помнишь туманы седые длинного, длинного дня? Грустная птица, смешная, глядя на нас, на людей, плачешь ли ты, вспоминая ласковых, черных моржей? Помнишь ли птицу-подругу, встречи на высшей скале, вьюгу, волшебную вьюгу, снежные вихри во мгле… Ах, эти встречи! А ныне: душный, искусственный грот, имя твое по-латыни, пятиалтынный за вход…

179. ИТАЛЬЯНКЕ {*}

К тебе, в минувшее, к иной, чудесной доле душа моя плывет в зазубристой гондоле; осталось горе за кормой. Я рад, что до конца молчали мы упрямо, что в пышный, страшный сад не вышли мы из храма любви глубокой и немой: на каменных устах прекрасного былого улыбкою горит несказанное слово, невоплощенная мечта, — как световой двойник стоцветной, вечной зыби, дрожащий, над водой, на внутреннем изгибе венецианского моста… 17 февраля 1921; Кембридж

180. НА ГОЛГОФЕ {*}

Восходит благовоние сырое со дна долин, и в небе, над холмом, на трех крестах во мгле белеют трое… Там женщина, в унынии немом, на среднего, на черную вершину глядит, глядит… провидеть ей дано, что, в горький час, ее земному сыну всего живей воспомнилось одно… Да, — с умиленьем сладостным и острым (колени сжав, лицо склонив во мглу…) он вспомнил домик в переулке пестром, и голубей, и стружки на полу. <23 февраля 1921>

181. «Блаженство мое, облака и блестящие воды…»

Блаженство мое, облака и блестящие воды и всё, что пригоршнями Бог мне дает! Волнуясь, душа погружается в душу природы, и розою рдеет, и птицей поет! Купаюсь я в красках и звуках земли многоликой, всё яркое, стройное жадно любя. Впитал я сиянье, омылся в лазури великой, и вот, сладость мира, я славлю тебя! Я чувствую брызги и музыку влаги студеной, когда я под звездами в поле стою, и в капле медвяной, в росинке прозрачно-зеленой я Бога и мир и себя узнаю. Заря ли, смеясь, восстает из смятенья цветного, я к голой груди прижимаю ее… Я — в яблоке пьяная моль, и мне рая иного не надо, не надо, блаженство мое!