Стихотворения

182. «Я без слез не могу тебя видеть, весна…» {*}

Я без слез не могу тебя видеть, весна. Вот стою на лугу, да и плачу навзрыд. А ты ходишь кругом, зеленея, шурша… Ах, откуда она, эта жгучая грусть! Я и сам не пойму; только знаю одно: если б иволга вдруг зазвенела в лесу, если б вдруг мне в глаза мокрый ландыш блеснул — в этот миг, на лугу, я бы умер, весна… 1 апреля 1921

183. ДОМОЙ {*}

На мызу, милые! Ямщик вожжою овода прогонит, и — с Богом! Жаворонок тонет в звенящем небе, и велик, и свеж, и светел мир, омытый недавним ливнем: благодать, благоуханье. Что гадать? Всё ясно, ясно; мне открыты все тайны счастья; вот оно: сырой дороги блеск лиловый; по сторонам то куст ольховый, то ива; бледное пятно усадьбы дальней; рощи, нивы, среди колосьев васильки; зеленый склон; изгиб ленивый знакомой тинистой реки. Скорее, милые! Рокочет мост под копытами. Скорей! И сердце бьется, сердце хочет взлететь и перегнать коней. О, звуки, полные былого! Мои деревья, ветер мой, и слезы чудные, и слово непостижимое: домой! <2 октября 1921>

184. БЕРЕЗЫ {*}

Стволы сквозь легкое, зеленое сиянье белеют, тонкие, и воздух освежен грозой промчавшейся. Чуть слышный перезвон дробится надо мной, чуть слышное журчанье; и по невидимым качается волнам трава, вся в теневых лиловых паутинах, вся в ослепительных извилинах; а там, меж светлых облаков роскошно-лебединых, струится радуга и смутно с высоты мне улыбается, в лазури влажной тая, такая нежная, невинная, святая, что умиленные склоняются листы, роняя длинные, сверкающие слезы; и это жизнь моя, и это край родной, родная красота; и льется надо мной сиянье легкое, зеленое — березы… <1 мая 1921>

185. ПОЭТЫ {*}

Что ж! В годы грохота и смрада, еще иссякнуть не успев, журчит, о бледная отрада, наш замирающий напев… И, слабый, ласковый, ненужный, он веет тонкою тоской, как трепет бабочки жемчужной в окне трескучей мастерской. Так беспощаден гул окрестный, людей так грубы города, нам так невесело и тесно, — что мы уходим навсегда… И, горько сжав сухие губы, глядим мы, падшие цари, как черные дымятся трубы средь перьев розовых зари. 26 апреля 1921; Кембридж

186. BIOLOGY

Муза меня не винит: в науке о трепетах жизни всё — красота. Искромсав осторожно липовый листик, винт золотой верчу, пока не наметятся ясно в круглом белом просвете святые зеленые соты; или же сердцем живым распятой лягушки любуюсь: сладостно рдеет оно, будто спелая, липкая вишня. Режу, дроблю, вникаю; вижу сокрытые мышцы, ветви несметных жил, и, что вижу, мелками цветными четко черчу на доске. Сверкают стекла; невнятно пахнет эфиром и прелью в комнате длинной и светлой. Радостен тонкий труд, и радостно думать, что дома ждет меня томик стихов и музой набитая трубка. Кембридж

187. В. Ш. {*}

Если ветер судьбы, ради шутки, дохнув, забросит меня в тот город желанный и жуткий, где ты вянешь день ото дня, и если на улице яркой, или в гостях, у новых друзей, или там, у дворца, под аркой, средь лунных круглых теней, мы встретимся вновь, — о Боже, как мы будем плакать тогда о том, что мы стали несхожи за эти глухие года; о юности, в юность влюбленной, о великой ее мечте; о том, что дома на Мильонной на вид уж совсем не те. 28 апреля 1921; Кембридж

188. ХУДОЖНИК-НИЩИЙ

Нередко на углу, под серою стеной, видал я нищего: безногий и больной, он в красках выражал свой вымысел нехитрый. Газетный лоскуток служил ему палитрой; его дрожащая, багровая рука писала тщательно цветы и облака на плитах каменных. Вот кончил. Робким взглядом прихожего зовет, сутулится, а рядом мечтает о гроше зияющий картуз. И вспомнил я свой дар, ненужных светлых муз, недолговечные созвучья и виденья, — когда на улице, средь гула и движенья бесчувственных колес, не встретил я вчера калеки моего… Да что! Как из ведра бездонного, лил дождь, и каменные плиты блестели холодно, и краски были смыты…

189–190. ОБЛАКА

I ^{*}

На солнце золотом сверкает дождь летучий, озера в небесах синеют горячо, и туча белая из-за лиловой тучи встает, как голое плечо. Молчи, остановись… Роняют слезы рая соцветья вешние, склонясь через плетень, и на твоем лице играет их сырая, благоухающая тень. Не двигайся, молчи. Тень эту голубую я поцелуями любовно обогну. Цветы колышутся… я счастлив. Я целую запечатленную весну. <22 мая 1921>

II ^{*}

Закатные люблю я облака: над ровными, далекими лугами они висят гроздистыми венками, и даль горит, и молятся луга. Я внемлю им. Душа моя строга, овеяна безвестными веками: с кудрявыми багряными богами я рядом плыл в те вольные века. Я облаком в вечерний чистый час вставал, пылал, туманился и гас, чтоб вспыхнуть вновь с зарею неминучей. Я облетал всё зримое крутом, блаженствовал и, помню, был влеком жемчужной тенью, женственною тучей. 17 мая 1921; Берлин

191. ПИР {*}

Так лучезарна жизнь, и радостей так много. От неба звездного чуть слышный веет звон: бесчисленных гостей полны чертоги Бога; в один из них я приглашен. Как нищий, я пришел; но дали мне у двери одежды светлые, и распахнулся мир: со стен расписанных глядят цветы и звери, и звучен многолюдный пир. Сижу я и дивлюсь… По временам, бесшумно дверь открывается в мерцающую тьму. Порою хмурится сосед мой неразумный, а я — я радуюсь всему: и смоквам розовым, и сморщенным орехам, и чаше бражистой, и дани желтых пчел; и часто на меня со светлым, тихим смехом хозяин смотрит через стол. 22 мая 1921

192. БЕЛЫЙ РАЙ {*}

Рай — широкая, пустая оснеженная страна: призрак неба голубого, тишь и белизна… Там над озером пушистым, сладким холодом дыша, светит леса молодого белая душа… Там блаженствовать я буду в блеске сети ледяной, пробираться, опьяненный вечной белизной, и, стрелою из-под веток вылетая на простор, на лучистых, легких лыжах реять с белых гор. 23 мая 1921; Кембридж