Страх — это ключ

— Да, о магнитофонной записи — добавил я. — Обычно в качестве свидетельских показаний в суде она не принимается, но эта запись станет исключением. Каждое сделанное вами заявление было добровольным — вспомните, как это было, и вы убедитесь, что это именно так. Да и в той комнате на буровой вышке будет по меньшей мере десять свидетелей, которые готовы будут принести присягу в ее подлинности и в том, что все сказано было здесь, в батискафе, а не в каком-либо другом месте. Любой прокурор Соединенных Штатов потребует вердикта «виновны» и получит его. Причем присяжные заседатели даже не станут удаляться на совещание, а вам известно, что это означает.

Ройал снова вытащил свой пистолет:

— Значит, все мы ошибались в отношении тебя, Толбот? Значит, ты гораздо умнее, чем все мы вместе взятые. Я признаю это. Ты своего добился, но не доживешь до того дня, когда жюри объявит нам смертный приговор. Прощай, Толбот!

— Я бы на твоем месте не стал стрелять. Разве тебе не хочется, когда ты будешь сидеть на электрическом стуле, сжимать его подлокотники обеими руками в роковую минуту?

— Хватит болтать, Толбот, я же сказал…

— Ты бы лучше заглянул в дуло, — посоветовал я ему. — Хочешь, чтобы тебе оторвало руку? Когда ты был без сознания сегодня, Кеннеди взял твой пистолет и молотком забил в ствол свинцовую заглушку. Неужели думаешь, что я настолько сошел с ума, чтобы спуститься с вами в батискафе, зная, что ты вооружен? Можете не верить мне, Ройал, но стоит тебе только нажать на спусковой крючок, как…

Он заглянул в ствол, и его лицо исказила ненависть. За сегодняшний день его лицо уже израсходовало десятилетний запас эмоций и теперь оно ясно сигнализировало о намерениях своего владельца. Я знал, что сейчас он запустит в меня пистолетом, и успел уклониться. Пистолет угодил в плексигласовый иллюминатор за моей спиной, не причинив ему никакого вреда.

— Но мой пистолет никто не трогал, — хриплым голосом проговорил Вайленд. Его почти невозможно было узнать: цветущий, уверенный в себе человек с манерами крупного босса превратился в измученного старика с землистым лицом, покрытым бисеринками пота. — Наконец-то вы допустили ошибку, Толбот, — он дышал неровно, задыхаясь. — Вам все-таки не удастся дожить…

Вайленд замолчал, рука уже опущенная в карман, замерла. Он, не мигая, уставился в дуло тяжелого кольта, направленного ему в переносицу.

— Где, где вы взяли этот пистолет? Это же… разве это не пистолет Ларри?

— Был его пистолетом. Вам следовало бы обыскать меня, а не Кеннеди. Идиоты! Конечно, это пистолет Ларри — этого наркомана, который утверждал, что вы — его отец. — Я внимательно смотрел за ним, мне совершенно ни к чему была перестрелка, мало ли как все могло пойти. — Этот пистолет я отобрал у него вечером, около часа тому назад, перед тем, как убил его…

— Перед тем… перед тем… как…

— Перед тем, как я убил его. Я сломал ему шею.

Вайленд издал звук, похожий одновременно на рыдание и на стон, и бросился на меня. Но реакция его была замедленной, движения медленными, и он рухнул на пол, когда рукоятка кольта Ларри угодила ему в висок.

— Свяжи его, — приказал я Ройалу.

Ройал был достаточно умен, чтобы понять, что спорить со мной в данной ситуации себе дороже. На стенке кабины находилась катушка с запасным электропроводом Ройал воспользовался им. Пока он связывал Вайленда, я, заполнив соответствующим образом балластные цистерны, замедлил скорость подъема, и батискаф завис на глубине сорок метров. Как только Ройал окончил свою работу и еще не успел выпрямиться, я ударил его кольтом Ларри где-то около уха. Если когда-то и было время на то, чтобы играть роль джентльмена, то это время давно прошло. Я чувствовал себя таким слабым и затерянным в приливах океана боли, что понимал только одно: не смогу я одновременно вести батискаф и следить за Ройалом. Я вообще сомневался, что смогу доставить батискаф куда следует.

И все же мне это удалось. Помню, как пристыковался, как сообщил об этом, запинаясь и не своим голосом, в микрофон, как отдраил люк батискафа и все, больше ничего не помню. Потом мне сказали, что нас троих нашли лежащими на полу батискафа без сознания.

Эпилог

Я вышел из здания суда, спустился по ступенькам. Стоял спокойный, теплый и солнечный октябрь. Только что Ройалу объявили смертный приговор, и всем было известно, что апелляция будет отклонена, приговор останется в силе. Жюри, как я и предсказал, вынесло ему приговор, не удаляясь на совещание. Суд длился всего один день, и в течение всего этого длинного дня, час за часом, Ройал сидел, застыв, как каменное изваяние, устремив глаза на одно и то же место. Он смотрел на меня. Его пустые, плоские, мраморные глаза, как всегда, были лишены всякого выражения. Они ничего не выражали, ни когда прокурор включил запись, в которой Ройал умолял оставить его в живых и ползал на коленях в батискафе на дне моря, ни когда зачитывали смертный приговор. Но несмотря на то, что глаза Ройала ничего не выражали, даже слепой мог бы прочесть в них его послание: «Вечность — это длительное время, Толбот. Вечность — это навсегда. И я буду там тебя ждать».

Ну, что же, пусть ждет. Вечность еще слишком далека от меня, что о ней беспокоиться?

Вайленд так и не дождался вынесения приговора, судьям не представился шанс осудить его. Поднимаясь из батискафа, он просто выпустил из рук очередную скобу и полетел. Он не издал ни единого крика за все время своего полета вниз…

На лестнице я обогнал генерала и его жену. Я впервые увидел миссис Рутвен в первый же день, как только вышел из больницы. Это было вчера. Она была просто очаровательна, необыкновенно грациозна и бесконечно благодарна мне. Они предложили мне все, начиная от работы на самой вершине служебной лестницы в их нефтяной компании и кончая такой огромной суммой денежного вознаграждения, которой любому смертному хватило бы на то, чтобы прожить полдюжины жизней. Я только улыбнулся им, отказался, поблагодарил за честь и распрощался. Они не представляли для меня никакого интереса: все самые высокие должности и все деньги мира не могли купить тех дней, которые ушли в небытие и стали прошлым. И ни за какие деньги я не смог бы купить того единственного, чего я еще хотел в этом мире, в мире сегодняшнего дня.

Мэри Рутвен стояла на тротуаре рядом с песочно-бежевым «роллс-ройсом» отца. На ней было белое скромное платье простого покроя, которое не могло стоить больше тысячи долларов. Заплетенные в косы волосы цвета спелой ржи уложены короной. Я еще никогда не видел ее такой очаровательной. Сзади нее стоял Кеннеди. Впервые я увидел его в темно-синем безупречного покроя костюме. Стоило мне только увидеть его в этом новом облике, я уже не мог себе представить его в каком-либо ином виде. Шоферские дни для него закончились: генерал знал, скольким обязана ему вся семья Рутвенов, а такой долг невозможно оплатить даже самой щедрой зарплатой. Я про себя пожелал ему всяческого счастья, которое только есть на земле. Он действительно был отличным парнем.

У подножия лестницы я остановился. От голубой искрящейся глади Мексиканского залива доносился легкий бриз.

Мэри увидела меня, но какую-то минуту еще колебалась, а потом подошла ко мне. Ее глаза казались темными и странно затуманенными. Но возможно, мне это только показалось. Она что-то сказала, а я не расслышал ее слов. Потом внезапно, стараясь не причинить боли моей левой руке, которая все еще была на перевязи, она обеими руками обхватила меня за шею, наклонила мою голову и поцеловала меня. И уже через мгновение ушла, удаляясь в направлении «роллс-ройса». Она шла так, как идет человек, у которого плохо со зрением. Кеннеди посмотрел на нее, когда она подошла к нему, затем поднял глаза на меня. Его лицо было бесстрастно. Я улыбнулся ему, он улыбнулся мне. Отличный парень!

Я пошел по улице к берегу и по дороге завернул в бар. У меня не было намерения заходить туда, пить мне тоже не хотелось, но, проходя мимо, я все же зашел. Выпил два двойных виски но удовольствия от этого не получил. Выйдя из бара, я направился к скамейке, стоящей на берегу.

Час, а может и два, сам не знаю сколько, я сидел там. Солнце постепенно опускалось и вскоре повисло над самым горизонтом. Море и небо стали золотисто-оранжевыми, и я видел на горизонте таинственные и туманные на фоне пылающего заката очертания буровой вышки Х-13.

Объект Х-13, подумал я, отныне и навсегда станет неотъемлемой частью меня. Объект Х-13 и самолет со сломанными крыльями, лежащий на юго-западе в пятистах двадцати метрах от буровой вышки, захороненный на глубине сто пятьдесят метров. К лучшему или к худшему, все это всегда будет частью меня самого. Наверное, к худшему, подумал я. Все было кончено, все ушло, и осталась пустота. Но это уже не имело значения, так как это было все, что у меня осталось.

Солнце начало спускаться за горизонт, и весь запад озарился пламенем, огромным красным пламенем, которое вскоре исчезнет, словно его никогда и не было. И я вспомнил песню о смерти любимой «Моя красная роза стала белой». Красный цвет символизировал жизнь, белый — смерть. Да, моя красная роза стала белой.