Страх — это ключ

— Моторы. Здесь их шум совсем не слышен, но они работают так, как положено. Вы готовы?

— Да, — он облизнул губы. — Готов, если готовы вы.

Я кивнул, повернул регулирующий клапан, чтобы заполнить соответствующую балластную цистерну водой. Батискаф приобрел отрицательную плавучесть и начал плавно погружаться. Глубиномер говорил об этом однозначно.

— Батискаф оторвался от шлюза, — сказал я Вайленду и, включив прожектор, направил свет вертикально вниз — через плексигласовый иллюминатор под нашими ногами было видно песчаное дно. Вот оно уже в трех метрах от нас. Я прекратил заполнение балластной цистерны.

— Говорите, какое направление надо взять. Скорее, у меня нет желания утонуть в этом иле.

Вайленд глянул в бумагу, которую вытащил из кармана:

— Курс 222 градуса, практически юго-запад.

— Это правильное направление?

— Что вы имеете в виду под словом «правильное»? — сердито спросил Вайленд. Что это он такой раздраженный, может него клаустрофобия, и он боится замкнутого пространства?

— Этот курс учитывает влияние на компас этой металлической махины? — нетерпеливо спросил я.

— Да. Брайсон сказал, что поправка на буровую сделана.

— Брайсон, это ваш погибший друг-инженер?

Вайленд промолчал.

Я «выжал сцепление», подправил курс и мы отправились в «слепой полет».

Брайсон, погибший от кессонной болезни, где он теперь? Скорее всего на дне в гробу залитом для гарантии цементом. Свидетели, даже мертвые им не нужны.

— От шлюза до самолета, если по горизонтали, пятьсот двадцать метров, — прервал мои размышления голос Вайленда. Это было первое упоминание о самолете. — Глубина там сто пятьдесят. По крайней мере, так сказал Брайсон.

— Где начало впадины?

— Приблизительно в метрах трехстах отсюда. Потом дно понижается под углом около тридцати градусов.

Я молча кивнул. Я часто слышал, что человек не может одновременно ощущать два источника сильной боли в своем теле, это неверно! Еще как может! Рука, плечо, спина превратились в сплошное море боли, и через эту боль летели остроконечные стрелы боли из верхней челюсти. У меня отсутствовало желание говорить, отсутствовало вообще желание жить… Я попытался забыть о боли и сконцентрировать мысли на работе, которой были заняты мои руки.

Канат, соединяющий нас с опорой, был намотан на барабан с электродвигателем. Двигатель включался лишь для наматывания каната на барабан при возвращении обратно. Сейчас же он разматывался, и число его оборотов, с учетом постепенного уменьшения диаметра намотанного каната, преобразовывалось в число пройденных батискафом метров и его скорость. Эти данные показывали приборы на пульте управления. Расчетная максимальная скорость батискафа составляла четыре километра в час, но сопротивление движению, возникающее при разматывании каната, снижала скорость вдвое, хотя и эта скорость была вполне достаточной, так как идти батискафу предстояло недалеко.

Вайленд, казалось, был весьма доволен тем, что доверил мне управлять батискафом. Большую часть времени он проводил у бокового иллюминатора, предаваясь дурным предчувствиям. Единственный рабочий глаз Ройала, холодный и немигающий, был неотрывно прикован к моему лицу: он следил за малейшим моим движением, за тем, как я управляю батискафом. Но, скорее всего, он делал это по привычке, так как абсолютно ничего не понимал ни принципах работы батискафа, ни в том как им управлять. Вскоре у меня появилась возможность убедиться в этом: я настроил систему регенерации воздуха на минимум и это мое действие не вызвало у него никакой реакции.

Мы медленно проплывали над дном моря. До него было около четырех метров. — Подводные скалы и коралловые рифы, колонии губок. Свет двух прожекторов и свет ламп кабины батискафа, льющийся через иллюминаторы, достаточно хорошо освещали дно. Лениво проплыли два морских окуня, не обращая на нас никакого внимания, направляясь по своим делам. Гибкая, как змея, барракуда, извиваясь узким серебристым телом, подплыла к нам, ткнулась зубастой головой в иллюминатор и, словно не веря своим глазам, целую минуту заглядывала внутрь. Косяк рыб, похожих на скумбрию, какое-то время плыл рядом с батискафом, и вдруг мгновенно исчез, словно его снесло сильным порывом ветра. Его спугнула акула с носом в форме бутылки, величественно проплывшая мимо.

Почти через десять минут после того, как мы отошли от буровой, дно начало понижаться и вскоре исчезло. Но я знал, что это только иллюзия: Вайленд нанимал людей, которые сделали топографические съемки дна океана не менее дюжины раз, и если он сказал, что угол равняется тридцати градусам, так оно и было. И все же впечатление от этой внезапно появившейся перед глазами бездонной пропасти ошеломляло.

— Впадина, — тихо сказал Вайленд. На его гладком, ухоженном лице я увидел капельки пота. — Давайте вниз, Толбот.

— Немного позже. Если мы начнем спускаться сейчас, то буксирный канат, который разматывается у нас за кормой, задерет ее. Батискаф окажется параллельно склону, и наши прожекторы будут освещать его, а пространство перед нами мы видеть не будем, поскольку наш передний прожектор очень слабый. Вы хотите, чтобы мы врезались носом в какую-нибудь скалу? К тому же мощности наших двигателей не хватит для погружения на такую глубину. Да и зачем это делать? Проще достигнуть нужной точки, и, заполнив соответствующим образом балластные цистерны, совершить погружение. Надеюсь, я все ясно объяснил?

Лицо Вайленда блестело от пота. Он снова облизал губы и проворчал:

— Поступайте, как знаете, Толбот.

Я поступил так, как считал нужным: придерживался курса 222° до тех пор, пока счетчик не показал, что пройдено пятьсот двадцать метров. Потом выключил двигатель и создал незначительную величину отрицательной плавучести, заполнив балластные цистерны.

Мы опускались медленно. Стрелка глубиномера едва двигалась. На глубине сто сорок метров прожекторы осветили дно моря. На дне не было ни скал, ни коралловых рифов, ни морских губок. Там были только небольшие участки серого песка, все остальное — поля черного ила. Прекратив прием балласта, добившись нулевой плавучести, я вновь включил двигатели на половину их мощности и начал медленно, двигаясь зигзагами, то наматывая канат на барабан, то сматывая, прочесывать морское дно. Долго мне искать не пришлось. Просто повезло. Оказавшись над целью, я выключил двигатели, и опять стал заполнять балластные цистерны. Батискаф пошел вниз и тяжело зарылся в черный ил рядом с самолетом.

Самолет более чем на метр погрузился в ил. Правого крыла не было: видимо, оно отлетело, когда самолет ударился о воду. Кончик левого крыла обломлен, но хвостовое оперение и фюзеляж были практически целые, если не считать изрешеченной пулями носовой части и разбитых стекол кабины. Это наглядно демонстрировало, как погиб самолет. Передний иллюминатор батискафа был не более чем в двух метрах от разбитых окон кабины самолета и почти на одном уровне с ними. Внутри я различил два скелета — один, на месте пилота, все еще сохранял вертикальное положение (его удерживали ремни), а другой — рядом с ним — сильно подался вперед и был почти не виден. Прошло всего пятнадцать минут с тех пор, как я практически отключил систему регенерации воздуха, но дышать уже стало трудно. Ни Вайленд, ни Ройал, казалось, не замечали этого. Возможно, они думали, что в этих условиях так и должно было быть. А возможно, они не заметили этого, так как были полностью поглощены тем, что видели в ярком свете прожектора через передний иллюминатор.