Студент

Рано утром мы поблагодарили хозяйку и тоже покинули гостеприимный дом. В электричке ехали кучно. Я, Иван и Николай сидели на одной скамейке, а напротив нас Вера, Алла и Света. Витёк пристроился на краю скамьи через проход, обратив лицо к нам, чтобы продлить время общения и не расставаться как можно дольше. Причем Вера сидела тоже на краю, ближе к своему Витьку. Когда подъезжали к Ленинграду, Витёк вдруг предложил:

– Ребят, может, в субботу еще поможете?

– А что делать?
– отозвался Иван.

– Да хочу шифоньер взять. Новую квартиру обставляю, да Вер?

Он посмотрел на Веру, ища одобрения.

Вера улыбнулась.

– Володь?

– посмотрел на меня Ванька.

– Да с удовольствием - согласился я.

– Сделаем, - подтвердил Николай.

Когда вышли на платформу и пошли к выходу, Света, которая мышкой сидела в вагоне и почти не участвовала в наших разговорах, как-то робко и, явно стесняясь, потянула меня за рукав, я немного отстал, и она, делано улыбаясь, с видимым безразличием сказала:

– Володя, может, как-нибудь встретимся? Погуляем или сходим куда?

Света мне понравилась, но в мои планы совершенно не входило встречаться с ней и куда-то ходить. Мне не хотелось встречаться и куда-то ходить с одной девушкой, а думать о другой. Я и с Леной познакомился, потому что она чем-то напоминала Милу.

– Не знаю, - сказал я и, сам не ожидая от себя, заюлил, напуская туману.
– Как выйдет со временем. Скоро сессия... Давай через Николая. Я ему, если что, скажу, и он тебе передаст.

– Ладно, - согласилась Света, и я видел, что она все поняла, потому что как-то заторопилась и, сухо попрощавшись, пошла в сторону метро...

В субботу за нами зашел Николай, и повез нас с Иваном Карюком к мебельному магазину куда-то в Петроградский район, для чего мы проехали по мосту Свободы, и я впервые увидел крейсер "Аврора" в его, так сказать, "живом" виде, который совсем недавно стал музеем. Ну, о крейсере я знал достаточно, и Николай удовлетворил мое любопытство относительно моста, рассказав, что мост до революции назывался Выборгским, затем Сампсониевским по названию собора, который находился неподалеку на Выборгской стороне, а в 1918 году стал мостом Свободы. Да что говорить, в Питере что ни дом, то памятник, поэтому нет нужды описывать все, что глянулось моему взору.

У мебельного магазина, который мы нашли не без труда, стоял Витёк и, видно, уже нервничал, потому что, увидев нас, бросился навстречу и обидчиво заговорил:

– А я уж думал, не придёте. А у меня машина стоит, ждет, и шофер, Сергей, тот, который у меня на даче был, вы знаете, ругается.

– Как это "не придёте". Мы ж договорились. Ты только не суетись. Все сделаем как надо, - заверил Николай.

Мы зашли в магазин, где Витёк уже облюбовал шифоньер и пошел оплачивать его стоимость. Темная полировка шифоньера отражала все как зеркало. Продавец, который оформлял покупку, сказал: "Поздравляю с покупкой. Хороший выбор!", Витек с гордостью стал объяснять, что он сам краснодеревщик и толк в этом знает, так что его не проведёшь.

Мы вчетвером взяли и легко погрузили шифоньер в кузов машины, причем, Витёк все переживал, что как-нибудь поцарапается полировка, и хотел сам лезть в кузов и ехать, не выпуская из вида своё приобретение, но мы ему напомнили, что дорогу к своему дому знает только он, и он неохотно полез в кабину.

У подъезда новой хрущёвки, дома на Малой Посадской мы выгрузили Витькин шифоньер. Витька расплатился с Сергеем; тот, довольный полученным четвертным, тоже похвалил шифоньер.

– Мы краснодеревщики, - самодовольно повторил Витёк, - и что к чему знаем.

Мы втащили шифоньер на третий этаж и поставили в комнате, куда указал Витёк. Однокомнатной квартире Витька как раз для полной обстановки не хватало только шифоньера.

– У меня вся мебель темной полировки, - стал показывать нам свою квартиру Витек.

Действительно, и стол, и сервант, и журнальный столик, у которого журавлем стоял торшер с двумя абажурами-фонариками, темной, почти черной, полировкой отражали люстру с хрустальными подвесками, которые при включенном электрическом свете переливались всеми цветами радуги.

– Все культурно, все в тон, - хвалился Витёк.
– Я вообще не признаю светлую мебель. Как краснодеревщик, я знаю, что гораздо богаче смотрится мебель темной полировки.

– Да, ты умеешь жить, - позавидовал Николай.

– А что ж толку, если, например, человек собирается жениться, а сам голь перекатная. Теперь еще куплю пианино, я видел в "Мелодии" с темной полировкой.

"Обмывали" мы покупку за полированным столом, который Витёк застелил сначала картоном от упаковочной коробки, а сверху газетами.

– А то прольем что-нибудь на полировку, - объяснил Витек.
– Если не пятно, то матовость останется.

– Конечно, Витек, - согласился Николай.
– Не дай Бог!

Глава 17

Плавучий ресторан. Паэлья, бигос и сувлаки. "Низкое" искусство. Ив Монтан и Вертинский. Блатные песни. Поет Саша Виноградов. ЧП в общежитии. Злополучный изолятор.

Ваньке Карюку родители прислали из Омска деньги, у нас с Борей Ваткиным какие-то деньги тоже оставались, и мы пошли в плавучий ресторан, где Саша Виноградов с недавнего времени пел с оркестром. В ресторан Саша пристроился после Мариинки, где мы тогда проработали всего месяца два, и нас попросили, когда начали сокращать штат.

Ресторан представлял собой корабль, который переоборудовали в ресторан на воде. Корабль с мачтами чем-то походил на пиратский, не хватало только "Веселого Роджера" на мачте, и стоял у Мытнинской набережной недалеко от Биржевого моста.

Мы поднялись по трапу на корабль-ресторан и попали в зал с баром и подиумом, где, наверно, и располагался джазовый оркестр. Мы заняли свободный столик у панорамного окна, из которого открывался вид на Эрмитаж и купол Исаакиевского собора, долго по очереди изучали меню, дивясь замысловатым названиям блюд вроде паэльи , бигоса , ризотто или сувлаки , и взяли бутылку портвейна, по две порции сосисок с картошкой, да по салату из свежей капусты. Благо, хлеб заказывать не пришлось - на столе его лежало довольно.

За столом заговорили о том, не зазорно ли вообще петь в ресторанах и, что ни один уважающий себя певец в ресторан петь не пойдет, тем более, если это певец оперный.

– Ну, почему?
– не согласился Боря.
– Это, если ресторанное пение становится профессией, то может быть. Но лично я ничего зазорного и в этом не вижу. Жизнь складывается по-разному.

– Это верно, - поддержал я Борю.
– Говорят, высокое искусство нынче оплачивается низко. Так что, кто-то идет певчим в церковь, а кто-то - петь в кабак. Вертинский же пел в ресторанах: и в Париже, и в Москве. А музыкальные критики считают это как раз расцветом его творчества.