Студент

– Видел!

Я молча смотрел на друга, пытаясь изобразить равнодушие, но видно это плохо мне удавалось, потому что он усмехнулся и сказал:

– Не понимаю, зачем изводить себя, если на самом деле все проще, потому что все зависит от тебя. Она ведь тебя любит.

– Это она тебе сказала?

– Нет, Алик Есаков сказал. Я его позавчера на Бродвее встретил. Он предложил выпить, хотя я с ним был лишь шапочно знаком: так, "привет, привет". Я бы с ним пить не стал, но видно он очень хотел излить душу и выяснить отношения. Он хотел купить вина, но как ни брыкался, я взял бутылку коньяка и пошли к нему, так как у него дома в это время никого не было. Я ведь в экспедиции какие-то деньги заработал. Отношения выяснили. Пришли к выводу, что никто ни на кого не в обиде. Он оказался человеком эмоциональным, полез целоваться. Я этого не люблю, но стерпел. В общем, он решил, что мы расстались друзьями. Друзьями, так друзьями... Только, я думаю, Маха с ним все равно жить не будет.

– И что он про Милу сказал?

– Во-первых, узнав, что я в Ленинград, просил передать от всех ребят привет. А потом сказал, что Мила вроде собирается за кого-то замуж.

Искорка ревнивого пламени насквозь прошила меня, не убила, но ранила.

– За кого?
– спросил я упавшим голосом

– Не знаю. За ней многие увиваются. Особенно назойливо ее обхаживает Эдик Платон и часто провожает.

– Что за Эдик?

– Платонов, с четвертого, теперь уж с пятого, курса истфила. Малый видный и перспективный. Ему уже сейчас предлагают место на кафедре, так что через пару лет защитится и кандидатом будет.

Я молчал. На душе стало муторно и скребли кошки.

– Домой поедем вместе?
– спросил Юрка, хотя это прозвучало как утверждение.
– Сессия закончилась, а ты вроде и не собираешься.

– Едем!
– решил я.

– Вот и разберешься со своей Милой. И не морочь девке голову. Реши раз и навсегда, или так, или так.

– Не знаю, все не так просто. Я хотел забыть ее, но она занозой сидит во мне. Стоит кто-то мне понравится, вспоминаю Милку, появляется какая-то щенячья тоска, и на меня словно выливаю ушат холодной воды: появляется полное равнодушие. С другой стороны, что я могу ей дать? Я человек, как бы сказать, не совсем нормальный, а, следовательно, ненадежный и для семейной жизни вряд ли приспособленный. А ты говоришь, "не морочь девке голову".

– Не наговаривай на себя, - серьезно сказал Юрка.
– Все люди разные. Есть тупые, есть продвинутые. А твои особые способности не мешают тебе оставаться нормальным человеком...

Вечером мы с Юркой пошли в ресторан. Мы шли пешком в сторону Невского и говорили, говорили. Мы почти год не виделись и писем мы друг другу не писали. Юрка хоть и упрекнул меня в том, что я не пишу матери, но и сам он был не большой любитель эпистолярного жанра.

– Я читал в "Неве" твой рассказ, - сказал Юрка.
– Мне понравился. Понравилось, что ты обходишься без морали. От этого видно трудно удержаться, потому что чаще всего автор присутствует в своем произведении как моралист, а это не украшает текст. А у тебя там нет обязательного к пониманию вывода. Непривычно и неожиданно, но этим твой рассказ и хорош.

– Спасибо, - поблагодарил я.

Я был смущен. Вдвойне приятно получить лестную оценку от человека, вкусу которого доверяешь.

– А что сейчас пишешь?
– спросил Юрка.

– Пока рассказы, но до сборника еще далеко. Все как-то урывками, хотя понемногу каждый день. Времени нет. Но "Нева" просит дать еще что-нибудь. Обещает напечатать.

– Ты молодец, - похвалил Юрка.
– Зыцерь остался бы доволен. Ты с ним как, не переписываешься?

– Да я как-то еще осенью написал ему, когда устроился в институт, он ответил коротко, а на следующее мое письмо не ответил, и я писать тоже перестал. Как-то в еженедельнике "Время" я наткнулся на большую статью о Зыцере, из которой узнал, что он уже доктор филологических наук и является одним из крупнейших ученых в области культуры басков.

– Кто бы сомневался, - сказал Юрка.
– Незаурядный человек. Нам повезло, что мы близко знали его.

Мы помолчали, словно отдавая дань уважения нашему замечательному преподу.

– А что за экспедиция, в которой ты был? Ты мне про экспедицию ничего не рассказал, - вспомнил я наконец.

– Ничего интересного. Никакой романтики, о которой часто говорят. Просто работа, тяжелая и нудная работа.

– Ну, все же, что за экспедиция?

– Я был в двух. Оба раза на Памире. Прошлой осенью на метеостанции Каракуль, второй раз на станции Мургаб.

– А чем занимался?

– Я как ассистент делал то, что скажут. А вообще метеорология занимается физикой атмосферы, исследованием атмосферы, если проще, то моделирует прогноз погоды климата.

– Ну, и как тебе Памир?

– Сухо, осадков мало, но холодища. Зима длится с октября по апрель... Вот всю зиму я там и просидел, на высоте почти 4 километров над уровнем моря. Станция в котловине. До ближайших гор полтора километра, до дальних около двенадцати.

– Да-а, не мед, - посочувствовал я Юрке.

– Не то слово, - усмехнулся Юрка.

– И много вас там находилось?

– Сначала четверо, потом двоих отозвали, и нас с напарником оставили вдвоем... Интересно, вот говорят, что люди с противоположными типами темперамента лучше уживаются вместе. Чепуха. На себе испытал. Я сангвиник, а мой старший, напарник, флегматик. Три месяца вместе оказались для нас невыносимыми. Мы даже два раза дрались, и, главное, с таким остервенением, что мне и сейчас, как вспомню, стыдно становится. Вот я думаю, как может человек, сам того не замечая, превратиться в дикаря. К концу срока мы так ненавидели друг друга, что еще пару месяцев не выдержали бы и, наверно, поубивали бы один другого. А поэтому дивлюсь на наших героических моряков Зиганшина, Поплавского и кто там еще был. Как они не съели друг друга!

– Это другое. Это ты тоже наговариваешь на себя. У вас была не чрезвычайная ситуация. Тепло, сыто, да, небось, и спиртик был.

– А то, как же, был, конечно, - весело подтвердил Юрка.

– Я почему-то уверен, что в критический момент ты бы вел себя достойно, - заверил я.

– Может быть, - подумав, согласился Юрка.

Мы дошли до Мойки и на Невском зашли в первый попавшийся ресторан.

Почти все столики оказались занятыми. В это время, чтобы полюбоваться "белыми ночами", в Ленинград приезжает много туристов. Нам повезло: освободился столик у эстрады, и мы вальяжно устроились на удобных мягких сидениях друг напротив друга.

– Как с учебой?
– спросил я.

– Сдал за два курса экстерном. С математикой и физикой у меня всегда было хорошо. А всякую муру вроде диамата и истмата мне перезачли. Да у меня в экспедиции времени для занятий оказалось больше, чем достаточно. Теперь хочу перевестись в Московский геодезический. Там есть факультет оптико-информационных систем и технологий со специализацией - физика. Тем более, у дядьки там какие-то связи есть.

– Живешь у дядьки?

– Пока у дядьки. Он бобыль и, по-моему, даже рад свалившемуся с неба племяннику. Но, скажу тебе по секрету, я встречаюсь с одной девушкой. Она москвичка. Работает в Академии наук, в отделе разведочной геофизики.

– Что это, разведочная геофизика?

– А это геофизические исследования в атмосфере, с самолетов и вертолетов, а теперь и из космоса со спутников, на воде с морских судов, на земле и под землей. В общем, много всего, и все это связано с науками о Земле: там и геология, и разведка полезных ископаемых, а также математические и физические науки. Мне это нравится, потому я и хочу в геодезический перевестись.

– И что, у тебя с ней серьезно?

– Серьезней не бывает. Может быть, даже скорее всего, женюсь.