Студент

Когда появились первые стиральные машинки, появилась и реклама. Я помню, как в магазинах, где продавали еще дефицитные машинки, висел рекламный плакат: ""Пусть будет закрыта дорога к корыту!" и ниже: "Шагами большими к стиральной машине!"

Обедали мы в студенческой столовой в основном корпусе института. Обеды нам обходился сравнительно дёшево, и сытно поесть можно было за два рубля или два с полтиной с первым, вторым и компотом. Чай стоил двадцать копеек, а хлеб лежал на столах свободно: ешь вволю. У кого денег оставалось "впритык", за семьдесят копеек можно было наесться макаронами с томатным соусом. В таком случае подавальщицы, которые жалели студентов, не скупились и вместо порции накладывали две.

Студенты получали стипендию двести двадцать пять рублей и ревниво и неприязненно относились к студентам Крайнего Севера, которым выдавали талоны на бесплатное питание, а администрация их районов доплачивало еще какую-то сумму к госстипендии. Всегда сытые якуты, эвенки и чукчи вызывали мелкую зависть, и их называли за глаза буржуями.

Жировали студенты из Магадана, которым родители присылали по тысячи и больше рублей, когда зарплаты служащих составляли шестьсот-семьсот рублей, старших техников девятьсот, а инженер получал тысячу двести или чуть больше рублей. Кстати, от магаданцев я впервые узнал, что короткое магаданское лето тоже радует жителей белыми ночами.

В общежитии мы питались в основном пельменями и молоком с батоном.

Иногда мы ходили на товарную станцию разгружать вагоны и тогда пировали.

Кто-то из студентов старших курсов рассказал о том, что студентов хорошо берут на временную работу на ликероводочный завод, потому что студенты не пьют и к работе относятся более добросовестно, чем мужики с улицы, которые долго на этом предприятии не задерживаются, а потому получается большая текучка кадров.

Мы пошли устраиваться на упомянутый завод вместе с Жорой Дроздовым. К нам присоединился наш однокурсник Ванька Карюк из Омска. Денег родители Ваньке присылали достаточно, но, как говорится, "За компанию и монах женился". Ванька был хорошим человеком, незлобивым, необидчивым и открытым, но способности имел посредственные и к тому же немного заикался. А поэтому учился с трудом, хотя зубрил прилежно, и я его видел всегда корпевшим над учебниками. Языки ему давались с трудом, и мы не понимали, какие фантазии привели его на наш факультет. Преподаватели тоже скептически представляли его филологическое будущее. Ванька понимал это, но с фанатическим упорством продолжал штурмовать непреодолимую Голгофу.

Нас оформили на работу и поставили на конвейер в разливочный цех, где по известным причинам рабочих рук не хватало.

На работу мы ходили после лекций и работали полдня. В первый день меня удивило, что в пределах разливочного цеха спиртные напитки лились водой и ничего не стоили. По конвейеру шли наполненные бутылки, реже с водкой, чаще с перцовкой или с ликерами и даже с рябиной на коньяке. Мы снимали продукцию с ленты конвейера и упаковывали в ящики. У нас случались сбои в работе, когда кто-то из зазевавшихся не успевал снять с конвейера бутылки, они наезжали друг на друга и происходил "завал". Бутылки бились, бригадир ругался, но никакого наказания не следовало. Больше жалели разбитую посуду, чем спиртное. Остатки из разбитой посуды сливались в большой открытый чан, и он стоял наполненный водкой, запах которой чувствительно ощущался в атмосфере цеха.

Готовая продукция сразу уходила через раздаточное окно на погрузку, и во дворе стояли грузовики, которые ждали своей очереди. Шоферы видели через окно нескончаемую конвейерную череду дьявольских напитков, видели, как бились бутылки и тогда стекали со змеиной ленты ручьем, и их лица отражали все разнообразие человеческих страданий. Открытый чан с водкой стоял недалеко от раздачи, манил своей близостью и раздражал недоступностью. Шоферы знаками и голосом просили зачерпнуть немного водки и передать через окно, но мы не реагировали, потому что тогда нам пришлось бы вообще бросить работу и только наливать им в их фляги, бутылки и грелки.

В цеху работали не только студенты, но и разнорабочие, которые зарекомендовали себя относительно трезвым поведением в других цехах, и их перевели сюда, в разливочный.

На работе мы не пили. Просто ни у кого из нас не возникало потребности к случайной выпивке и затуманивать мозги только потому, что случился повод. Зато рабочие, несмотря на доверие к ним, соблазнялись дармовым продуктом и частенько прикладывались к нему. Делали это зло и по-варварски. Они брали целую бутылку, открывали, причем отточенным ударом по дну так, что вылетала картонная чашечка-пробка вместе с белым сургучом, делали пару глотков и выливали всю остальную водку в чан. Иногда они, развлекаясь, били ладонью по горлышку бутылки и от бутылки отлетало донышко. Водка, естественно, лилась на цементный пол с решетчатым стоком.

Один рабочий еще до начала работы выпивал четвертинку перцовки, если она шла по конвейеру, при этом не применуя пояснить:

– Простудился, надо "перцовочкой" полечиться.

Так он каждый день "простуживался" и, если не было "перцовочки", не брезговал водкой. Вечером рабочий тоже выпивал свою четвертинку. Этот тихий и неконфликтный пьяница вполне нормально работал. Но часто рабочие долго не задерживались в нашем цеху. Бывало, несколько дней держались, выпивая только после смены. Потом жадность и доступность водки одолевала и толкала выпить сколько можно много, чтобы пройти проходную, а там человека развозило, и он не доходил до дома: водка сшибала его по дороге где-нибудь на газоне. На следующий день человек похмелялся, потом добавлял и его находили спящим в раздевалке.

На проходной рабочих обыскивали, и пронести продукцию завода оказывалось трудно. Проносили спиртное постоянные рабочие в грелках или каким-то неведомым нам другим способом, часто, имея блат с охранниками; но до раздевалки включительно водка оставалась доступной, и мы по окончанию смены брали с собой несколько бутылок благородного шоколадного и кофейного ликера или рябину на коньяке, но выпивали хоть и из алюминиевых кружек, но совсем понемногу, а почти целые бутылки оставляли под лавками. За нами их кто-то убирал, и когда мы приходили на следующий день, их там уже не было.

На ликероводочном заводе мы проработали до зимы. Понемногу у нас стало входить в привычку понемногу выпивать после смены и однажды Жора сказал:

– Мужики, вам не кажется, что мы потихоньку спиваемся?

Это, конечно, прозвучало слишком, но что-то тревожным звоночком задело наши души, и мы с Ванькой насторожились. После этого пить после смены мы перестали, а потом, не сговариваясь, пришли к единственно верному решению: пора с заводом прощаться, и мы ушли. На заводе мы проработали три месяца.

Среда заедает и отупение происходит незаметно. Если себя не контролировать, то можно докатиться до самых нижних пределов человеческой сущности и опуститься на ту ступень своего развития, с которого начиналось превращение в homo faber , имя которого по Горькому звучит гордо.

Глава 15

Коренной петербуржец Николай. На дачу к другу Николая. Что такое дача для нас. Именинник. Праздник за копку огорода. Девушки. Летний вечер на природе. Света теряет золотую кулон с цепочкой. Моя незримая помощь. Неожиданная развязка.

К Ваньке Карюку изредка приходил местный, питерец Николай Костиков. Познакомились они на приемных экзаменах, когда оба поступали в институт. Николай поступал дважды, но оба раза не прошел по баллам, плюнул на это дело, закончил ПТУ и теперь слесарил на Кировском заводе. По возрасту Николай был года на два старше нас, но его, наверно, по старой памяти, когда он сам пытался поступить в ВУЗ, ставший недосягаемым и так и оставшимся мечтой, тянуло к студентам, и он уважительно и даже немного подобострастно относился и к Карюку, и ко всем нам, с которыми его Карюк познакомил. Парнем Ванька оказался добрым, нисколько нас не стеснял, и мы спокойно принимали его присутствие.