Свадебное проклятье

Судя по непривычно сбивчивой манере говорить, так оно и есть. Отвечаю насмешливо:

— Дела мои и здоровье, как тебе ни неприятно это слышать, просто отличные!

— На самом деле я искренне рад. Я переживал, что причинил вам лишнюю боль.

Некоторое время рассматриваю его недоверчиво: это что — извинение такое?! Секретарь профессионально приходит на помощь, объясняя в привычной обстоятельной манере:

— Я ведь собирался сделать всё быстро и безболезненно, без особых неприятных ощущений для вас…

— Собирался УБИТЬ меня, не причиняя мне особых неприятностей?! Мне поблагодарить тебя за такую заботу?

Захария все-таки отводит взгляд. Спустя долгую паузу аккуратно интересуется, как дела дома, как брат с сестрой, как самочувствие госпожи Мейли… Отмечаю, что об отце — ни слова.

Уверена, что тот хотя бы раз, но встретился с Лэем, но, разумеется, мы не говорим об этом. Я несколько раз пыталась, закончилось все как обычно: «мы не будем ничего обсуждать!» Следствие и судебные заседания прошли в строго закрытом от прессы и общественности режиме — отец постарался скрыть, что преступником оказался его собственный сын. Внебрачный сын самого президента Мейли.

Хотя Захария сразу признал свою вину в смерти Линху и Брауна, но не сумел объяснить, каким образом он это сделал — ведь гипноз, как и влияние какого-нибудь злокозненного духа, в статьи УК не входят. Потому было предъявлено только обвинение в «склонении к совершению самоубийства». Зато за похищение и попытку убийства «из личной неприязни» меня ему дали… столько, сколько не проживу я сама.

Не знаю, почему я все-таки отвечаю, хотя его уже ничего не касается.

…У мамы теперь новый секретарь — расторопная, очень квалифицированная женщина среднего возраста. Служившая до того в знакомой нам семье, с многочисленными прекрасными рекомендациями, проверенная службой безопасности вдоль и поперек — вплоть до хижины акушерки, которая помогла ей появиться на свет сорок пять лет назад. И все равно матушка, пережившая гипертонический криз и несколько сердечных приступов при известии, что ее ненаглядный и незаменимый Захария — преступник, относится к новенькой крайне недоверчиво. Каждый вечер родительница названивает мне, перечисляя поступки, слова и взгляды секретарши, которые показались ей сегодня особо подозрительными. Надеюсь, это скоро пройдет, а не перерастет в паранойю, иначе психиатр Пан станет уже нашим семейным доктором…

— Я рад, что о госпоже Мейли хорошо заботятся, — сообщает Захария. Надо же, какая неожиданная чуткость!

Но как ни странно, беспокоится он о маме искренне…

Как искренне старался не причинять боли, убивая меня.

— Ты мог бы и дальше сам о ней заботиться, — вздыхаю я

На лице секретаря — вновь профессиональное невозмутимо-любезное выражение.

— Для чего вы пришли сюда, миз Эбигейл? — спрашивает он неожиданно.

Затрудняюсь с ответом. И правда, зачем? Поглядеть на тебя? Послушать, что ты скажешь, как объяснишь, что сотворил с моей жизнью, с Дином и Алексом, с их несчастными семьями? Со своей собственной жизнью?

Добиться искренних извинений? Понятно же, что Лэй до сих пор ни в чем не раскаивается.

Я лишь спрашиваю безнадежно:

— Зачем? Ну скажи, Захария, зачем ты все это сделал?!

Он не сводит с меня глаз: внимательных, красивых глаз. И отвечает по-прежнему ровным голосом:

— У меня не было выбора. Я ведь обещал своей матери.

Помолчав, неожиданно поднимается. Глядит на меня сверху из-под длинных ресниц.

— Рад был узнать, что всё ваше семейство в добром здравии. Но, миз Мейли, попрошу впредь больше не приходить ко мне, в следующий раз я просто откажусь от свидания. Прощайте. Господин надзиратель, мы уже закончили!

Провожаю взглядом прямую стройную фигуру бывшего маминого секретаря и моего брата. Повторяю его собственные слова — негромко, но зная, что меня услышат:

— У тебя был выбор, Захария! Только ты сделал неправильный…

Почти незаметно он передергивает плечами и уходит молча, не оборачиваюсь.

Очень хотелось бы верить, что у него какое-нибудь психическое заболевание. Но Захария, несмотря на свою изворотливость, почему-то и не пытался изобразить сумасшествие, и судебный психиатр утверждает, что даже при наличии идеи фикс «парень нормален до отвращения». Можно было подумать и что дед-шаман боялся не зря: однажды мальчик таки впустил в себя умного и коварного злого духа, который руководил всеми его поступками. Только люди прекрасно справляются и без потусторонних сил, сами успешно взращивают и лелеют в душе своего персонального демона — обиду, злобу, ненависть — который однажды вырывается наружу, неся хаос и разрушение. Смерть.

Мы не выбираем место и семью, где появляемся на свет (хотя адепты перерождения могут поспорить), родителей, внешность, пол (и тут многие готовы вцепиться мне в глотку). Не можем повлиять на то, как с нами, беспомощными, зависимыми, доверчивыми, обращаются в детстве, что внушают, как воспитывают, чему учат… Вырастая, мы по-прежнему несем собственное детство на своих плечах.

И все же у нас остается выбор.

Привычно следовать заложенному в нас родителями, воспитателями, учителями — пусть исходя даже из самых лучших побуждений, из собственной ситуации и опыта.

Или, сознавая, что ты несчастен, остановиться, подумать, прислушаться — твои ли это чувства, мысли, цели?

И попробовать что-нибудь изменить.

Измениться.

Снова.

И снова…

Глава 13. Она знает все

— Ну так что берем на обед? — тормошит меня Маркус. — Надо заказать, пока у хозяйки не кончилось терпение и нас не выгнали! Такую очередь отстояли… О, поздно. Увидела!

Я выныриваю из своих невеселых размышлений и вижу, что к нам и впрямь шествует матушка Гу. Паренек следом с натугой тащит загруженный поднос: ох, не бережет хозяйка своих работников, эксплуатирует нещадно!

Старушка громогласно объявляет:

— А вот и молодые женушка с муженьком к нам наконец припожаловали!

— А откуда вы?.. — Я прикусываю язык, вспомнив кладбищенскую сестрицу матушки Гу: так и узнала! Хотя иногда кажется, что наша хозяйка знает всё.

— Юнчи, остолоп, чего стоишь столбом! Корми дорогих гостей!

Парнишка с облегчением ухает полный разнос на наш стол, сноровисто выставляя многочисленные тарелки.

— Так мы же еще ничего не заказывали! Только-только выбирать начали, — удивляется Маркус, хозяйка перебивает:

— А я вас сегодня угощаю! Ну что, паренек? Как тебе наша маленькая Мейли? Счастлив, небось?

Чэн смотрит на меня и улыбается широкой — от уха да уха — улыбкой.

— Еще как! Мне очень повезло, матушка Гу.

— Вот и цени! — наставляет хозяйка. Неожиданно гладит меня по голове. — А ты девочка, успокойся. Говорят же: дорога в рай всегда открыта, да никто не идет; ворота тюрьмы крепко заперты, да люди стучатся! Вот и прекрати страдать о том, кто сам поспешает на девятый суд Диюя[1]!

От тепла мягкой руки и утешения на глаза наворачиваются слезы. Ей и впрямь не нужно ничего объяснять и рассказывать!

— Мы же так ему верили, матушка Гу! Даже любили!

Старушка легко вздыхает.

— Знаю, знаю… Ну давай покушай, утешься!

Шмыгаю носом, слабо улыбаюсь:

— Ваше главное лекарство от плохого настроения!

Хозяйка неожиданно подмигивает не по-старчески ярким лукавым глазом.

— Знаю еще одно средство — мужские объятья! Ты уж постарайся, паренек!