Свадебное проклятье

Ну хоть что-то у тебя сорвалось!

— И, к сожалению, не получилось рассорить вас с супругом, — вздыхает секретарь так тяжело, что впору посочувствовать: ах, негодяи какие! — Не следует доверять кому-то до такой степени, в этом мире ни ангелов, ни Будды во плоти, ни кристально честных людей просто не существует!

— Я это уже поняла — благодаря тебе, Захария! Но знаешь, иногда достаточно просто откровенно поговорить, попытаться решить проблему вместе…

— Существуют и неразрешимые проблемы.

— Какие, например?

— Ну, например, кто оживит мою маму? — этот вопрос секретарь задает с совершенно спокойным лицом, обычным ровным голосом, но я невольно отвожу глаза. Ни прошедшие годы, ни относящиеся к нему по-доброму люди не смогли заглушить боль от первой и страшной потери.

Этой неустанно расковыриваемой раны.

Бесконечно жаль того маленького, испуганного, безмерно одинокого мальчика, который несколько дней провел рядом со своей мертвой матерью. Но убийства планировал и совершал все-таки уже взрослый, сильный и умный мужчина. У каждого из нас имеются какие-то глубокие убеждения, но далеко не все готовы за них убивать…

— Ни я, ни ты не виноваты в ее смерти, Захария! Если бы тогда они… взрослые попытались разрешить ситуацию нормально…

Секретарь впервые показывает, что не так уж он сейчас спокоен и рассудителен — с силой трет лицо ладонью и смеется:

— Нормально? Так они и поступили, как полагается нормальным людям! Выбрали то, что выгодней!

— И твоя мама — тоже?

Захария отнимает руку от лица.

— Что?

— Я вовсе не собираюсь оправдывать своего… то есть нашего с тобой отца и дедушку Чо. Но как могла твоя мама, пусть даже ей было очень больно и обидно, так поступить с тобой?

— Что?!

Игнорируя его опасно повысившийся голос, тороплюсь досказать то, чего говорить явно не следует. Видимо, фамильное безумие присутствует и во мне самой, и оно толкает хоть как-то достучаться до Захарии.

— Почему она думала и страдала только о себе и об отце, но полностью забыла про тебя? Как могла оставить такого маленького беспомощного мальчика совершенно одного?

…Взрыв! Стремительным взмахом руки Лэй сшибает со стола кружку — та летит в стену и разбивается. Сжавшись, провожаю ее испуганно прижмуренными глазами, и пропускаю миг, когда вскочивший секретарь хватает меня за плечи.

— Не смей так говорить о моей матери! Не смей ни в чем обвинять ее!

Встряхивает так, что у меня клацают зубы и болтается голова; впившиеся пальцы, кажется, пронзают насквозь. Я кричу:

— Захария, прекрати! Мне больно, перестань! Захария!

Глаза Лэя уже не серые, а какие-то… белые, словно выцветшие. Его трясет от злости. От внезапного толчка я чуть не опрокидываюсь на пол вместе со стулом — хорошо еще не врезаюсь в стену, как несчастная кружка. Перевожу дыхание и тут же выпаливаю (утопающего дождь уже не пугает!):

— И ты не… не смей обвинять невиновных! — Голос сорванный, как будто я долго и безнадежно кричала. Звала на помощь. Секретарь, остановившийся ко мне спиной на другом конце будки, слегка поворачивает голову, и я подсказываю: — Про Дина и Алекса ты уже благополучно забыл?

Длинный, громкий вдох-выдох — и по-прежнему невозмутимый Лэй возвращается.

— Простите, миз Эбигейл, я слегка вышел из себя. Вам очень больно?

Дергаюсь при его прикосновении, секретарь замирает с протянутыми руками. Произносит успокаивающе:

— Я больше не причиню вам боль. Только взгляну, можно?

Молча повожу плечами — будто что-то изменится, скажи я «нет»! Захария аккуратно сдвигает рукава и ворот моей блузки, говорит огорченно:

— Могут остаться синяки… Еще раз извините, миз Эбигейл, но сейчас вы сами виноваты. Вы не должны были говорить так про мою маму.

Ставит назад опрокинутое кресло и вновь садится напротив, аккуратно поддернув брюки. Смотрю на него во все глаза: этот мгновенный переход от ярости к спокойствию пугает до дрожи. Да я и без того уже трясусь, хоть и стараюсь это скрыть, напрягая мышцы и крепко сжимая пальцы — все равно ничто не укроется от зоркого секретарского взгляда. Ах, где вы, где вы, доктор Пан, тут для вас аж два готовых пациента! Интересно, смогла бы она успокоить Захарию лишь словами или просто-напросто нажала бы неприметную кнопочку, вызывая пару здоровенных санитаров? Счастлива была бы увидеть их здесь и сейчас!

Что ж, теперь известно, что нашего невозмутимого секретаря очень легко вывести из себя — достаточно всего нескольких не таких уж… несправедливых слов о его матери.

— Итак, рассорить нас с Маркусом у тебя не получилось… что дальше?

Конечно, я догадываюсь — что, но почему бы не поговорить? Чем дольше мы болтаем, тем дольше я живу.

— Я честно собирался изменить свою жизнь, — говорит Лэй с силой. — Начал строить планы, вы же знаете, миз Эбигейл!

Киваю.

— Да, и это была отличная идея, Захария, я очень за тебя порадовалась! Конечно, мама расстроится, но нельзя же из-за этого портить жизнь молодого перспективного парня. И что тебя остановило?

Лэй молча показывает на меня открытыми ладонями; это странным образом напоминает разговор с Маркусом: «И что вы получаете взамен? — Вас, Эбигейл». М-да, вот так начала беседу по душам! Может, пообсуждать погоду за окном, кстати, очень напоминающую ночь похищения. Первого. События буквально закольцевались, вот только никакой Маркус Чэн не придет мне сегодня на помощь… Переспрашиваю риторически:

— Я?

— Да, миз Мейли, вы со своим внезапным замужеством! — с досадой подтверждает секретарь. Из моей сумки, брошенной на пол у входа, в который раз уже доносится приглушенный гудок вызова, Захария морщится: — Не против, если я включу беззвучный режим? Очень раздражает.

Не дожидаясь ответа, извлекает мой айфон. Говорит то, что я и без него знаю:

— Звонит ваш супруг, миз Эбигейл. Я, пожалуй, напишу сообщение, которое его успокоит… Вот так. Кстати, заряд практически на нуле. Все-таки господин Чэн очень встревожен размолвкой и своими перспективами в семье Мейли. Вы же приехали сюда, чтобы помириться с ним? Я бы не советовал. «Единожды солгав…» и так далее!

Очень хочется огрызнуться: по тебе и видно, советчик! Но пора задуматься и о собственной жизни: я наконец вспоминаю… нет, не инструкцию как вести себя при похищении или захвате террористами, а старую книгу о маньяке-убийце. Установите с похитителем личный контакт; донесите, что перед ним не безликая жертва, а живой, реально существующий человек; тогда и убивать становится труднее.

И я интересуюсь:

— Кстати, почему ты до сих пор меня называешь так официально… братец? Почему не просто по имени? Раз уж мы теперь всё друг про друга знаем, обращайся как к младшей сестре.

Кажется, вопрос его озадачивает, во всяком случае, Захария некоторое время глядит на меня молча, прежде чем заявить:

— Думаю, ни к чему менять привычки. Мне так удобнее.

Удобнее — что, убивать? Кажется, беллетристика права: Лэй старается не видеть во мне давно знакомого человека, даже близкую родственницу, а воспринимает лишь как осточертевшую функцию, раздражающую помеху.