Свадебное проклятье

— А! — осеняет его. — Я же забыл вашу сумочку! Странно, если бы вы отправились куда-то без нее, ведь правда? (Он еще и советуется со мной!) Сейчас принесу.

Провожаю его глазами и пытаюсь убрать ногу с газа, приходится помогать руками — они меня еще слушаются, но вот ноги… Точно не сумею убежать, как тогда от таксиста. А уехать, пока не вернулся Лэй, и я еще не уснула? Так, обратное действие с педалью, зажигание не включать, чтобы не услышали в будке, просто снять с «ручника» и машина сама покатится под гору… Во-от!..

Я не успеваю.

«Жучок» проезжает всего несколько метров, как секретарь оказывается рядом-внутри салона, перехватывая руль и одновременно — рычаг тормоза. Я не догадалась закрыть дверь! Все-таки психиатрические лекарства не только помогают смириться с действительностью, но и лишают элементарной сообразительности…

Мы одновременно переводим дыхание — я от разочарования (разрыдаться нет сил), Лэй — от облегчения. Выдергивает ключ, спрыгивает с порожка машины и, качая головой, говорит с легким удивлением:

— А вы не сдаетесь, да? Я-то всегда считал вас совершенно безвольной. Ошибался.

Впору возгордиться от столь высокой оценки самого Захарии Лэя, жаль, не способна сейчас ни на какие на эмоции. Парень оглядывается в поисках уроненной впопыхах сумочки. Приносит, отряхивая от земли и травы. Вновь хвалит:

— У вас отличный вкус, Эбигейл! Зря вы ушли из дома, могли бы сейчас иметь сотни таких сумочек и…

— …и была под… твоим присмотром?

И возможно, никогда не встретила бы Чэна Маркуса. Даже наверняка.

— Родилась с золотой ложкой во рту и не ценит то, что досталось просто так: семью, положение, состояние! — будто не слыша продолжает секретарь, а может, впрямь мое бормотанье не слышит. Не прислушивается. Ему это не важно и не нужно. Он просто зачитывает список моих преступлений добавочно к самому первому и самому тяжкому — смерти его матери. Считает себя судьей и законным палачом одновременно.

— Захария… а вдруг я… — киваю на ждущую в опускающихся сумерках полосу последней дороги, — …не умру?

Он вновь улыбается.

— Я все рассчитал. Через несколько минут вы заснете. Я не ошибаюсь.

— Никогда-никогда?

Просто кивает.

— Никогда.

И я вдруг вспоминаю его давние слова: «Ваша жизнь — моя забота, миз Эбигейл». И ведь не лгал, обо всем позаботился.

Придирчиво осматривая мою сумку — не осталось ли где грязи, Лэй обходит автомобиль спереди и кладет ее на сиденье рядом со мной.

— Вот, вроде, и всё.

Он даже похлопывает сумочку ладонью, словно удостоверяясь, что поставил в своей постановке последнюю точку. Мне чудится, что сумка под его рукой шевелится. Или не чудится?

— Что ж, миз Мейли, — вновь официально говорит секретарь. — На этом всё. Просто закрывайте глаза и спите. Не заставляйте меня ждать.

Внутри меня зреет неуместный смешок: когда-то так или почти так говорил моя няня.

Совпадение? Подсказка?

Пытаюсь в последний раз:

— Захария… но что ты будешь чувствовать… потом?

Перегнувшийся ко мне через переднее сиденье Лэй серьезно обдумывает мой вопрос. Разглядываю его близкое лицо, пытаясь отыскать… что? Сомнение? Сожаление?

Захария улыбается:

— Свободу. Наконец заживу собственной жизнью, наконец-то не буду зависеть от вашей. (Кто ж тебе раньше не давал?!) Может, даже схожу на свидание с вашей подругой. Она кажется довольно милой.

У меня вырывается истерический смешок: о да, Санни просто обязана поставить памятник на моей могиле!

— Дай мне… помаду.

От неожиданной просьбы секретарь подвисает уже в натуральном смысле — застывает все в том же неудобном положении, с недоумением глядя на меня.

— Что?

— Помада, — повторяю я. — В сумке.

Выражение его лица даже развеселило бы, не будь я сейчас озабочена тем, что говорить внятно получается с трудом. Кривлю немеющие губы в подобии улыбки:

— Хочу… красивой. Предсмертное желание.

Вот только не надо так долго раздумывать, а то я и правда засну!

— Н-ну, хорошо, — с сомнением говорит Захария. — Вы уверены, что в вашу помаду не встроен какой-нибудь… газовый баллончик?

— Увы! И взрывчатки тоже нет.

Но Лэй все равно открывает мою сумку медленно и осторожно; ты еще к уху поднеси, вдруг тикает!

Наблюдаю с замиранием сердца: вот сейчас, сейчас…

И-и-и… ничего не происходит! Захария сразу находит помаду, аккуратно снимает крышечку и, открутив на нужную длину, вкладывает в мои непослушные пальцы. Еще и зеркальце предупредительно опускает. Держу тюбик как в толстой-толстой перчатке и потому (и не только потому) вожусь с накрашиванием губ так, будто их раз в пять больше. Лэй недоверчиво следит за мной, но все равно не замечает, что смотрю я вовсе не на свой рот, а на полупрозрачное отражение старушечьего лица за моей спиной. Когда няня улыбается и медленно кивает, отдаю помаду парню.

— Спасибо, Захария.

— Не за что, миз Эбигейл, — привычно отзывается тот.

Лэя подводит его обычная дотошность: значит, наш секретарь, а по совместительству мой брат, никогда не ошибается? Вместо того чтобы просто бросить помаду обратно, он аккуратно укладывает ее в карман и пытается закрыть замочек, что у таких сумок дело нелегкое и небыстрое…

И сумка оживает.

Куклой как будто выстреливает изнутри — вовремя отдернувший голову (иначе бы ему запросто сломало нос) Лэй ударяется затылком о потолок кабины и выныривает наружу, но игрушка все равно успевает в него вцепиться. Сквозь лобовое стекло наблюдаю безмолвный спектакль борьбы человека и куклы. Парень изо всех сил пытается оторвать ее от себя — кажется, та впилась ему в шею своим улыбающимся вышитым ртом! Наконец отбросив игрушку в сторону, Лэй, кашляя и мотая головой, остервенело трет шею: воротник оторван, рубашка распахнута до пояса, на белой коже длинная черно-красная полоса (след зубов? призрачных пальцев?). Вскидывает руку, чертя перед собой какие-то знаки — в воздухе остается тающий огненный след, выпевая непонятные слова-речетатив, как та кладбищенская шаманка… Пытается изгнать призрака, вселившегося в детскую игрушку?

Пока не удается: как ударившийся о стену мячик кукла прилетает обратно. Но она изменилась, стала больше: не девочка, а уже старуха, седые распущенные волосы развеваются в свете поднявшегося месяца. Если это няня Ван… я видела ее всякой, и сердитой, и раздраженной, но никогда — такой гневной.

И страшной, да.

Белые полотнища ее платья хлещут по лобовому стеклу, скрывая от меня настороженно поворачивающегося Лэя, и я наконец отмираю. Игрушка, в которую неизвестно когда (после того обряда шаманки?) вселился дух моей няни, не только подарила мне лишнее время, но и помогла поймать за хвост уплывающее сознание. Сделать самое элементарное — заблокировать двери машины. Вытягиваю из разорванной сумочки зудящий айфон и нажимаю не глядя: без того знаю, кто это.