Свет на теневую сторону

Утром Жилкины уехали в Энск. Пошли вечером на участок родителей, поливали сад и обнаружили ежа.

Ёж всю ночь топтался около их дивана. Вера опускала руку, Шурик поднимался «на лифте» на второй этаж, получал вафлю и затихал между супругами.

– Ежа родишь, – предупреждал Юра.

Через пару дней Вера уехала в Москву, – должна защищать диплом на полгода позднее мужа. Виделись наездами.

– Понимаешь…, – Юра выбросил в окно окурок, пожевав небритыми губами, – у Филиппа представительная внешность, он тебе очень даже понравится. И приодеться может, и шапки шить мастак. Элегантный мужчина. Не то, что я, в кепчонке простреленной, в ней ещё Зимний брать ходил.

– На штурм курсовых композиций?

– Революций здесь никто не делает! Филипп – человек нам нужный, член правления. Добывает выгодные заказы, работаем на пару, в смысле он столько, сколько может, а деньги пополам.

– Что значит выгодные заказы?

– Кусок большой отхватит, а проглотить – никак! Такой скоро центральный киноконцертный зал будем расписывать. Два-три заказа в год, и больше можно ничего не делать, заниматься творчеством.

– А разве киноконцертный зал – объект не творческий?

– Ерунда всё. Я работаю здесь лучше многих и продуктивней, а Филипп даже стопу в рисунке правильно поставить не может.

– Поправишь Филиппу ногу. На дипломе ребятам ведь помогал. Нужен творческий коллектив и общее решение.

– Мура твои решения. Главный городской архитектор тоже дуб. Если бы я один расписывал, что-нибудь да скумекал …годочка через три.

Вера вздохнула. …Просто мой муж одичал здесь без своей жены. Те, которые ходят по жизни как лохматые лешие, и сшибают деньги, мохом покрылись без основательных здесь жен.

– Тогда бери заказы творческие.

– Ничего ты не понимаешь в картофельных очистках! Филипп нам нужен, – мужик он умный, Его почтовая марка с домиком Циолковского была на выставке Биеннале.

– Поэтому он умный?

–…И не такой корыстный, как ты думаешь! – повысил Юра голос. – Филипп мне советует горком бесплатно расписывать. Нам тогда квартиру дадут. Я уже ходил узнавать, – двадцать квадратных метров росписи.

– Филипп будет помогать?

– Зачем? У Филиппа есть квартира. …Он мне вроде как друг. И я ему все честь по чести. У Филиппа ведь потолка в зарплате нет, он член Союза художников. А у меня пока что потолок.

– В Союз ты вступишь, в этом никто не сомневается. Это всё детали…

– А горком расписать дело сурьёное! – и воздел палец кверху.

9. Мальчик родился лицом в бабушку.

Юра все ещё прохаживался вокруг стола с поднятым кверху пальцем, обсуждая квартирную проблему. Стол покрыт плюшевой скатертью, – трофей отца с войны. В хрустальной вазе гладиолусы из шёлка, – мать каждый раз снимала с них кисточкою пыль.

Перед зеркальными дверцами трюмо стояли кролик с морковкой и сова из фосфора – диковина приобретенная Юриной матерью ещё давно на курорте. В центре трюмо поднимала ножку балерина. Створки зеркала привязаны за гвоздик к стене, чтобы не задеть скульптурки.

Из одной двери в другую ходила мать Юры, прислушиваясь к разговору сына. За три года родства она как бы ещё не решалась выбрать для сына подругу жизни. Прошла мимо невестки, сидевшей на диване рядом с её мужем Аристархом Ивановичем, и подвинула у них под ногами малиновую дорожку:

– Сиди. Тут замету, а то грязь в дом понатаскали.

– Давайте вымою полы, – предложила Вера.

– У меня полы всегда чистые. Мы народ простой, хоть и не рабочий, но на диванах без надобности не отдыхаем.

Вера пересела на стул.

Ни о чём не договорившись с женой насчет квартирных дел, Юра пошёл мыться. После душа вытянулся на раскладушке, покрытой крахмальной простыней с кружевным подзором.

Серафима Яковлевна, медицинский работник в детском санатории, надела очки, пригляделась к ногам сына, взяла настольную лампу, ножницы…

– Ма, что ты со мной хочешь делать? – брыкался Юра.

– Лежи смирно, неслух. Сам хорошо не обработаешь.

– Ой, щекотно ведь!

– Жены теперь такие, не очень-то и последят за внешним обликом супруга.

– Ну почему же? – …Однако ничего убедительного Вера сказать не смогла.

– Мы сына обучаем в художники не для того, чтобы он забывать нас стал. Вот приезжай после института жить у нас и зарабатывай с мужем на квартиру!

Вера помалкивала. Состояние прислушивания опять впилось Серафиме Яковлевне иголками под сердце.

Сима, как они называли её с Юрой, вообще обладала магическим свойством слышать сквозь стены, сквозь телефонную трубку. Но, прислушиваясь, не подслушивала, просто разумела. Пошла на кухню и, прикрыв двери, стала что-то выговоривать мужу спокойно и обстоятельно.

Иван Аристархович, уяснив, вернулся в комнату и подошёл к своему шкафу.

Его шкаф с книгами был как дом в доме, в котором всё убрал и расставил по своему вкусу. Вымыв руки, входил в него один, хотя и не держал шкаф на запоре. Расхаживал в своем «имении» не спеша, по знакомой анфиладе комнат: Гончаров, Толстой, Чехов. И, притворив дверцы, выходил с книжкой в дом другой, где дышалось не так просторно. Но за всю жизнь Иван Аристархович не допустил такой пропащей мысли, что тут ему и в поступках тесновато, и стесненно думать.

Он, сын сельского учителя, стал теперь заместитель главного редактора в одной из центральных по области газет, был человеком замкнутым и молчаливым. Заслышав шаги жены, сказал, что, пожалуй, пройдется к соседу напротив.

Невольное чувство боязни передавалось и Вере.

…Оставив на этот раз сына в Москве, Вера вспоминала первые визиты к Юриным родителям, когда была в положении уже на шестом месяце.

Серафима Яковлевна вида не подала, обнаружив такое обстоятельство, но про себя подумала, – студентка ещё, а хочет рожать?!

Иван Аристархович, наоборот, стал подавать Вере за столом все лучшее. Она взяла подогретый пирожок. «Это я мужчинам разогрела, – возникла Серафима Яковлевна. – А жен-чины попроще могут съесть». – «Простите», – растерялась Вера. – «Что уж, в руки взяла, зачем назад кладешь?! Это некультурно», – подсказала мать.

Ко всем печалям и ходить-то в таком положении было стеснительно.

Когда Симы не было дома, Вера потихоньку отвязывала створки трюмо, переставляя кролика с морковкой и сову на середину, и пыталась изучить себя в трех проекциях, прикрывая неприглядно распухающее чрево фалдами тонкой блузки. Ветлова полагала, что когда она родит и превратится из плодоносящей самки в человека, Сима сама захочет с ней поговорить. И тогда Вера скажет то, что считает нужным, чтобы всем жилось сразу легче и открытей! И купит для Серафимы Яковлевны на рожденье внука настоящие живые гладиолусы.