Свет с Востока
Шрифт:
— Вот, — с гордостью сказала молодая женщина, — вот что на носки выменяла, приобрела прямо на рынке. Без крупы проживу, без Шекспира — нет. Будем вместе читать.
И это когда мы, «директивники», вели полуголодную жизнь! К моему горлу подступил комок.
— Здорово, — только и смог я произнести. — Будем вместе читать.
Начальник лагпункта Синельников распорядился, по согласованию с узником-врачом Кочетковым, ежедневно варить и давать заключенным хвойную настойку — все-таки в ней присутствуют какие-то витамины. У входа в столовую появился бачок с настойкой, а возле него — седобородый человек, разливавший напиток в подставляемые кружки.
Это был содержащийся на Шестом лагпункте Сидамонидзе, местоблюститель патриарха всея Грузии.
Как
Занятия грузинским, проводившиеся по вечерам, после рабочего дня, заставляли меня поздно уходить на ночлег за зону. Надзиратели Груздев и Шульга смотрели на это косо — вольнонаемным, даже в моем бесправном положении, не положено было слишком долго задерживаться среди заключенных. Как-то они даже «застукали» меня за тем, что, решив не проходить лишний раз мимо подозрительных вахтеров-охранников, я преспокойно улегся ночевать на скамейке, стоявшей в моем «кабинете». Это было прямым нарушением лагерного распорядка, стражи подали донесение старшему надзирателю — седому сержанту Окладникову, называвшему себя «начальником режима».
Пешком по шпалам
135
Но тому в это время было не до меня: показалось ему, что один арестант не так на него посмотрел, как должно, и он принес мне свой рапорт на имя Синельникова о том, что з/к (заключенный) такой-то хочет его, Окладникова, «уничтожить». Мы с Сергеем Викторовичем посмеялись — и над страхами бравого «начальника режима», и над его правописанием. А Окладников, поскольку его никто не стал «уничтожать», приободрился и начал было выговаривать мне за ночлег в зоне. Но я ответил: «Товарищ сержант! Мне действительно пришлось допоздна задержаться в зоне, потому что никак было не оторваться от страниц гениального труда товарища Сталина «Краткий курс». Потом прилег на пару минут, чтобы, передохнув, дальше читать. Вы-то, конечно, уже знакомы с этим великим произведением!» Окладникова моя горячая речь так сбила с толку, что он чистосердечно проговорил: «Я еще не читал...» — «Товарищ сержант, как же так? Вся страна читала, а вы нет! Странно, очень странно!» Бедный старик побледнел и быстро пошел прочь; мне стало его жаль. А «Краткий курс» у меня и в самом деле был, я попросил его у командира взвода охраны Попова, чтобы познакомиться с книгой, о которой говорилось денно и нощно. Кое-что прочитать в ней я успел, но судьба этого экземпляра «гениального труда» оказалась печальной: уголовники выкрали ее из моего служебного стола на раскурку. Такая же участь постигла и учебник терапии, присланный мне матерью Иры. Вверху титульного листа стояло: «С приветом из Заполярья. О. Серебрякова» — родители Иры жили в Мурманске. Эта книга стоит перед моими глазами до сих пор — так же, как присланные Ирой номера журнала «Ленинград» со стихами Леконта де Лилля и Артюра Рембо.
...Лето 1944 года кончалось. Однажды, зайдя в санчасть, я увидел в углу на скамейке тело, накрытое простыней. Мне сказали: у юноши-армянина завтра кончался срок заключения, а сегодня он решил пойти на лесоповал в последний раз, попрощаться с тайгой. От падавшего дерева отвалился небольшой сук, ударил юношу в висок, смерть наступила мгновенно.
Позже, зимой, предстало передо мной как бы продолжение скорбного зрелища. Был ясный морозный день, когда воздух как будто звенит от стужи. У санчасти, во
дворе зоны, понуро стояла запряженная в повозку лошадь. На повозке помещался наспех сколоченный ящик, в нем лежал обнаженный труп, вынесенный из стационара. Возница-заключенный вышел из санчасти с дощечкой, на которой значились «установочные данные» умершего: номер личного дела,136
Книга вторая: ПУТЕШЕСТВИЕ НА ВОСТОК
фамилия, инициалы, статья уголовного кодекса, по которой он был осужден, срок заключения, начало и конец этого срока. Больше ничего Возница приподнял крышку ящика, бросил дощечку на лицо покойнику. Она звонко стукнулась об окаменевший нос и провалилась куда-то вглубь. Живой человек тронул вожжи, лошадь поплелась, увозя мертвого человека к проходной. Через одиннадцать лет, уже в тайшетском заключении, я услышал: за проходной охранник молотком разбивает череп мертвецу — так надежнее, потому что вдруг заключенный притворился мертвым, а там, в лесу, куда его отвезут, выскочит из гроба и давай бог ноги! Враги народа — они ушлые, на все горазды.
Синельникова «за мягкотелость» сняли с должности начальника лагпункта еще в апреле. Конечно, инженер. Может, еще и непонятные книжки читает, какой из него начальник лагеря? Прислали хмурого и жесткого Василия Алексеевича Иванова. Этот меня невзлюбил, до поры до времени терпел, потом, осенью, отставил от секретарства.
Пришлось искать новую работу. Как раз понадобился предстви-тель от Нижне-Пойменского отделения на инвентаризации лесных складов нового подразделения лагеря— в Тунгуске. Меня послали туда. Тунгусское подразделение, недавно основанное среди еще более глухой тайги, чем старые «лагточки», располагалось километрах в двадцати пяти за Шестым лагпунктом, где я жил. Местный поезд ходил редко, я отправился по шпалам пешком.
Тайга прекрасна. Кто однажды ее увидел, тот не забудет стройных и сильных деревьев, прозрачных родников и чистого, наполненного хвойным запахом воздуха. Но жизнь тайги отравлена проклятием рабского труда и скорбью, витающей над лесными могилами загнанных узников. Тысячи подневольных бригад, сотни тысяч безвестных могил.
Если бы тайгу не отдали тюремщикам, она могла бы стать земным раем.
...Ты помнишь? В закате зимнем Снегов золотое море, К лесам и вершинам синим Уносится лыжный след, Я мчусь по нему. Навстречу Вечерние мчатся зори, И ветра мне сладки речи, Как сладок любовный бред.
Пешком по шпалам
137
И вдруг я увидел неясность. Стремительность в каждом нерве, В ресницах — небес безбрежность И льдинок солнца хрусталь. Я тихо промолвил: «Пайва!» И ты отвечала: «Тере!» И судеб двойная лайка Помчала нас вместе в даль.
Как хочется, чтобы все на земле было совершенным!
Я быстро шел по шпалам, оглядывая бежавший назад бесконечный лес. Кругом было пустынно и тихо, в чутком покое серого осеннего дня, наполненного неподвижным светом, стук шагов отдавался резко и остро.
— Стой!
Что такое? А, это я прохожу мимо какого-то лагпункта и меня окликает часовой с охранной вышки.
— В чем дело?
Я ведь уже «вольный», значит, могу и так разговаривать с охраной — недовольно, возмущенно.
— Кто такой?
— Вольнонаемный!
— Покажи документ!
Опять документ! Я вспоминаю того плюгавого на станции. Достаю удостоверение лаг-работника, где уже стоит не «з/к» — заключенный, а «тов.», иду к вышке.
— Не подходи! — вновь раздается голос. — Положь под камень, сам отойди в сторону!
— Черт с тобой...
Я выполняю приказание. Часовой опасливо подходит, берет удостоверение, одним глазом читает, другим следит за мной. Потом кладет спасительную мою бумагу под камень и возвращается на свою вышку, оглядываясь: не собираюсь ли я на него наброситься? Удостоверение-то да, конечно, а вдруг...
Я стараюсь быстрее уйти от бдительного служаки-охранника, от забора, который он сторожит. Тайга, снова простая тайга без людей, тихая и бесстрастная, смотрит на меня, я ищу успокоения в ее тишине и бесстрастности.