Свет с Востока

— Тут написано. — Он повернулся к моему брату: они были зна­комы. — Смотрите, Иосиф Адамович: «Статья 39. Положения о пас­портах. Это плохая статья. Вашему брату нельзя жить во всех крупных городах СССР и даже приезжать в эти города. Нельзя находиться бли­же ста километров от них. А в Шемахе жить можно, мы от Баку поме­щаемся в ста четырнадцати километрах. Я потому спросил: «Зачем временная прописка?» Здесь разрешается постоянная.

Я попросил о временной прописке, офицер, недоумевая, удовле­творил мое желание. Когда мы вышли из милиции, брат вздохнул и сказал:

— Вот как печально получилось. Мало того, что человека ни за что, ни прочто держали за решеткой, словно какого-то преступника, так теперь еще и жить не везде позволяют! Вот где бесправие!

Мы прошли несколько шагов молча, потом он заговорил снова:

— Слушай, ты знаешь, я подумал: не надо тебе ехать в Ленинград. Это опасно, могут найти, схватить, что тогда? Потом, ты столько пе­режил, надо отдохнуть, я помогу тебе в этом. Да и еще: ты много учил­ся-мучился, хватит уже, здоровье надо беречь. Найдем тебе со време­нем нетрудную работу и будем помаленьку-потихоньку...

Последние слова подстегнули меня.

— Дорогой мой, я поеду в Ленинград. Иначе нельзя. Он огорчился, а я добавил:

— Пойми, дело мое такое. Ради него и выжил... Тюрем-то было много, а учиться пришлось очень мало. И раз так обстоит с пропиской, отдыхать мне тем более некогда, надо двигаться вперед.

В конце июля решающего 1946 года я приехал в Москву. Веры Моисеевны, которая с давних пор нечасто, но поддерживала меня своим участием, уже не было в живых: вернувшись из среднеазиат­ской эвакуации в столицу. Она погибла при трамвайном крушении. Было искренне жаль этой отзывчивой души, женщины, еще в моло­дости познавшей горечь одиночества и так нелепо закончившей свою жизнь.

Вскоре после приезда в столицу я разыскал Бориса Борисовича Полынова, с которым познакомился восемь с половиной лет назад в камере ленинградского Дома Предварительного Заключения. Теперь

146

Книга вторая: ПУТЕШЕСТВИЕ НА ВОСТОК

этот «страшный человек», обвинявшийся в том, что он замышлял продать советскую Среднюю Азию английскому королю, сидел передо мной в своем кабинете директора академического института. В заклю­чении он был членом-корреспондентом, сейчас уже стал академиком, но по-прежнему был открыт, общителен, доброжелателен. Посетите­лей к Борису Борисовичу в этот день как-то не было, и мы долго про­сидели в креслах, вспоминая тюремную жизнь, а больше всего — наш «вольный университет», который поддерживал в узниках силу мысли и духа. Полынов пригласил меня к себе домой на Якиманку, но я, помня о 39-й статье, о моем паспорте, старался поменьше разъезжать по го­роду. Встреча в кабинете оказалась последним нашим свиданием, но память о крупном ученом и славном человеке, подарившем недо­учившемуся студенту свою дружбу, живет во мне и сейчас.

Товарищ моих университетских лет Миша Боголюбов1, случайно встреченный на вокзале в Москве, сказал:

— Игнатий Юлианович-то сейчас здесь, в «Узком»...

Войдя в парк подмосковного санатория, я увидел на ближней скамье одинокую фигуру. Лицо, обрамленное волнистой седой боро­дой, было устало и задумчиво, чуть вздрагивали на устремленных вдаль глазах полузакрытые веки. Я прошел мимо, не веря, что вижу того, о ком думал все свои трудные годы, кто был для меня мечтой и примером, -прошел и обернулся.

— Здравствуйте, Игнатий Юлианович!

— Боже мой... Вера, Вера, смотри, кто приехал!

Вера Александровна Крачковская сошла с террасы, степенно по­здоровалась, ушла. Неизменно сдержанный, он, тем не менее, был взволнован и оглядывал меня испытующим оком, по-видимому, же­лая определить, насколько отразилось на мне перенесенное. Два часа беседы... Воспоминания, планы.

— Игнатий Юлианович, боюсь утомить вас... Прощаемся.

— Эти три лоции... — говорю я робко, — Игнатий Юлианович, вы ведь помните три лоции Ахмада ибн Маджида?..

— Как же, как же...

— Я занимался ими тогда, девять лет назад...

— Помню.

Три арабские лоции

147

— Хотелось бы... хочу посвятить им свою диссертацию. Как вы думаете, Игнатий Юлианович?

Крачковский внимательно глядит на меня.

— Что ж, они того стоят... Только как же вы так, с места в карь­ер? Столько пережито, и вдруг, без отдыха, браться за этакий труд...И потом... Пожалуй, надо бы сперва закончить университет!

В голосе строгость, а глаза светлеют.

Поезд остановился. Я прочитал на здании вокзала слово «Ленин­град», перехватило в горле. Четырнадцать лет назад подросток из азер­байджанской «глубинки» сошел на этот перрон, чтобы поступить на первый курс высшего учебного заведения. Теперь он, вчерашний си­бирский узник, с этого же вокзала спешит на последний курс. Но есть более существенная разница — сегодня спутник из дальних мест знает, что высшее учебное заведение — это даже не прихожая науки, а ее преддверие, первые ступени лестницы. По той лестнице должен под­няться каждый, стремящийся в храм.

От вокзала, четной стороной Невского, иду пешком в универси­тет. Аничков мост. Вечные изваяния четырех юношей и четырех ко­ней. Здесь, на Фонтанке, недалеко отсюда... бывший госпиталь, где в темный ноябрьский день оборвалась жизнь Иры. Вот я и вернулся, Ира, вот, замедлив шаг по мосту, иду в мой и твой, в наш университет, неотступно иду. А тебя нет и не будет.

Публичная библиотека, тени Оленина, Крылова... Дом Энгель-гардта, где бывал знаменитый востоковед-писатель Сенковский, когда здесь давались концерты... Бывший Английский клуб, дом, откуда Грибоедов уехал навстречу своей гибели в обезумевшем Тегеране... Адмиралтейство... Нева! Все то же царственное течение широко про­стершихся вод. И на том берегу — университет.

Я миновал Дворцовый мост, подошел к зданию Двенадцати кол­легий, потом к дверям своего факультета, склонил голову. Довелось-таки свидеться, хоть и долог был путь.

От факультета медленно по набережной — к стрелке. Вон, в конце Менделеевской линии — Библиотека Академии наук, на самом верх­нем этаже— Институт востоковедения с памятным мне Арабским кабинетом. Завтра — туда, сейчас — к стрелке, где 21 июня 1937 года я отдыхал после только что сданного последнего экзамена за четвертый курс и обдумывал свою летнюю работу над рукописью арабских ло­ций. Шаги, шаги мимо старых домов, по непривычному асфальту, заменившему квадратные каменные плиты, от которых пахло петер­

148

Книга вторая: ПУТЕШЕСТВИЕ НА ВОСТОК

бургской стариной. Представительное здание с колоннадой, в нижнем его углу — «шинельная академиков», где ютился безнадежно больной востоковед-романтик Иностранцев... Дальше — Кунсткамера, акаде­мический Архив. А тут, на месте Зоологического музея в начале XVIII века стоял деревянный дворец Прасковьи Федоровны, урожденной Салтыковой. В 1684 году, двадцати лет, она была выдана за царя Ивана V Алексеевича, родила ему будущую императрицу Анну Иоанновну и скончалась в 1723 году. Петр I помнил о московском соцарствии с братом, самый первый петербургский мост — от Заячьего острова к Троицкой площади— назвали Иоанновским. А от дворца осталось одно неясное воспоминание.