Святая

Впрочем, Победа была уже не за горами. Красная Армия стремительно двигалась к Берлину. Да, совершить подвиг, как отец, Просе уже не удалось бы. Ей уже исполнилось 16 и, судя по всему, война должна было закончиться задолго до того, как ее могли бы взять на фронт.

Но зато Просю уже год как приняли в комсомол. В райкоме ей сказали, что никаких вопросов к ней нет, так как она дочь погибшего защитника Родины и всем хорошо известная передовичка, и, конечно же, в числе тех, на кого надеется все прогрессивное человечество. Прося привыкла к похвалам, она не сомневалась, что лучшая. Пока все телились, она успевала все сделать и преподнести в отлакированном виде. И уж если передовое человечество надеялось на нее, то не зря, считала Прося. То есть, она, разумеется, понимала, что надежды передового человечества - это красивые слова, ни кто в передовом человечестве на Просю не надеется. Пока. Но она считала, что говорить про нее, что она надежда всего передового человечества - вполне даже уместно и справедливо. А о ком тогда еще?! Прося себя ценила, и ее ценили другие. Все знал и, что Прося надежная, добрая, смелая, умная. И Прося всегда могла рассказать не одну историю, в которой она была надежной, смелой, умной. Помните, Ленке Фефеловой стало плохо на переменке? Ленку трясло мелкой дрожью, села в уголке у стенки глаза закатила, не сразу заметили. Все вокруг собрались и не знали, что делать. Это она, Прося, отправила Ваньку в учительскую за помощью, а сама стала бить Ленку по щекам, чтобы очухалась: взрослые говорили, что нужно так делать, чтобы в обморок не падали. И вспомните, как она звонко лупандила Ленку по щекам, пока биологичка не прибежала? Вот тогда только Ленка в обморок откатилась, когда биологичка вмешалась. А если бы Просю послушались, может и не пришлось бы Ленку на скорой увозить.

Только дома было сложнее. Мать как была она старорежимной, так и осталась. Когда Прося радостно показала ей комсомольский билет и значок, мать хмыкнула: "Ну может они тебе еще раз картошки дадут? Молодец, держись их. Жрать нечего, а они не сеют, не пашут, а картошку раздают".

– Так им же выделили за то что они комсомольцы! Передовики!
– возмутилась Прося.

– Ну и что эти передовики сделали? Для фронта и для победы? Я вот вкалывала, а никто мне картошки не дал!

– Значит не заслужила! А они организовали помощь фронту от пионеров! Я организовывала, и мне за это дали! А ты - не заслужила!

Что с матери возьмешь. Все силы на эту маленькую дурочку Симку тратит. Нет, Прося Симку тоже любит, тем более она на отца похожа, но ведь разве непонятно, что она, Прося, и Симка -ну как говорят в кино, "две большие разницы". И никогда, никогда Симке с Просей не сравниться. Ей уже 6 лет, скоро в школу, а читать еще не умеет. И нечего матери говорить, что ей некогда с Симкой заниматься, не в этом дело, мать просто сама еле-еле читать-писать умеет. А вот Просю не приходилось учить читать. Отец ей только показывал - и она сразу все запоминала.

Да что там говорить. Услышала Прося, как мать соседке кудахтала, что, мол, Прося - вылитая тетя Оня, та тоже как начнет по мозгам долбить, так все прячутся, куда-там комсомольцам с их партийными молитвами. Вот и Прося - только и знает, что замечания делать, все время от нее спрятаться хочется.

Кто такая тетя Оня? Да как она смеет ее сравнивать с какой-то Оней? Прося чуть было в Артеке не оказалась, это ж какая честь! А что сделала тетя Оня?!

Прося была девушкой решительной, и медлить не стала. Срам несущие должны сами осрамиться.

– Ма-а... Мне тетка Зинка сказала, что я на какую-то тетю Оню похожа. Это кто ж такая?

Мать озадаченно посмотрела на нее. Соображала она туго. В конце концов решила признаться.

– Да была тут одна. Родственница дальняя.

– И что ж в ней такого плохого было?

– Ну почему плохого, Прося?

– А потому, - голос Проси взлетел вверх и в нем послышалось едва сдерживаемое страдание, - потому что Зинка со мной таким голосом разговаривала! Плохая ты, говорит, как Оня!
– и Прося разрыдалась.
– Хуже вас с Оней, говорит, нет! Сказала, что это ты ей всю правду про нас с Оней рассказала!

– Да что ты, Просенька, я не такое говорила!

– мать запуталась и проболталась.

– А что же ты говорила-то?
– Прося раздвинула пальцы, которыми прикрыла плачущее лицо и в упор посмотрела на мать.

Мать виновато пряча глаза пробормотала:

– Го... ворила, что Оня всех ругала...

– Это когда же я всех ругала?
– задохнулась Прося.

– Да это я не так сказала... Не всех ругала, а всех учила уму разуму!

– Ну и что плохого, если у вас ума-разума нет? Да разве ж я кого-то уму-разуму учу?!

– Да, - мать разозлилась и осмелела.
– Проходу от тебя нет, как от Они той!

– От меня нет проходу?!
– Прося взвизгнула и продолжила рыдающим голосом, хватая ртом воздух и как бы задыхаясь, - От м-меня? Да когда ж мне вам проходу не давать? Я в школе полдня, потом уроки учу, потом комсомольскими делами занимаюсь, когда мне вам проходу не давать? И в огороде пропалываю, и за курами чищу! Я ведь не Симка! А если что и говорю, только что думаю!! А вы меня за это какой-то злобной оней выставляете! И имя мне дала старорежимное - Прося! Как с таким жить!

Прося зарыдала, так невыносимо жалко было себя, словами не передать. Целый час ее мать ее успокаивала, и они кое-как помирились.

Нет, решила для себя Прося, когда вырастет, с матерью она жить не будет, уедет учиться и будет работать для Победы, а если Победа раньше будет, то для новой жизни.

Война окончилась ожидаемо. Уже все было понятно, немца добивали в его логове, и вот-вот... вот-вот... вот-вот... Перед сводками новостей внутри все замирало от мысли, что сейчас... сейчас... свершится. И где-то в самой глубине все равно было тревожно, что немец вдруг выкинет что-то невиданное, немыслимое, и опять все завертится, и опять придется ждать...

Немец не исхитрился, не вывернулся.

Настала!

Победа!

Прося рыдала со всей страной. От счастья и от горя. От того, что Зло повержено, и впереди только Добро. "Всей страной встали, всей страной!" - тихо-тихо говорила Прося. Слезы катились по её щекам. "Всей страной встали, и одолели. И я, дитя войны, делала свое малое дело для победы. Да не такое уж и малое. Сколько могла. Сколько надо было. Сколько Родина и Сталин просили".

Через две недели на комсомольском собрании школы она говорила те же слова про победу:

– Всей страной мы встали на защиту Родины... И моя маленькая лепта в этом есть... и ваша не такая уж маленькая! Вспоминаю, сколько выполненных комсомольских заказов на носки и варежки я упаковывала! Помните?

Голос Проси, низкий, требовательный, решительный, плыл над притихшим залом и затихал за окнами, в цвете деревьев и жужжаньи пчел, в радостном весеннем гуле мирной, почти забытой за пять долгих немилосердных лет жизни. И эта мирная жизнь определяла мирное будущее - сперва робко, но с каждым днем все смелее и смелее.

И вот в этот поток мирной жизни выплеснулись из школы, как мальки из банки в реку, Прося и ее одноклассники.

Школу Прося покинула с легким сердцем. Особой симпатии она, пожалуй, ни к кому не питала. Пашка ей нравился, но он, уже сейчас было понятно, за каждой юбкой будет волочиться. Зачем такой нужен? А что касаемо остальных... она их как-то сразу забыла. У них своя жизнь, у нее своя.

Она намеревалась прожить свою жизнь правильно, так, как герои кинохроник.

Прося собиралась лечить людей. Среди всех профессий врач была самая благородная. "Все профессии важны - все профессии нужны". Но все-таки врач помогает каждому персонально. И сразу видно, что это он помог! Вот врач, а вот его работа - вылеченный, здоровый советский человек. Дорогу сто человек строит, и эти сто помогают тысячам, которые ездят. И это здорово. Но кто и когда узнает, кто дорогу строил хорошо, кто плохо? Да и просто кто? И тут становится понятно, что врачом быть куда как лучше.