"Святые" 90-е Пионер – Том II

— Давай в окно! — кричу парням, и вырвав сразу две доски, бью прикладом стекло.

Лезу первым, опираясь на руки парней.

— Чисто! — ору, помогая влезть Шухеру.

Помещение в котором мы оказались, небольшое, и судя по составленным стопкой тазам, что-то хозяйственное.

Не дожидаясь когда переберутся остальные, осторожно открываю дверь и вываливаюсь в коридор.

— Чисто!

Коридор узкий, пахнет сыростью и сигаретным дымом. Пригнувшись, движемся к лестнице. За спиной хрипло дышит Шухер. Впереди дверь приоткрыта, из щели падает луч света.

— Гранату! — шиплю через плечо.

Шухер швыряет эф-ку в проем. Грохот, визг осколков по штукатурке. Врываемся следом. Комната с ободранными обоями, за баррикадой из перевернутых столов — двое. Один с перекошенным лицом тянет ствол в нашу сторону. Короткая очередь, он оседает, второй, раненый осколками гранаты, бросает Стечкина, зажимая окровавленное плечо.

— Живой! — ору Шухеру, указывая на пленного, предполагая что его нужно связать, но ввалившийся в комнату Бульба, всаживает тому короткую очередь в три патрона.

Хочу спросить — нахрена, но только машу рукой.

Идем дальше, до лестницы на второй этаж. Суюсь, и еле успеваю отпрыгнуть, сверху поливают из автомата. Пули крошат бетон над головами. Шухер, прижимаясь к стене, швыряет вверх еще одну эф-ку. Взрыв, вопль. В дыму лезем по ступеням, спотыкаясь о тело с развороченным животом.

— Там еще один! — кричит вырвавшийся вперед Леха, но его голос обрывает очередь из-за угла. Он падает, хватаясь за бедро. Бульба матерится и тащит его в нишу к лестнице.

В коридоре грохочут выстрелы, и спустя мгновение доносится крик,

— Свои! Не стрелять! — это с другой стороны подошёл Бондарь.

Не глядя, пробегаю дальше, вижу дверь, и с ходу вышибив её ногой, готовлюсь стрелять, но в последний момент убираю палец со спускового крючка.

Мужик, прикрученный проволокой к батарее, зажмурился, и выставив вперед дрожащие ладони, бормотал чтобы его не убивали. Но я бы и так не стал стрелять, потому что это был тот самый заложник, ради которого и затевалась операция. Видок у него, конечно, так себе, но я его узнал, видел с Патриным в ресторане пару раз. Имени только не запомнил.

— Где второй? — рявкнул я, пригибаясь к окну. Стекло было разбито, и морозный воздух выедал дым, обнажая детали: следы побоев на лице заложника, рваную рубаху, синяки на шее.

— В подвале! — голос сорвался на визг. — Держали нас там… меня перевели сюда час назад!

Шухер ввалился в комнату, запыхавшийся. Его щека была рассечена осколком, кровь стекала на воротник.

Глава 24

Спуск в подвал оказался узким бетонным коридором со склизкими ступенями. Фонарь выхватил из темноты паутину проводов, свисающих с потолка, и лужи на полу. Где-то капало, эхо разносило звук, как удары метронома. Воздух был спёртым, пропитанным запахом плесени и земли. Каждый шаг отдавался глухим гулом, будто под ногами — пустота.

Осторожно прошёл дальше, цепляясь рукой за сырую стену, пока не наткнулся на железную дверь с висячим замком. Ржавые петли блестели свеженьким маслом. Из-за неё донёсся приглушённый стон.

Покрутив фонариком, заметил в дальнем углу обрезок толстой арматуры. Вставил между петлями и дужкой замка, упёрся ногой, навалившись всем телом. Мышцы спины свело от напряжения. Замок заскрипел, но сдался, с глухим лязгом рухнув на пол.

Можно было попытаться стрельнуть по замку, но дело это ненадежное и не благодарное. Мало того что шанс попасть куда надо невелик, так ещё и рикошет схлопотать можно.

Приоткрыл скрипучую дверь, осветив лучом помещение. Мужик, привязанный проволокой к канализационной трубе, зажмурился, отворачивая лицо от света. Его левая щека была распухшей, с сине-жёлтым кровоподтёком, губа рассечена. Рубашка превратилась в лохмотья, на груди — следы ожогов от сигарет. Живой, но едва.

— Тихо, — буркнул я, перерезая проволоку ножом. Лезвие скользнуло по металлу, оставив зазубрину.

Освободив, вывел пленника наверх, держа под локоть. Его ноги подкашивались, с трудом волочась по бетону.

Бондарь встретил нас у выхода, прислонившись к стене. Лицо под капюшоном было серым, как пепел. Правая рука висела плетью.

— Зачистили? — спросил я, переводя дыхание.

Он кивнул, резко, будто отдавая честь:

— Надо уходить. У нас минут десять, не больше.

— Потери?

Бондарь поморщился, разминая повисшую руку:

— Двое двести, трое триста.

— А у этих?

— Полным составом.

— Пленных нет?

— Нет, слава богу.

— Что с рукой?

— Да приземлился неудачно, ушиб сильно, пройдет…

Транспортом эвакуации выбрали Волгу и «буханку», которая уже урчала двигателем, выплевывая из выхлопной трубы сизый дым.

— Кто? — тихо спросил я у Шухера, обрадовавшись уже тому что тот жив.

Он швырнул окурок в сугроб, не глядя:

— Леха и Стас.

Война без потерь не бывает, но то что случилось, снова выбивалось из бондаревских расчётов.

И ладно бы кто-нибудь другой «задвухсотился», но Лёха? Его тело сейчас лежало на крыльце, ноги торчали неестественно прямо, будто натянутые струны. Как теперь с парнями быть? Послушают они меня, или за глаза начнут шептаться?

Загрузились как селёдки в бочку. Металлический кузов «буханки» звенел от ударов сапог по обледеневшему полу. Леху со Стасом уложили на брезент, сами рассредоточились по периметру. Мотор ревел, выкручиваясь на максимум, но машина еле ползла по занесенному проселку. Снежная крупа била в лобовое стекло, превращая дорогу в молочную пелену. Видимость упала до двух метров — только белая стена и желтые пятна фар.

Бондарю, правда, это ничуть не мешало, он, не выпуская изо рта папиросу, уверенно крутил баранку.

Только отъехали, следующая в кильватере Волга застряла. Пришлось брать на буксир, проковырялись минут пять.

Примерно через час добрались до цели, которой оказался оказался дом на окраине. Обычный такой, отделанный штакетником, с металлической крышей и покосившимися ставнями. Выгрузились, спотыкаясь о сугробы. Раненых занесли в комнату с печкой — там уже ждал доктор, раскладывая инструменты на застеленном газетой столе. Заложников затолкали в чулан с земляным полом. Запах плесени ударил в нос, когда я толкнул дверь плечом.