"Святые" 90-е Пионер – Том II

— Мы же их вроде освободили? — спросил я Бондаря, вытирая ладонью иней с ресниц.

Он стряхнул снег с плеч, похлопал себя по карманам.

— Захватили. Так правильнее.

— То есть для них ничего не поменялось?

— Угадал.

Я представлял этот момент иначе: благодарные жертвы, поток информации. Вместо этого — перекошенные от страха лица, вонь немытого тела.

— Почему их там не грохнули, как считаешь?

— Не рассказали, значит, то, что от них хотели.

— Правильно. И с чего ты взял, что они нам так просто сдадут все расклады?

Его слова повисли в воздухе, как дым от папиросы. Действительно — с чего? На «подвальном» не осталось живого места: синяки, кровоподтёки, ожоги на груди, вырванные ногти на пальцах, ноги изрезаны так, будто резали ветчину.

— И что, мы их теперь тоже резать будем?

— Нет, — мотнул головой Бондарь, доставая из кармана пачку «Казбека». — Сам же видишь — бестолковое занятие.

— Тогда как?

— Не парься. Доктор освободится — займёмся.

Когда Бондарь упомянул доктора, мне и в голову не могло прийти в каком ключе. Думал, может осмотреть их хочет, всё же не слабо мужикам досталось. Но реальность оказалась иной, ни о каком осмотре и тем более о лечении, речи не шло, доктор раскрыл свой чемоданчик, и вытащил оттуда шприц.

— Что это? — заложник съежился, прижимаясь к стене.

— Сыворотка правды, — просто ответил Бондарь, и насладившись произведенным эффектом, добавил, — после укола ты расслабишься, и выложить нам всё как миленький…

— Вы врете! Такое только у чекистов…

Бондарь усмехнулся, и достав из нагрудного кармана удостоверение, ткнул им под нос заложнику.

— Единственная проблема, после этого укола не факт что ты останешься тем кем был. Штуковина капризная, чтобы без последствий обошлось, надо анализы всякие делать, дозу рассчитывать, а нам некогда, поэтому извини, тут уж как повезет.

Доктор наполнил шприц, щёлкнув по ампуле:

— Закатайте рукав.

Заложник забился в угол, задевая плечом керосиновую лампу. Тень заплясала по стенам:

— Не надо! Я скажу! Чего вы хотите?!

— А то ты не знаешь, — усмехнулся Бондарь.

Дальше я смотреть не стал, мне эта информация ни к чему, и чтобы немного развеяться, вышел на крыльцо, где уже курили Шухер и Соня, пряча лица в воротники.

— И что теперь? — спросил Соня, швыряя окурок в сугроб.

— Пока торчим здесь. Потом — по домам.

— А Леха?

— А что Леха?

— Ну как… — Соня сглотнул, глядя на заснеженный двор.

Я никогда не знал что говорить в таких случаях, вот и сейчас ничего путного в голову не приходило.

— У него семья была?

— Отец вроде…

Я мотнул головой, избегая его взгляда:

— Поможем, и с похоронами, и так…

Соня отвернулся.

— Войну прошел, а тут, в мирное время… он же кадровый был, его по ранению списали… Как же так?

— Это жизнь, да и не такая уж она мирная…

Разговор не клеился. Шухер молча курил, Соня теребил затвор АКСУ. Я чувствовал их немой укор, будто виноват в том, что пуля нашла именно Леху, а не меня. Сказать что на месте Лехи и Стаса мог оказаться любой, но не повезло им, бывает? Или про то что они не за спасибо сюда пришли, а за красивые американские бумажки?

Спас положение Бондарь. Он вкатил в комнату ящик армянского коньяка, грохнув им об стол. Этикетки облезлые, пробки засохшие — видимо, «трофей» из чьего-то подвала.

— Хлеба нет, — бросил он, выкладывая банки с горбушей и копченую колбасу, свежую, ещё пахнущую дымом.

— Первую — не чокаясь.

Коньяк обжег горло, оставив привкус жженого сахара. Парни крякали одобрительно, я же еле сдержал кашель.

Говорили обрывками. Вспоминали, как Леха на спор выпил бутылку водки за минуту. Как Стас вынес раненого из-под обстрела в ущелье под Кандагаром. Потом из угла достали гитару с перемотанным изолентой грифом. Расстроенная, она безбожно фальшивила, но сейчас это было не важно.

Цой, Высоцкий, Любе — пальцы сами вспомнили аккорды. «Группа крови» звучала горько, обжигая как спирт на пустой желудок. Пели все вместе, хрипло, не попадая в ноты. Часа через три Бондарь перехватил гитару, затянув блатную «Мурку». Его голос, сиплый от папирос, сливался со скрипом печной заслонки.

К полуночи коньяк закончился. Спать разошлись, оставив на столе батарею бутылок, окурки, и пустые консервные банки.

Спали кто где: кто на полу, подстелив какие-то тряпки, кто на стульях, скрючившись. Мне досталась жесткая лавка у дальней стены, покрытая шершавым дерматином. Когда ложился, было всё равно — затуманенное алкоголем сознание не выказывало неудобства. Но к утру тело отозвалось ломотой в пояснице, а голова гудела, будто в неё вбили гвоздь.

— Рота, подъём! — рявкнул Бондарь, хлопая дверью. В отличие от нас, он выглядел свежим: выбрит, подтянут.

Но «рота» просыпаться не хотела. В ответ — стон, матерное бормотание, звон пустой бутылки, упавшей с табуретки. Шухер, свернувшись калачиком под окном, натянул кусок брезента на голову, как одеяло.

— Давай, поднимайся… — Бондарь шлепнул меня по плечу ладонью, пахнущей табаком. — Выглядишь как заправский алкоголик.

— А я и есть алкоголик… — выдавил я, протирая глаза. Веки слипались, будто их склеили смолой.

С трудом оторвавшись от лавки, побрел к умывальнику, вода в котором почему-то оказалась ледяной. Плеснул на лицо — дыхание перехватило от холода. Зубы сами собой застучали, зато мозги прояснились.

— Полечи головушку! — Бондарь выставил на стол початую бутылку самогона и остатки палки сервелата. Жир на колбасе застыл белыми разводами.

Рюмка с мутной жидкостью заставила поморщиться, но я выпил залпом. Спирт обжег пищевод, зато тепло разлилось по животу и стало чуть легче.

— Давай ещё по одной, для закрепления, — Бондарь подмигнул, наливая вторую.

Выпив, мы вышли на крыльцо. Рассвет бледнел на горизонте, окрашивая снег в сизые тона. Снег наконец кончился, ветер стих, но мороз всё ещё хватал за горло — минус двадцать, не меньше.

— Сейчас машина придет. Заберёшь парней — и на базу.

— Какую?

— Вас отвезут, не переживай. Он щёлкнул зажигалкой, прикуривая. — Там оклемаетесь, и к дому Патрина.

— Опять воевать?

— Нет. — Бондарь выпустил струю дыма, наблюдая, как она тает на морозе. — Там никого, кроме обслуги. Уборщица, повариха…

— Тогда зачем?

— Для статуса. Он ткнул пальцем в мою грудь. — Теперь у тебя все карты: деньги, связи, схемы поставок оружия, наркоты. Не облажайся.

— Раскололись?