Таёжный, до востребования

– По какой служебной лестнице, Нана? Если бы при стационаре было неврологическое отделение, со временем я, возможно, смогла бы его возглавить, но…

– Чтобы сделать карьеру, не обязательно становиться завотделением. Для тебя, если хочешь знать, это даже мелко. Должность главврача тебе больше подходит. Вот куда ты метишь, да?

– Что? – спросила я, не веря своим ушам.

– В прошлый четверг тебя видели выходящей из флигеля Фаины Кузьминичны. Это было в тот день, когда произошел тот скандал на летучке. Что ты делала у нее дома? Втиралась в доверие? Шантажировала ее своей связью с Дедовым, чтобы она тебя не уволила?

Я настолько растерялась, что утратила дар речи.

Удивление – откуда Нана узнала, что я была у главврача, ведь не следила же она за мной – сменилось неприятным осознанием, что она знает обо мне больше, чем я предполагала до этой минуты. Разговор внезапно утратил статус безобидного выяснения отношений.

В темных глазах Наны сверкала ненависть. Она только хотела казаться подругой, кольнула меня неприятная мысль. Это она втиралась в доверие – в мое доверие, это она преследовала некую цель, а не я.

– Нана, ты говоришь такую ерунду, что мне жаль тратить на это время. Да у меня его и нет. Оставайся тут, если хочешь. А я пошла.

Подхватив медкарты, я направилась к двери.

– Бегство – лучший способ подтвердить худшие подозрения, – заметила Нана мне вслед.

Я вбежала на почту за десять минут до закрытия и встала в конец очереди. Мне повезло: сегодня на выдаче работала Олеся – безотказная, приветливая девушка, она часто задерживалась после восьми, если не успевала обслужить всех посетителей.

Я не знала наверняка, пришли ли уже письмо и бандероль от Инги. Должны были прийти, если я все рассчитала верно, но отправления из дальних городов часто задерживались. А у меня в запасе оставалось всего два дня.

Когда подошла моя очередь, Олеся ушла и долго не возвращалась, поэтому я успела примириться с мыслью, что придется вернуться завтра. Но когда Олеся наконец появилась из-за стеллажей, в руках у нее были конверт и небольшой сверток.

– Распишитесь в получении, Зоя Евгеньевна.

Я забрала письмо и бандероль, а потом, повинуясь импульсу, спросила:

– Можно мне заказать разговор с Лугой?

– С Лугой? – озадаченно переспросила Олеся. – А где это?

– В Ленинградской области.

– Ну хорошо. Только недолго. Мы вообще-то уже закрылись.

Оплатив три минуты и написав номер телефона на бланке, я прошла в дальний конец зала, где стояли телефонные кабинки с массивными застекленными дверями. Я одновременно и боялась, и надеялась, что тети Поли не окажется дома. Что я ей скажу? Зачем вообще я это затеяла? Может, отменить, пока не поздно?

– Луга, вторая кабинка!

Сняв трубку с аппарата, я прижала ее к уху.

– Алло, тетя Поля?

– Зоя? – донесся до меня далекий, искаженный помехами голос. – Зоенька, это ты?

– Да.

– Ты в Таензе [16] ? Я правильно расслышала? Тут такие помехи…

Я хотела поправить тетю Полю, но интуитивно сделала прямо противоположное.

– Да, правильно.

– Что ты там делаешь?

– Работаю невропатологом в поликлинике.

– Ты с ума сошла? Почему уехала? Почему не оставила отцу адрес? И меня обманула, сказала, едешь в командировку, а сама сбежала. И почему ты не сказала, что развелась?

16

Таенза – поселок в Кемеровской области.

– Тетя Поля, мне очень жаль! Если бы я вам сказала, вы бы… в общем, это сложно объяснить. – Я сжала трубку до боли в пальцах, словно это могло помочь выдержать нелегкий разговор. – Со мной всё в порядке, правда.

– Когда ты вернешься?

– Не знаю.

– Тебе нужно… – Тетя Поля что-то сказала, но я не расслышала.

– Что? Плохо слышно.

– Говорю, отец должен знать, где ты!

– Как вы сами? Как дядя Олег?

– У нас всё хорошо. Зоя, ты не должна так поступать. Пожалуйста, детка, поз…

Нас разъединили: время кончилось. Я этому малодушно обрадовалась. Этот разговор оказался мучителен для нас обеих.

Выйдя из кабинки, я направилась к выходу.

– Зоя Евгеньевна, вы забыли!

Олеся протянула мне письмо и сверток, которые я оставила на стойке выдачи. Я не глядя запихнула их в сумку и вышла на улицу, смаргивая слезы.

Я успела забыть, насколько тети-Полин голос похож на мамин. Даже помехи на телефонной линии и разделяющие нас тысячи километров не исказили эту схожесть. Общаясь с тетей Полей регулярно, я к этому привыкла, но теперь, спустя полтора месяца «тишины в радиоэфире», воспоминания вернулись; усиленные чувством вины, они разбередили едва затянувшуюся рану, и я задыхалась от боли, быстро шагая по мокрому от дождя тротуару.

В своей комнате я развернула несколько слоев упаковочной бумаги, перевязанной шпагатом и проштемпелеванной сургучом, и извлекла книгу Диккенса на английском языке. Это было отлично сохранившееся издание 1955 года, с цветными иллюстрациями, проложенными пергаментом, и кремового цвета страницами. В книгу вошли два наиболее известных диккенсовских романа: «Дэвид Копперфилд» и «Большие надежды». Это был мой подарок Вахидову на день рождения.

Я надеялась, книга ему понравится.

«Привет, покорительница Сибири!

Как только получила твою телеграмму, сразу побежала в «Старую книгу» на Невском – видишь, Зойка моя ненаглядная, как я тебя люблю? Признавайся, на кой таежный леший тебе понадобился Диккенс в подлиннике, да еще срочно? Лесорубы не болеют, поэтому у тебя столько свободного времени, что ты решила подтянуть свой английский? Ха-ха, шучу. Наверняка это подарок какому-нибудь интеллектуалу, которого занесло в вашу глухомань тем же ветром, что и тебя. Угадала? Ладно, перехожу к новостям. Точнее, к одной новости, зато какой! Миша сделал-таки мне предложение. Я, конечно, взяла время на раздумья, не могла же я сразу согласиться. Тем более он весьма кстати улетел в очередную командировку, но завтра возвращается и, чует мое сердце, прямо с аэродрома явится за ответом. Боюсь, придется ответить согласием, иначе он прибьет меня, как Ромео – Дездемону, ха-ха! Так что сейчас, когда ты читаешь эти строки, я наверняка уже помолвлена (фу, какое ужасное старомодное слово). На свадьбу не зову: ее не будет. Меня тошнит (ой, нет, я не в положении!) при одной мысли о торжественных речах, застольях, белой фате, куче родственников и куклах на капоте «Волги». Мы просто пойдем в загс и распишемся. Такова моя воля во веки веков, аминь… то есть, тьфу, ура! – как сказал герой моей любимой комедии. Если ты позвонишь (могла бы сама догадаться, между прочим!), я сообщу дату регистрации, чтобы ты знала, в какой день прислать поздравительную телеграмму. Правда, Зойка, ужасно хочу услышать твой голос. На случай, если ты потеряла телефонную книжку, ниже пишу свой номер. Целую!

Инга Белозерова – без пяти минут – Сысоева».

Разумеется, я помнила номер Инги наизусть. И да, она была права – мне давно следовало ей позвонить. Но я не делала этого по той же причине, по которой не звонила тете Поле: это было слишком больно. Я боялась, что разревусь, едва Инга на том конце провода произнесет «алло». Мне ужасно ее не хватало. Не хватало ее кипучей энергии, насмешливой иронии, готовности прийти на помощь. Познакомься я хоть с сотней Нин, ни одна из них не смогла бы заменить Ингу.

При мысли о том, что Инга выходит замуж, я испытала одновременно радость за нее и горечь от окончательной разлуки. Миша, насколько я успела его узнать, был отличным парнем, но у него имелся один серьезный недостаток: его профессия. Мишу угораздило стать палеонтологом (не геологом, не археологом, а именно палеонтологом), поэтому характер его работы предполагал не просто частые командировки, а почти постоянное отсутствие по месту прописки. К своим тридцати годам он объездил половину Советского Союза и несколько раз был за границей. Время, которое Инга и Миша проводили вместе, исчислялось даже не месяцами, а неделями. Возможно, поэтому их любовь за пять лет не только не угасла, но, наоборот, стала крепче: у них не было ни времени, ни поводов для ссор. Незадолго до моего отъезда Инга намекала, что у Миши намечается ответственная командировка, которая почти наверняка обеспечит ему не только повышение, но и целый ряд публикаций в «Палеонтологическом журнале» – серьезном научном издании при Академии наук СССР. Я подозревала, что именно перспектива длительной командировки подтолкнула Мишу сделать, наконец, Инге предложение, чтобы она могла поехать с ним в качестве жены. Если моя догадка была верна, вскоре ей предстояло паковать чемоданы. Оставалось надеяться, что это будет не какая-нибудь глушь, иначе Инга не сможет устроиться по специальности и ее талант костюмера пропадет втуне. Последние три года она работала в Ленинградском театре музыкальной комедии и планировала в ближайшей перспективе перевестись в не менее известный театр, славившийся своими историческими постановками. С переездом ее планам вряд ли суждено будет сбыться.

Я решила завтра же позвонить Инге, чтобы поблагодарить за Диккенса и узнать дату свадьбы. Убрав книгу в шкаф, я сделала пару бутербродов с колбасой, очистила сваренное утром яйцо, заварила чай и села ужинать, прислушиваясь к звукам фортепьянного радиоконцерта, доносящимся из Олиной комнаты (ее радио висело за моей стенкой).

Подумав об Оле, я вспомнила о Нане, о том, с какой злобой она на меня накинулась, и о том, что, если ей верить, она выступала и от лица Оли тоже. Вопрос требовал немедленного прояснения; я не могла делать вид, что ничего не произошло, хотя бы потому, что мы жили на одном этаже и были коллегами.