Таёжный, до востребования

– Срочно, срочно вызывают!

Схватив плащ, я побежала вниз. Наверняка очередная автоавария. Сейчас темно, дождливо, дороги плохо освещены, а местные водители часто нарушают правила дорожного движения. Кстати, этот пункт нужно бы добавить в план ликбеза. Скольких реанимационных мероприятий удалось бы избежать, сколько травм и инвалидностей предотвратить, проявляй местные водители большую сознательность на дорогах.

В этот вечер в «приеме» опять дежурила Света Князева. Мы обе сделали вид, что не помним того, что произошло на прошлой неделе. Личная неприязнь не должна мешать работе, Света знала это так же хорошо, как и я. К тому же субординацию никто не отменял, поэтому при моем появлении она поднялась и поздоровалась.

– Вас ждут в инфекционном боксе, Зоя Евгеньевна.

– В инфекционном боксе? – удивленно переспросила я.

– У больного, доставленного по скорой, неврологические симптомы.

– Сегодня дежурит доктор Мартынюк?

– Да. – Света слегка покраснела. – Мы всегда дежурим в паре.

«Неужели и она тоже?.. – изумилась я. – Ай да Мартынюк. А ведь с виду ничего особенного собой не представляет». Но, возможно, после разговора с Олей мне теперь всюду мерещились неразделенные влюбленности, истинные и мнимые.

Перед тем как войти в инфекционный бокс, медработник облачался в спецодежду: стерильный халат, многослойную маску, плотно прилегающую к голове шапочку, резиновые перчатки и моющуюся обувь. Руки в перчатках следовало тщательно вымыть в тазу с дезинфицирующим раствором, то же самое полагалось сделать по выходе из бокса, только уже в другом тазу – для «грязных» рук. Эти правила ввела Фаина Кузьминична, и она же требовала их обязательного соблюдения. Сейчас, стоя в предбокснике перед закрытой дверью, за которой таилась неизвестность, я не могла не порадоваться таким мерам предосторожности.

Толкнув дверь, я вошла в бокс – небольшую палату с высоко расположенным окном, обособленным санузлом и отдельным выходом во внутренний двор. Две койки пустовали, на третьей лежал мужчина, которому Мартынюк делал внутривенную инъекцию. Закончив, он обернулся и сказал:

– Хорошо, что вы так быстро пришли. Это по вашему профилю.

Я приблизилась к койке и вгляделась в лицо пациента. Покрытое красными пятнами и обильной испариной, странно неподвижное, оно напоминало застывшую маску с глубоко запавшими глазами. Мужчина часто, с присвистом дышал, грудь конвульсивно поднималась и тут же опадала; ему явно не хватало воздуху.

– Почему не дали кислород?

– Я хотел, чтобы вы прежде его осмотрели.

Пока я проводила осмотр пациента, Мартынюк изложил анамнез. Сергей Соболев, вдовец, пятьдесят четыре года, учетчик в заготконторе. Три дня назад поднялась температура, к вечеру присоединились ломота в суставах, сильная головная боль, резь в глазах. Он решил, что это грипп, но врача вызывать не стал, поскольку и так находился на больничном из-за обострения ревматизма. Накануне открылась рвота, появились судороги в конечностях и двоение в глазах, а утром, после очередной бессонной ночи, Соболев почувствовал вначале покалывание, а затем онемение в шее и в мышцах. Дойти до соседей, чтобы вызвать скорую, он не мог. По его словам, в течение дня он то терял сознание, то ненадолго приходил в себя. Вечером к Соболеву зашел сын, обеспокоенный тем, что накануне отец не пришел на день рождения внука и не давал о себе знать. Мужчина вызвал скорую и сопроводил отца в стационар. Соболев-старший смог путано рассказать, что с ним произошло, после чего отключился.

Я надела стетоскоп и прослушала пациента, зафиксировав умеренную брадикардию [17] . Мышцы верхней части туловища, особенно шеи, находились в крайней степени ригидности. По очереди приподняв веки Соболева, я указала Мартынюку на покрасневшую конъюнктиву глаз. Он кивнул:

– Следствие высокой температуры, я полагаю. Он поступил с тридцать девять и семь.

– Артериальное давление?

– Сто пять на пятьдесят, хотя вообще-то он гипертоник, я успел просмотреть его медкарту.

17

Брадикардия – аномальное замедление ритма сердечных сокращений.

Я мысленно похвалила Мартынюка за сообразительность и заодно порадовалась, что приемный покой и картотека амбулатории находятся в одном здании, на одном этаже. При необходимости можно срочно посмотреть карту поступившего по скорой, если больной поступил не в сознании или без сопровождающих.

– Ваше мнение, Зоя Евгеньевна?

– А ваше?

– Менингит? – с оттенком сомнения, созвучным моему, предположил Мартынюк.

– Не думаю. – Я покачала головой. – Соболев не упоминал о чем-то, не относящемся прямо к его состоянию? Возможно, что-то предшествовало заболеванию?

– Он – нет, но Мостовой, неделю назад назначивший лечение в связи с ревматизмом, отметил в карте, что Соболев на приеме пожаловался на укус клеща, предположив, что именно это вызвало обострение ревматизма, хотя между этими событиями не может быть связи.

– Укус клеща? – быстро спросила я. – Когда это случилось?

– Двадцать четвертого или двадцать пятого августа.

Я быстро подсчитала в уме.

– Шестнадцать дней… Все сходится. У Соболева клещевой энцефалит. Притом самая неприятная его разновидность – полиомиелитическая.

– Вы предполагаете, что…

– Не предполагаю, а практически уверена! Инкубационный период составляет до четырнадцати дней, первые симптомы проявились три дня назад. Ригидность мышц, судороги и парестезии, плюс к этому – гиперемия глаз, брадикардия, одышка… Если не начать срочное лечение, может наступить паралич центральной нервной системы.

– Как везти его в Богучаны в таком состоянии?

– Об этом не может быть речи. Нужно начинать лечение прямо сейчас. Чем быстрее мы начнем вводить гомологичный гамма-глобулин, тем больше шансов на благоприятный исход. Но действовать вслепую мы не можем, необходим серологический анализ. Вы взяли кровь?

– Конечно. Но ее доставят в Богучанскую больницу только утром, плюс время на проведение исследования. Результат мы узнаем только послезавтра.

– Это недопустимо поздно. Когда уже у нас будет своя лаборатория?

Мартынюк промолчал: ответ не требовался.

– Школа-интернат! – осенило меня. – Ваша девушка, Людмила, там работает.

– При чем тут Людмила?

– У них есть своя лаборатория. Можно сделать анализ там. Если вы отнесете пробирку…

– Вы понимаете, что говорите? – изумленно перебил Мартынюк. – Предлагаете отнести зараженную энцефалитом кровь в интернат, где живут дети-инвалиды?

– При соблюдении мер предосторожности этот анализ ничем не отличается от обычного клинического. Зато он позволит нам выгадать целые сутки. Вам всего-то нужно отнести пробирку Людмиле, не прямо сейчас, разумеется, а утром, когда лаборантка заступит…

– Ничего я не понесу! – взорвался Мартынюк.

– Но…

– Доктор Завьялова, разговор окончен.

Я готова была его убить. Упускать такую возможность! Ну почему Мартынюк такой упертый? Формально, конечно, он был прав, мы не могли использовать детскую лабораторию для своих нужд. Если об этом станет известно, достанется и Мартынюку, и Людмиле, и лаборантке. С другой стороны, почему об этом должно стать известно? Мы бы использовали результат анализа неофициально, только чтобы убедиться в правильности диагноза, а для официального заключения дождались бы отчета из ЦРБ. Я была на девяносто девять процентов уверена, что у Соболева энцефалит, однако оставался один процент на то, что у него схожее по симптоматике заболевание; исключить эту вероятность мог только серологический анализ. Ситуация усложнялась тем, что в нашем штате отсутствовал инфекционист. Вот так совершенно неожиданно мы столкнулись с проблемой, о которой я недавно предупреждала Фаину Кузьминичну.