Таёжный, до востребования

Мартынюк кивнул, словно наконец понял, что я не играю с ним и не лукавлю. Всего-то и нужно было, что поговорить с ним откровенно, а не изображать злыдню, какой он, должно быть, считал меня все это время. Мне даже стало неловко за свое поведение.

– Мне не дает покоя Соболев, – сказала я, чтобы сменить тему. – Что мы будем делать, если последуют новые случаи?

– Думаете, эпидемия из Абанского района могла так быстро перекинуться к нам?

– Вряд ли. Скорее причина в лесах, окружающих поселок.

– Клещи? – догадался Мартынюк.

– Да. Они являются основными переносчиками энцефалита.

– Но их тут днем с огнем не сыщешь. Окрестные леса ежегодно обрабатываются дустом.

– В том-то и дело, что уже нет. С недавнего времени дуст запрещен из-за токсичности. По сути, это яд, который губит все живое, убивая не только клещей, но и полезных насекомых.

– Но что-то же должны использовать взамен.

– Я подниму этот вопрос на завтрашней летучке. Фаина Кузьминична просила незамедлительно докладывать о случаях энцефалита, даже неподтвержденных.

– Шли бы вы спать, Зоя Евгеньевна. Уже второй час ночи.

– Не могу. Если Соболеву станет хуже…

– Я вас тут же позову. Идите.

Я встала и направилась к двери.

– Зоя Евгеньевна…

– Да?

– Надеюсь, стычек больше не будет? – Мартынюк улыбался, но его улыбка была напряженной, словно ему стоило усилий произносить слова, которые он предпочел бы оставить при себе. – Признаюсь, я не большой любитель пощечин.

– А я не большая любительница их раздавать. Спокойного дежурства и до завтра. Точнее, уже до сегодня. Увидимся на летучке.

Разговор с Мартынюком оставил в душе неприятный осадок. Я знала, что не виновата, и все же чувствовала себя виноватой. Мартынюк и сам был несчастен, и делал несчастной Людмилу, которая наверняка догадывалась (женщины ведь чувствуют интуитивно), что его решение съехаться с ней продиктовано не чувствами, а обстоятельствами. Впрочем, она с такой же вероятностью могла принимать желаемое за действительное и закрывать глаза на очевидные, но неприятные факты.

Я тоже была слепа в своих отношениях с Матвеем. Людям свойственно обманывать друг друга и обманываться самим, поскольку так проще. Пока неприятная правда не озвучена, можно продолжать играть в любовь, даже если ее на самом деле уже нет (или никогда не было).

Я и хотела, и боялась новых отношений. Я мечтала иметь семью – крепкую, с любящим мужем, детьми и собакой. Чтобы летом – к морю, зимой – на лыжах, осенью – копать картошку на даче. Но как только я думала об этой возможности как о вполне реальной, меня охватывал страх, и я говорила себе, что одной лучше. Во всяком случае спокойнее. Не нужно бояться предательства, боли, разочарования. В этом смысле я хорошо понимала Фаину Кузьминичну, которая пожертвовала личным счастьем ради работы. И, возможно, для нее это была не такая уж большая жертва.

21

Увидев Нину, я ее не узнала. Две недели под капельницами и без еды изменили ее так сильно, как не смогла бы изменить ни одна добровольная диета. Я забежала к ней в пятницу в обеденный перерыв, когда она только приехала из больницы и еще даже не успела раздеться. Плащ висел на ней мешком и казался снятым с чужого плеча. И все-таки это была Нина: неунывающая, веселая, подтрунивающая над собой.

– Ох, Зойка, как же есть охота! У меня желудок к позвоночнику прилип. А в холодильнике мышь повесилась.

– А что тебе можно? Давай я схожу куплю. Или из столовой принесу.

– Да нельзя мне столовскую еду! Можно прозрачные бульончики, каши на воде и хлеб подсушенный. – Нина скорчила гримасу. – Завтра у Рустама день рождения, так я, наверное, на весь день гулять уйду, чтобы запахами не соблазняться.

– Как ты себя чувствуешь?

– Нормально, иначе меня бы не выписали. В инфекционном с этим строго: если анализы плохие, уйти нельзя, даже под расписку.

– Ну и заставила ты нас понервничать.

– Догадываюсь! – Нина рассмеялась. – Только мне в любом случае хуже пришлось. Одни анализы чего стоят, по два раза в день приходилось сдавать. Повезло, что не дизентерия, но и стафилококк, скажу я тебе, не подарок. Так что никогда, слышишь – ни-ког-да не ешь в привокзальных буфетах!

– У тебя до какого числа бюллетень?

– Бюллетень мне закрыли сегодняшним днем, с понедельника выхожу на работу. И то сказать, затянулся мой отпуск. – Нина сняла плащ, плюхнулась на кровать и с удовольствием потянулась. – Ох, как же хорошо в своей постели! На больничной койке такой матрац был, что у меня на спине узор из панцирной сетки отпечатался.

– Ладно, Нин, если тебе ничего не нужно, я побегу. Вечером увидимся.

Я уже открывала дверь, когда Нина внезапно спросила:

– Ты ведь Феде всё объяснила? Что я в больницу попала и поэтому не смогла позвонить.

Я замерла, сжав дверную ручку, словно это могло помочь мне в неминуемом объяснении.

– Зоя, ты чего застыла?

– Понимаешь, дело в том…

– Да говори уже, не тяни!

– Я ему не звонила.

– Кому не звонила? Феде?

Я кивнула и заставила себя повернуться.

Нина сидела на кровати и буравила меня взглядом, не сулившим ничего хорошего.

– Ты что, не получила мою записку?

– Получила. Но до почты так и не дошла.

– Зоя, ты ведь шутишь, да?

– Я действительно ему не позвонила. Прости.

– Прости?! – Нина вскочила. – Ты говоришь – прости? С таким невинным выражением лица, словно ничего страшного не произошло?

– Я хотела позвонить, но в тот день столько всего…

– В тот день? У тебя было две недели, две чертовых недели!

– Нина, пожалуйста, успокойся. Если Федя тебя любит…

– От меня полмесяца нет ни слуху ни духу! Конечно, он решил, что я передумала возвращаться в Ставрополь, он ведь видел мои сомнения, когда мы прощались… – Нина заметалась по комнате, что-то разыскивая. – Чего-чего, а такого я от тебя не ожидала. Знаешь, что я думаю? – Она остановилась и вперила в меня разъяренный взгляд. – Ты намеренно ему не позвонила, потому что с самого начала была против того, чтобы мы сошлись.