Таёжный, до востребования

В стационаре проходили реабилитацию четверо пациентов после инсульта. У двоих мужчин относительно молодого возраста полностью восстановились двигательные функции, еще к одному вернулась речь, однако рука и нога по-прежнему плохо слушались. Женщина пятидесяти трех лет находилась по сравнению с ними в гораздо худшем состоянии, хотя после инсульта прошло уже больше месяца.

Бровкин выжимал из «ласточки» по максимуму. Мотор возмущенно гудел, и я боялась, что он в любой момент может заглохнуть. Колеса проскальзывали на обледенелой дороге, рафик немилосердно трясло. Я заблаговременно пристегнула Глафиру Петровну ремнями к койке, а сама, сидя на откидном стульчике, обеими руками вцепилась в сиденье, чтобы не подпрыгивать и не ударяться головой о потолок.

Лицо Глафиры Петровны оставалось неподвижным и походило на застывшую маску.

Я впервые видела ее в таком состоянии: беззащитную, не говорящую язвительные колкости, не смолящую папиросу. Сейчас это была очень старая и больная женщина, прошедшая войну, перенесшая лишения, одинокая, живущая только работой, которой у нее никогда больше не будет. Мне было ее жалко, от былой обиды не осталось и следа. Мне искренне хотелось, чтобы она поправилась и по возможности восстановилась, чтобы самостоятельно себя обслуживать.

Словно в ответ на мои мысли, Глафира Петровна внезапно открыла глаза и повела ими, пытаясь понять, где находится. На ее лице отразился ужас, когда она поняла, что не может пошевелиться. Она попыталась что-то сказать, но из горла вырвался лишь булькающий звук.

Я поспешно пересела таким образом, чтобы она могла меня видеть.

– Не волнуйтесь, Глафира Петровна, все будет хорошо.

Сестра-хозяйка смотрела на меня застывшим взглядом. Из ее глаза выкатилась слезинка и затерялась среди морщин. Потом показалась еще одна. Этого я выдержать уже не могла. Вернувшись на свое место, я взглянула на часы и мысленно поторопила Бровкина, хотя он, без сомнения, делал все от него зависящее.

Когда мы наконец въехали на больничный двор, над поселком уже разливались сумерки. Из приемного покоя ЦРБ Глафиру Петровну немедленно отправили в реанимацию. Я пыталась поговорить с дежурным невропатологом, но он был занят и сказал, что всю информацию я могу получить на следующий день в справочном, а сейчас ему нечего мне сказать.

– Ну как она, Зоя Евгеньевна? – спросил Бровкин, когда я вернулась в «ласточку».

– Не знаю, Иван Афанасьевич. Очень надеюсь, что процесс не настолько необратимый. Но прошло уже больше четырех часов, а при инсульте необходимо…

– Необходимо доставить пациента в больницу в течение первых трех часов, – перебил Бровкин. – Знаю, знаю. У меня ваша врачебная временная сводка в памяти отпечаталась. Да ведь и то сказать, старая она, Глафира Петровна. Пожила свое.

– Зачем вы так говорите, Иван Афанасьевич? Жить хочется в любом возрасте.

– Так-то оно так, да только как жить после такого? – задумчиво спросил Бровкин, озвучивая мои мысли. – Паралич – это не хромота. Это пострашнее будет. Вот и выходит, что лучше уж сразу….

– Кстати, о хромоте. Вы так и не пришли на прием.

– Да ни к чему это. Уж сколько лет прошло с той травмы. Ну что вы можете сделать?

– Назначить обследование. Скорее всего, потребуется операция, но…

– Еще лучше! – рассердился шофер. – Хотите отнять у меня мою «ласточку» на месяц, а то и больше? Операция на ноге – это не зуб вытащить. Благодарю покорно.

– Во-первых, не на ноге. Дело скорее всего в позвоночнике, и обследование как раз должно это выявить. А во-вторых…

– А во-вторых, разговор окончен, – буркнул Бровкин.

Вернувшись в стационар, я поднялась к Фаине Кузьминичне, но ее кабинет оказался заперт. Мне сказали, что она ушла домой по причине плохого самочувствия. Я позвонила главврачу и рассказала, что Глафира Петровна в реанимации, справиться о ее состоянии можно завтра утром.

Не успела я положить трубку на посту дежурной медсестры, как телефон зазвонил. Медсестра отлучилась, поэтому я ответила на звонок. К моему удивлению, это оказался Вахидов. Насколько я знала, он никогда не звонил на отделение, поскольку его специализация – анестезиология и реаниматология – не касалась пациентов, находящихся на плановом лечении.

– Зоя? Вы-то мне и нужны.

– Что случилось? – Я напряглась в ожидании очередных плохих новостей.

– Ничего. Просто хотел узнать, благополучно ли вы довезли сестру-хозяйку до больницы.

– Когда ее увозили в реанимацию, она находилась в сознании. Прогноз неблагоприятный, но будем надеяться на лучшее.

– Да, будем надеяться. – Вахидов помолчал. – Зоя, как вы смотрите на то, чтобы поужинать со мной в «Ангаре» в ближайшую субботу?

– Ужин, да еще в субботу? – Я изумленно приподняла брови, словно он мог меня видеть. – Нам вряд ли повезет со столиком.

– Об этом не волнуйтесь. В «Ангаре» работает официантом мой земляк. Тамошний повар, коренной эвенк, замечательно готовит оленину с брусничным соусом и рыбные пельмени.

– А вы умеете убеждать! – Я невольно улыбнулась.

– Значит, согласны?

– Кто же откажется от оленины под соусом, да еще в исполнении повара-эвенка? К тому же в «Ангаре» мы можем встретить Дедова.

В этот момент вернулась медсестра, и разговор пришлось прервать.

По дороге домой я размышляла о приглашении Вахидова. С одной стороны, оно меня обрадовало: мне хотелось побывать в ресторане, чтобы сменить обстановку, вкусно поесть и провести приятный вечер в компании человека, к которому я испытывала искреннюю симпатию. С другой стороны, это приглашение обязывало. Я не могла себе позволить ужинать за счет Вахидова, однако не сомневалась, что он и слышать не захочет о том, чтобы я платила за себя сама. Так и представляла, как он возмущенно воскликнет: «Мы же не в Америке, Зоя!».

В любом случае нужно было следовать нашему плану. По всей видимости, в следующий раз нам придется пойти в ДК на танцы. Я представила изумленные лица коллег, регулярно посещающих это увеселительное мероприятие, и невольно улыбнулась. Дедов там тоже будет. Как же вытянется его лицо, когда он увидит нас танцующими! Тогда ему точно придется поверить, что Вахидов не солгал. Главное – не переигрывать, чтобы не дать Дедову повод обвинить нас в безнравственном поведении.

4

Дорогая Зоя!

Я много думал, получив от тебя второе письмо, и решил, что мой ответ на твое первое письмо был в корне неверным. То, что ты разочаровалась, считывается между строк, хотя по содержанию твое письмо получилось доброжелательным и легким.

Прости. Наверное, я просто оказался не готов к тому, что ты проявишься. Ждал этого, хотел, надеялся, а когда это наконец произошло, растерялся. Я писал, тщательно обдумывая каждое слово, чтобы ты, не дай бог, не решила, что я в чем-то тебя упрекаю, и не обиделась, но именно это в итоге и произошло – ты обиделась.

Давай попробуем начать сначала.

Прежде всего, я должен объяснить, почему женился на Ире. Все четырнадцать лет, прошедшие со смерти Марины, я продолжал любить ее и хранить ей верность, хотя возможностей создать новую семью у меня было предостаточно. Когда ты вышла замуж, одиночество стало ощущаться еще острее, несмотря на то, что меня постоянно окружали люди: на кафедре, в лекционных залах, в общественных местах, в компаниях друзей. Но все это было не то…

Я не мог находиться один в квартире. Меня мучили воспоминания о том, как счастливо мы жили втроем. Тишина давила, я не мог спать ночами. Но и тогда я не искал специально отношений. Как это обычно бывает, встреча с Ирой оказалась случайной: мы сидели рядом на премьерном спектакле в БДТ. В антракте разговорились, выпили по бокалу шампанского. Я с первых минут понял, что Ира – мой человек. Такое со мной было лишь однажды, когда я встретил твою маму.

Мы обменялись телефонами, стали созваниваться. Ира не часто бывала в Ленинграде, я ездил к ней в Гатчину. Имея машину, это было нетрудно, к тому же я был влюблен, хотя прежде думать не думал, что в моем возрасте это возможно. То, что у Иры есть дочь-подросток, меня не только не испугало, а, наоборот, обрадовало. Наше положение как бы уравновешивалось: у меня дочь, и у нее дочь. Света оказалась хорошей девочкой: вежливой, умной, талантливой; ее стихи, по большей части посвященные безвременно ушедшему отцу, трогали до глубины души. Мы сразу поладили. Это было важно для Иры. И я не сомневался, что вы со Светой тоже подружитесь.

Да, я совершил ошибку, не рассказав тебе сразу об Ире, а потом все откладывал, ждал благоприятного момента, искал повод… В итоге вышло так, как вышло. Хуже не придумаешь: ты пришла ко мне за сочувствием и поддержкой, а я вместо этого огорошил тебя известием, что женюсь. Вспоминаю, как вел себя в тот день, и краснею от стыда. Представляю, что ты испытывала в тот момент, когда уходила из квартиры, которую привыкла считать своим истинным домом.

Пойми: я не мог выбирать между тобой и Ирой. Это был бы неравнозначный выбор. Я в одинаковой мере нуждался и в тебе, и в женщине, которая искренне хотела скрасить отпущенные мне годы, наполнить их смыслом существования. Скажу более: если бы, руководствуясь чувством вины перед тобой, я отпустил бы Иру, то не смог бы простить этого ни себе, ни, главное, тебе; вышло бы только хуже. Дети, особенно взрослые, не должны становиться препятствием счастью родителей. Прости, что вынужден излагать такие прописные истины.

Я надеялся, что ты придешь на нашу свадьбу – точнее, на скромное торжество, на котором присутствовали только мы с Ирой, Света и Ирин брат. Надеялся и в то же время понимал, что ты не придешь – хотя бы потому, что ты находилась в стадии развода.

Когда я понял, что ты сбежала из Ленинграда, меня охватили растерянность, гнев, боль, страх за твое будущее и еще больший страх, что я больше тебя не увижу. Я наводил справки у всех, кто мог знать, куда ты уехала. Побывал в Куйбышевской больнице, в вузе, обзвонил твоих знакомых, чьи телефоны нашел в записной книжке, которую ты, переезжая, оставила в ящике стола… Если даже кто-то знал, где ты находишься, то молчал, следуя твоей просьбе. Ира не могла понять, почему ты так поступила. Боюсь, в какой-то момент она очень сильно на тебя разозлилась, видя, какую боль причиняет мне твой импульсивный поступок. Но хуже всех пришлось твоей тете, которая, пока я ей не позвонил, знать не знала, что ты развелась, уволилась и уехала из Ленинграда. Для нее это оказалось даже большим шоком, чем для меня, ведь ты ей даже о разводе не сказала.

Через какое-то время мне стало легче, чему в немалой степени способствовала Ира. Она делала все, чтобы отвлечь меня от грустных мыслей, благодаря ей я вновь ощутил вкус к жизни. Но я не переставал надеяться, что рано или поздно ты проявишься. Я хватал трубку, едва телефон начинал звонить, и ежедневно проверял почтовый ящик. По иронии судьбы, твое письмо пришло, когда мы с Ирой неделю отдыхали в Комарово, в Доме творчества писателей. Его достала из ящика Света и с прочей корреспонденцией положила на мой стол. Представь мои чувства, когда, разбирая почту, я увидел конверт, подписанный твоим именем. Только по этой причине ты получила ответ позже, чем рассчитывала. Если вообще рассчитывала…

Я не прошу тебя вернуться. Ты сама это сделаешь, если решишь. Я также не прошу тебя о встрече. Таёжный находится в пяти с половиной тысячах километров от Ленинграда. Но дело не в расстоянии. Я преодолел бы его, не задумываясь, если бы был уверен, что ты готова меня видеть. Просто время еще не наступило. Эмоции должны улечься. Перефразируя известную поговорку, правда – это блюдо, которое едят холодным. Уверен, ты со мной согласишься.

Единственное, о чем я прошу, – продолжать нашу переписку. Мне важно получать от тебя весточки хотя бы раз в месяц, важно знать, как ты живешь, как работаешь и проводишь свой досуг, привыкла ли ты к новым условиям, завела ли друзей. Пиши обо всем, даже о том, что ты считаешь незначительными мелочами. Для меня мелочей нет, если речь идет о тебе.

И еще одно. Я очень хочу, чтобы ты меня простила. Я знаю, что сильно виноват. Знаю, что недодал тебе любви. Жаль, что я понял это слишком поздно, когда ты уехала на другой конец страны. Но, возможно, именно это тебе и нужно было сделать, чтобы я, наконец, прозрел. И хотя я не разделяю убеждений тех людей, которые в любом событии видят скрытый, символический смысл, в данном случае я склонен с ними согласиться. Ничего не происходит просто так. И если ты считаешь, что я не заслуживаю прощения, мне ничего не остается, как смириться с этим.

Буду с нетерпением ждать ответ.

Целую, +