Таёжный, до востребования

– Ну и наконец насчет моего положения несвободного человека. – Вахидов выдержал паузу, вероятно, чтобы дать мне прочувствовать, насколько низко я пала в его глазах. – Свободен я или нет, решаю я сам. Мнение окружающих на этот счет меня не интересует. Я не женат, не помолвлен, не обременен долгами, поэтому могу жить как считаю нужным. Если я захочу познакомиться с девушкой на предмет серьезных отношений, мне не помешают ни наши «выходы в свет», ни слухи, которые их сопровождают. Но я обязательно поставлю вас в известность, и это будет означать, что мы остаемся друзьями, но перестаем ходить вместе в кино. Вы меня поняли?

– Поняла.

– Тогда предлагаю больше к этому вопросу не возвращаться.

– Хорошо.

– Что-то вы вдруг стали подозрительно покладисты. – Вахидов прищурился. – В чем подвох?

– Ни в чем. Просто вы, как всегда, правы.

– Если так, что вы делаете в воскресенье?

– Занимаюсь домашними делами. Нужно закупить продукты и сделать уборку.

– Я сдаю смену в восемь утра, потом до обеда отсыпаюсь, а ближе к вечеру, чтобы компенсировать завтрашнюю неявку на танцы, я в вашем распоряжении.

– Рустам, вы не должны… – я поймала его взгляд и осеклась. – Ну хорошо. Только не знаю, куда мы можем сходить. В кино ничего нового не показывают… Опять в кафе?

– Я подумаю. А почему вы ничего не говорите о методичке, которая вышла из печати?

– Ну а что тут говорить? Методичка как методичка, – я скромно пожала плечами.

– Дадите экземпляр для ознакомления?

– Если дело только в том, что именно я – автор…

– Дело не в этом. Я в обязательном порядке читаю все новинки по медицинскому профилю.

– А что вы писали, когда я пришла? – Я кивнула на блокнот.

– Выписывал по памяти новые слова после прочтения немецкого издания «Фауста» Гёте.

– Ваше увлечение иностранными языками похвально. Но зачем? Здесь, у нас, вы вряд ли встретите англичанина или немца. Возможно, в Красноярск их еще может занести случайным ветром, но уж точно не сюда.

– Ну, во-первых, я не планирую провести в Таёжном всю оставшуюся жизнь. А во-вторых – хотя, пожалуй, с этого следовало начать, – не хочу терять то, что столько лет прививала мне мама. Ей было важно, чтобы я знал языки. Я не спрашивал зачем – раз надо, значит надо. Выучить язык не так сложно, гораздо сложней его не забыть. А два языка – тем более.

– Согласна. Тогда не буду отнимать у вас время, занимайтесь. – Я поднялась.

– Подождите еще минутку.

– Рустам, уже поздно, а мне еще нужно…

– Что у вас случилось? – Вахидов пристально смотрел на меня.

– Случилось? – недоуменно повторила я. – Ничего…

– Зоя, я умею читать по лицам, а кроме того, успел достаточно хорошо вас узнать. Вы чем-то расстроены, но дело явно не в Дедове, иначе вы бы с этого начали.

Я колебалась. Говорить о письме или нет? Но тогда нужно рассказывать и об остальном. О предательстве Матвея, женитьбе отца, моем бегстве из Ленинграда… Это будет долгий и болезненный рассказ. Но я уже давно обещала Вахидову поведать свою историю в ответ на его откровенность – еще в тот вечер, когда мы пили чай в нашей новой столовой. Он показал себя настоящим другом и заслужил знать обо мне правду.

Кроме того, Рустам мог решить, что в Ленинграде я совершила нечто плохое, возможно, оказалась замешана в какой-то неприятной истории, из-за чего и вынуждена была уехать. Этот аргумент разрешил мои колебания.

– Сегодня я получила письмо от отца. Но это конец моей истории. Если вы располагаете временем, я готова рассказать ее с самого начала.

– Даже если для этого понадобится вся ночь, мое время в вашем распоряжении.

И я рассказала ему обо всем, начиная со смерти мамы и заканчивая возобновлением общения с отцом, которое произошло по моей инициативе, потому что я больше не могла носить в себе чувство вины и сожаления, отравляющее каждый мой день. Я рассказала, что не надеялась получить ответ, а когда он все-таки пришел, ощутила одновременно разочарование и… облегчение, потому что этот формальный ответ давал мне право и дальше держать отца на расстоянии – как в прямом, так и в переносном смысле. Однако сегодняшнее письмо, совершенно иное по содержанию, лишило меня этого защитного щита, и теперь я не понимаю, что мне делать.

Когда я закончила, Вахидов налил в стакан воды и поставил передо мной. На часах было без четверти двенадцать. Я думала, что мне понадобится гораздо больше времени, и порадовалась, что сумела изложить свою историю сжато и почти без эмоций.

– Я догадывался, что вы уехали из Ленинграда не только из-за развода. Было что-то еще – не менее, а может, даже более серьезное. Разводятся многие, а вот порывают с единственным близким родственником единицы. После смерти матери вам казалось, что вы с отцом стали еще более близки, объединившись в общем горе. Думаю, вы выдавали желаемое за действительное. В тот год каждый из вас пошел своей дорогой, просто вы были подростком и не сознавали этого. Если бы вы вышли замуж на первом курсе, то еще скорее отдалились бы от отца, но проживание под одной крышей в течение десяти лет создавало видимость крепкой семьи, пусть и состоящей всего из двух человек. Я не хочу сказать, что вы не любили отца или он не любил вас. Вы испытывали друг к другу искренние чувства, но все эти годы вы подсознательно возлагали на него ответственность за гибель матери, да и сам он, безусловно, ощущал свою вину. Не знаю, насколько ваш отец интроверт, но вы определенно держали свои переживания внутри. И когда наконец позволили себе быть откровенной, когда пришли к отцу, чтобы сообщить о предательстве мужа, он оказался к этому не готов. Да, он совершил ошибку: в ответ сказал вам о предстоящей женитьбе, хотя мог сделать это в другой раз. Он не проявил должной чуткости и фактически отказал вам в помощи, заявив, что вы взрослая и должны справляться сами. Безусловно, вы вправе были обидеться на отца, и, зная ваш характер, я не удивлен, что вы порвали с ним именно так: без объяснений и прощаний. Не корите себя, что поступили неправильно. Каждый справляется с болью по-своему. Ваша боль началась в тот день, когда погибла мама, и с тех пор никуда не делась, просто вы научились ее маскировать. Я, конечно, не психолог и могу ошибаться…

– Нет, Рустам, вы именно психолог! Так разложили по полочкам, что даже добавить нечего. И теперь я знаю, что мне делать.

– Поедете в Ленинград?

– Нет, к этому я не готова. Но я напишу отцу искреннее, теплое письмо. Проговорю – хотя бы на бумаге – то, что не могла сказать ему все эти годы. Объясню, почему так поступила. И пообещаю, что рано или поздно мы увидимся.

– Отправьте ему свою методичку.

– Думаете, нужно?

– Обязательно.

– Хорошо. – Я помолчала. – Странно, что вы обошли молчанием вторую часть моей истории.

– Вы имеете в виду развод?

Я кивнула.

– Вы и в самом деле ждете моих комментариев?

– Не то чтобы жду… Просто интересно, что вы думаете по этому поводу.

– Вы поступили правильно, предоставив мужу свободу и не чиня ему препятствий в создании новой семьи. Пожелайте ему мысленно счастья, освободитесь от обиды. И не думайте, что дело в вас. Вы ни в чем не виноваты.

– Вы точно подрабатываете подпольным психологом!

Вахидов рассмеялся.

– Нет, я просто набрался умных слов от приятеля-психотерапевта, когда работал в Склифе.

– Ого, уже за полночь! – спохватилась я, взглянув на часы. – Я бессовестно злоупотребляю вашим временем.

– Мое время в вашем распоряжении, как я уже сказал. Но вы наверняка устали, к тому же беседы на такие серьезные темы должны быть дозированными.

– Согласна. Спокойной ночи, Рустам, и спасибо.

– Рад был помочь. Если захотите еще чем-нибудь поделиться…

– Я уже и так выдала вам все свои секреты!

Закрывая дверь, я услышала, как Вахидов смеется.

Уловив боковым зрением какое-то движение, я повернула голову и вздрогнула от неожиданности. В конце коридора стояла Нана и пристально смотрела на меня. В следующий момент она, резко развернувшись, ушла.

Хотя я не сделала ничего плохого, настроение у меня упало, а в душе' зародилось неприятное предчувствие.

5

Двадцать четвертого декабря неожиданно наступила оттепель. Снег растаял, превратившись в ручейки вдоль обочин и в жижу под ногами; днем градусники показывали плюсовую температуру. В этих краях такое случалось крайне редко, примерно раз в десять лет, поэтому тут же стало поводом для обсуждений и предположений, надолго ли отступили морозы.