Так говорила женщина

— Анна! Вы в самом деле здесь, Анна?

— Ну конечно! Конечно, здесь!

Она улыбалась просто и любезно, но ему все равно казалось, будто перед ним живительное сновидение. Исцеляющий, чудотворный сон, который видят в кризисный час перед спасением горячечные больные.

— Стыдитесь, — тихо выдохнула девушка, — лентяй вы этакий! Лежите здесь, пока там, снаружи, весь мир пребывает в движении. Видели бы вы, как сияет солнце и сколько распустилось сумасшедших лиловых цветов... Я вам принесла.

Она спокойно стянула перчатку и открепила скрывающую лицо вуаль — а затем поставила в стакан растрепанный букетик фиалок и нежным движением, едва касаясь, пригладила, словно вихор у шаловливого ребенка, продолжая щебетать:

— Ну же, не печальтесь, на улице не так уж и здорово. Толпы народа носятся туда-сюда и галдят, а здесь по крайней мере тихо и можно поразмышлять. Вам это по душе. Так ведь? О чем вы нынче думаете?

Восхищенный, благоговейный взгляд отвечал: «О тебе!»

— Глупый ребенок! — улыбнулась девушка и вдруг начала оглядываться.

— Не пойду за стулом. Сяду здесь, — она опустилась на край покрывала и весело продолжила: — Представляю, что вы тут выдумываете со скуки. Целое будущее, верно? Все, что ждет впереди: водяные мельницы, вырубка леса, кутежи, женщины, охота на медведя — там, дома, в Трансильвании. Странно, правда, что и я мечтаю о том же? Жаль, нельзя нам вместе. Мне прислали из Сепешшега [10] узорные скатерти, ужасно длинные. А тетя Борбала подарила мне свою долю фамильного серебра. Там есть и сахарница — чудесная!

10

Территория Сепеш (венг.), современный Спиш (словацк. и польск.) — историческая область в Словакии (небольшая ее часть расположена в Польше).

Она говорила чуть быстрее, чем обычно, или в ее голос вкралась неестественная глухая интонация? Молодой человек откинулся на подушки и прикрыл глаза.

— Полно делать из меня дурачка, Анна! Разве так нужно со мной разговаривать?

Это прозвучало столь внезапно, что девушка в изумлении замолкла.

— Послушайте, Анна, — промолвил больной с кривой улыбкой, — я очень благодарен, что вы пришли. Как хорошо! Но зачем и вы ведете себя так, словно я болван или ребенок, вы же всегда были честны со мной? Почему не скажете: «Я пришла увидеться в последний раз, чтобы совесть моя была спокойна, чтобы я могла упоминать твое имя в обществе»? Думаете, я не знаю, что мать не стала бы такой сговорчивой. Это она прислала вас, Анна, — она знает, что жить мне осталось меньше недели.

Девушка взглянула на больного с недоумением, спокойный, растерянный взор победно выдержал взгляд мужчины, с беспокойством изучающий ее лицо.

— Ну и ну! Так вы и вправду не знаете?

— Или так, — рассмеялась Анна и схватила его за руку. Опять он собрался помирать. — Но как же нам быть с роднайской гадалкой? [11] Помните? Она предсказала, что я умру на десять лет раньше. А я пока что не спешу на тот свет.

— Гадалка обманула. Я не протяну и недели.

11

Родна — горный массив в Карпатах на севере современной Румынии.

— Помните же, как было тогда в Родне: вы стояли на одном берегу реки Хейе, а я на другом, и оказалось, что через нее — лишь две пяди?

— Я умираю, Анна, — повторил юноша с маниакальным упорством. — Я уже чувствую тот неожиданный прилив сил, который при чахотке означает одно — смерть.

Обида и нетерпение появились в голосе и выражении лица девушки.

— Пишта, если вы продолжите подобным вздором расстраивать себе нервы — клянусь Богом, я уйду.

Она отвернулась и собралась уходить, но обернулась с лукавой улыбкой — как тогда, на берегу Хейе. Мужчина рванулся к ней, с жаром и внезапно вспыхнувшей силой притянул обратно и почти прижал к себе, обхватив одной рукой.

— А я не пущу! Не пущу тебя. Ты моя.

Его руки сомкнулись на талии девушки, как железные обручи, лоб запунцовел.

Анна с безотчетным испугом попыталась вырваться. То был страх цветущего здоровья перед лицом пульсирующего перенапряжения лихорадочной, больной жизни. Но все же, стиснув зубы, она осталась у кровати, неколебимая, как статуя, с прямой спиной и высоко поднятой головой — и позволила больному прижаться горячим лицом к ее бедру. Девушка положила руку ему на голову и провела по волосам, мягким движением, едва касаясь, как приглаживала фиалки.

— Послушайте, — тихо обратилась она к нему, — вы негодный мальчишка. Сначала прогуляли здоровье на пирушках, простудились, заработали дурацкое воспаление, и вам все равно, что волнуются ваши мама и невеста. А теперь еще и меня смешите вздорными, речами. Вы глупыш, глупыш!

— Полно, будет, — взмолился юноша.

— Все вы, сильные мужчины, таковы. Забияки, которые мгновенно впадают в отчаяние, стоит им ушибить мизинец. Главная радость — довести до слез женщину. Вы, конечно, ожидали, что я расплачусь и соглашусь через пару месяцев обвенчаться с вами.

— О! Вот, значит, какая ты добрая, Анна!

— Будто кто-нибудь пожалел бы такого тирана и фантазера. Прекрасная перспектива, скажу я вам! Каждый год придется по три раза вас оплакивать — пока однажды вы не схороните меня саму, и кто знает, что за женщина будет накрывать на стол серебро тети Борбалы — может, вторая ваша жена?

— Полно, милая!

— Знаете что, Пишта? Пообещайте, что и тогда не возьмете в жены эту бледную девицу Понграц. Не возьмете? Посмотрите мне в глаза и пообещайте.

Ласковый, нежный тон ее голоса неожиданно взбудоражил мужчину. Мужчину человека, который инстинктивно хочет до последнего вздоха оставаться сильным — активным, опасным, тем, с кем считаются. Он протянул руки к плечам девушки и рывком повалил ее на себя, почти коснувшись свежих, пахнущих фруктами губ. Затем силы его покинули, он упал на кровать и зарылся лицом в подушки.

Раздался кашель. То был сухой голос смерти, от которого стынет кровь в жилах.

Девушка обернулась позвать помощь, но пальцы больного судорожно сомкнулись на ее запястье. Она присела на кровать, провела пальцами по морщинам на бледном лбу и, облокотившись на подушку, поглядела на страдальца. Печальное сострадание доброго человека отразилось в ее чертах: то было древнее милосердие женской души к тому, кто ищет ее защиты. Анна подумала о высоком, стройном и сильном парне, который три года назад на загородной прогулке одной рукой перенес ее через речушку Хейе. Тогда и созрело в них то искусственно взращенное чувство, которое практически неизбежно внушила им ситуация: родительская воля, соседство земель... В то время Анна полагала, что иначе уже и быть не может. Ведь они любили друг друга.

Больной с выцветшим, изменившимся лицом, с пятнами, проступившими вокруг глаз, тяжело дышал рядом. Анна опустила руку на бледные пальцы с синими прожилками. Взглянув на ногти, она заметила, что те выгнулись и утолщились: признак поздней стадии болезни. На мгновение девушка почувствовала укол сильной, неподдельной боли. «Это ведь конец», — подумалось ей. Но разве так было бы лучше?

Больной позвал ее. Голос его был спокойным — почти утешающим.

— Анна! Сядь ближе — послушай!

— Нельзя, — прошептала девушка и приложила палец к его губам.