Там, где нет тебя

Он вернулся через несколько минут и, поставив на тумбочку поднос, помог Ане подняться, а затем подал ей чашку, присев на постель напротив неё.

— Надо допить, — он настойчиво вернул Ане чашку, когда она, выпив половину, попыталась её ему вернуть. — Палыч сказал — надо пить много жидкости.

— Я больше не могу, — попыталась протестовать Аня. — Мне её даже держать тяжело.

— Я могу подержать, — Вольский в одно мгновение сел рядом, обнял Аню и поднес к её губам чашку. — Пей. Надо, Анюта, надо, — ласково шепнул он, а потом, когда Аня в изнеможении откинулась на его руку, осторожно уложил её на подушку.

— Прости за то, что доставила столько хлопот, — вздохнула она, виновато поглядев на Влада. — Возишься со мной, как с маленькой.

Он несколько секунд молча смотрел на неё с каким-то странным выражением нежной грусти, а потом легко усмехнулся:

— Учитывая разницу в комплекции, ты для меня действительно маленькая, так что мне не сложно возиться с тобой.

— Я не это имела в виду.

— А я — это, — не дал Ане говорить дальше Вольский. — Ты только представь, как бы я таскал на себе двухметровую стокилограммовую тетку?

Ане вдруг стало смешно. Она почему-то никогда не думала, как выглядит на фоне Вольского. Рядом с его двумя метрами её метр пятьдесят семь, наверное, действительно смотрелись кукольно-игрушечными. А если учесть, что весила она всего пятьдесят килограмм, то в стокилограммовом объеме Влада она вообще где-то незаметно терялась, вернее, была его половинкой. Половинка Вольского… Влад, заметив, что она улыбается, довольно заметил:

— Ну вот, и настроение поднялось, значит, идешь на поправку.

— Спасибо, — Аня перестала улыбаться и теперь смотрела на Влада так серьезно, как только могла и насколько позволяло ей её больное состояние. — Я не знаю, как и благодарить тебя за все, что ты для меня сделал.

— Ты выздоравливай, — мягко и хрипло произнес Вольский. — Это будет лучшая благодарность.

В глазах подозрительно защипало, и Аня смежила веки, чтобы предательски не расплакаться. Забота Влада была такой искренней, обезоруживающей и бескорыстной, что у неё не хватало слов, чтобы выразить всю глубину тех чувств, которые сейчас ворочались в её душе.

— Ты спать хочешь? — участливо спросил Вольский. — Свет выключить?

Аня согласно кивнула, и когда комната погрузилась в темноту, осторожно стерла скатившуюся по щеке слезу.

— Ты иди домой, — она не видела, где сейчас находится Вольский, и говорила куда-то в пустоту наугад. — Тебе тоже отдохнуть необходимо.

Голос Влада прозвучал совсем рядом, и постель тяжело просела под его весом.

— Я на диване у тебя внизу спать лягу. Можно?

В непроницаемой темноте минутная пауза показалась Анне целой вечностью.

— Поздно уже. Да и боюсь я тебя одну оставлять.

— Хорошо, — собственный голос был неузнаваемо чужим, внезапно выплывшим из мрака и тут же утонувшим в его призрачных объятьях.

Аня вдруг отчетливо поняла, что действительно хорошо, хорошо, что он не уйдет и не оставит её одну. Ей не хотелось оставаться одной. Впервые за долгое время одиночество её пугало и тяготило.

— Хочешь, посижу с тобой, пока ты не уснешь? — ладонь Влада нашла её руку и осторожно накрыла. — Когда я был маленький и болел, мама всегда садилась рядом со мной, брала за руку и рассказывала какие-нибудь замечательные истории, пока я не засыпал.

— Какие? — непонятно почему Анне вдруг захотелось знать, какие истории Вольский считал замечательными.

— Я очень любил рассказы о животных Сетон-Топсона, — интонации в голосе Влада стали плавными и мягкими, и Аня поняла, что он улыбается. — Больше всего мне нравился рассказ про черно-бурого лиса Домино. Я его наизусть до сих пор помню.

— Расскажи, — Аня произнесла это прежде, чем успела подумать, но её просьба ничуть не смутила Вольского, захватив Анину руку в плен своих больших и теплых ладоней, он низко и бархатно-тягуче начал повествование:

— Солнце село за Голдерские горы, и мягкие сумерки, которые так любят все

животные, разлились над морем холмов и равнин…

Глаза, привыкшие к темноте, теперь видели огромный силуэт Влада, такой выразительный и успокаивающе надежный. Аня смотрела на него, слушала его голос, и на неё снисходил какой-то умиротворяющий покой. Словно этот мужчина забирал все её печали и горести, прогонял глупые страхи и серых призраков. Он все говорил, говорил, говорил, и слова его яркими картинками кружили вокруг Ани, погружая её в уютную полудрему, в которой шумел весенний лес, на пригорке, распушив длинный хвост, стоял черный лис, а из проплывающих по небу облаков, словно ласковое солнце, на неё смотрели искрящиеся серые глаза Вольского.

Эти глаза были первым, что она увидела рано утром, когда проснулась. Мужчина вошел в комнату, принеся с собой яркий утренний свет, энергетику нового дня и тепло своей улыбки.

— Доброе утро! Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, — Аня насторожено прислушалась к ощущениям. Температуры, похоже, не было, но тело казалось вялым и инородно-чужим. — Поесть, наверное, надо, — попыталась встать она.

— Подожди, — Влад осторожно отогнул одеяло и бережно поднял Аню на руки. — Я тебя отнесу. Ты еще слишком слабая, чтобы ходить.

Сил протестовать не было. Сил не было совсем. Аня не стала даже утруждать себя что-то говорить, просто положила голову на его прохладное плечо и устало прикрыла глаза. От него так хорошо пахло: зубной пастой, свежестью и еще чем-то едва уловимым — возбуждающим, заставляющим остро напрягать обоняние, чтобы уловить ускользающую тонкую терпко-горькую нотку. Это было такое волшебное ощущение, возможно, ужасно неприличное, но ей так сладко и хорошо было чувствовать себя крошечной и потерявшейся в его руках. В них было так уютно, что она готова была продать душу дьяволу, лишь бы он не выпускал её и побыл с ней так еще немного.

Он внес её в кухню и бережно усадил на стул возле стены, так, чтобы она могла найти себе удобную опору.

— Сейчас я тебя покормлю, — засуетился Влад.

В этом была какая-то странная, тихая интимность момента — стоящий на её кухне мужчина с закатанными по локоть рукавами, моющий посуду и готовящий еду.

Широкие запястья и длинные пальцы гибко и красиво двигались по поверхности столешницы, словно он всю жизнь занимался не боксом, а шинковал зелень или капусту. Он наклонился, и рубаха натянулась на огромной спине и плечах, обрисовав четкий рельеф мышц. Аня поймала себя на мысли, что любуется его поджарым тренированным телом. Нет, не с похотью, вожделением или праздной пошлостью, а как человек, любящий искусство, способный оценить красоту линий и пропорцию форм. В этом загадочном мужчине так гармонично сочетались, казалось бы, несочетаемые вещи. Сила, ум, мощь, легкость, мужественность, красота, самоирония и какое-то величавое чувство внутреннего достоинства.