Там, где престол сатаны. Том 1

– И рюмочки нам, – не то попросил, не то повелел ему Макарцев. – Мы все-таки не бомжи и не алкаши какие-нибудь, а достойнейшие представители самой гуманной профессии… – Ему в ответ была преданная улыбка и первому из всех предоставленная в личное пользование кружка. – И если вслед пиву или предваряя его мы позволим себе нечто иное, то хотелось бы, дорогой Павлик…

– Обижаете, Виктор Романыч, – ласково шепнул Павлик и утер рукавом белой курточки взмокшее лицо. – Всё здесь.

Он кивнул на сумку и удалился, от всей души пожелав докторам хорошо провести время.

С возгласом: «Посрамим Фому неверующего!» Макарцев открыл сумку и одну за другой принялся извлекать из нее благородно-коричневые бутылки «Праздроя», рюмки, заботливой рукой завернутые в салфетки, сами салфетки, несомненно бумажные, но своим ласкающим прикосновением вызывающие смутные воспоминания то ли о шелке, то ли об атласе, то ли вообще о черт знает какой утонченности. Затем выплыли покрытые серебряной фольгой лоточки и мисочки, литровая банка, плотно набитая квашеной капустой, две баночки красной икры и ловко укутанная в чистейшую марлю вместительная салатница, наполненная крупными, нежно-розовыми, благоухающими лавровым листом креветками.

– Это не Павлик, а какой-то Лукулл, – глотая слюну, едва вымолвил потрясенный Сергей Павлович.

– Действительно, – пробормотал Давид, неотрывно следя за Макарцевым.

Покончив с сумкой, тот нарочито медленными движениями открывал кейс.

– Достаем ключик, – приговаривал Макарцев, и в руках у него появился маленький серебристый ключик, – вставляем в замочек… Ах, как давно не играл я в чудесную игру под названием: мой ключик – ваш замочек! Стареем, стареем…

Замочек щелкнул, крышка волшебного чемоданчика отскочила, открыв взорам докторов две бутылки «Московской» с медалями на зеленой этикетке.

– Ё-мое! – расплылся в улыбке студиоз. – Виктор Романыч! Ну вы, ващ-ще, даете!

– Не надо изъявлений благодарности, уважения и личной преданности, – сияя, уже парил над столом Макарцев. – Эти скромные дары являют собой, в сущности, лишь бледную тень моего давнего чувства к нашему имениннику и другу. Друзья! Наполним рюмки этой чистой как слеза ребенка водкой, а кружки – этим превосходнейшим чешским пивом. Слияние сих двух всегда приносит отменный результат…

– Водка без пива… – радостно подхватил студиоз, но Макарцев решительно его оборвал.

– …деньги на ветер. Егор! Не оскорбляй наш слух речами банальными, как геморрой. Итак. Мой драгоценнейший друг, Сергей сын Павлов Боголюбов! Открывая наш маленький пир во время большой чумы, я призываю тебе: радуйся! Радуйся, спаситель отравившихся, надежда инсультников, упование травмированных! Радуйся, заступник скитальцев, опора хромых, прибежище обиженных! Радуйся, утешитель сирот, радетель старцев, просветитель заблудших! Радуйся, светило «Скорой помощи»! Радуйся, источник исцелений, распознаватель недугов, вместилище светлых дарований! Радуйся, художник клистиров, кудесник капельниц, заклинатель неукротимых рвот! Радуйся, друг пьяниц, сообщник курильщиков, покровитель всех Магдалин! Радуйся, светило «Скорой помощи»! Радуйся, противник вытрезвителей, обличитель милиции, поборник гуманизма! Радуйся, враг мздоимцев, хулитель тупиц, бич равнодушных! Радуйся, в нищете прозябающий, угла не имеющий, в тугой узел завязавший! Радуйся, светило «Скорой помощи»!

Последние слова Макарцев почти пропел.

Студиоз, имея в деснице рюмку, а в шуйце – кружку с опадающей пеной, не спускал с него восторженных очей.

Изображая овацию, Давид несколько раз бесшумно прикоснулся ладонью к ладони и просипел:

– Акафист Боголюбову, доктору и человеку. Выдержано в православной традиции. Мы восхищены.

Сергей Павлович хмуро улыбался.

– Ergo bibamus! – призвал всех Макарцев и медленно, с чувством выпил. Затем он подцепил в одном из лоточков скользкую и крепкую даже на вид шляпку белого гриба, с мечтательно полузакрытым взором подержал ее во рту и, проглотив, немедля поднес к губам кружку с пивом. – Первую, – как великую тайну, успел сообщить он, – залпом и до дна!

– Виктроманыч, – с блаженными всхлипами одну за другой искусно расчленяя и высасывая креветки, промычал студиоз, – вам памятник при жизни…

– В виде Моисея, ударом жезла исторгающего воду из камня, – прибавил Давид.

– Давай, Вить, – протягивая пустую рюмку, скучно молвил Сергей Павлович. – Без долгих пауз!

Друг Макарцев глянул на него с изумлением.

– Ямщик, ты куда гонишь? Или стол тебе не по вкусу? Или мы тебе не милы? Или, может, у тебя зазноба, и ты нынче вечером обещал ее приласкать?

– Ни то, ни другое, ни третье, – отмахнулся виновник торжества. – Душа горит.

Печальный Давид понимающе кивнул и поддержал. И студиоз, веселый и румяный. И друг Макарцев, объявивший, что в таком случае всецело одобряет и присоединяется. Но еще два слова.

День рождения доктора Боголюбова затейница-судьба до его упокоения – подай, Господи, ему всяческое здравие, благоденствие и многая лета! – сочетала с бывшим красным днем советских трудящихся, именуемым днем сталинской конституции. Вопрос! Макарцев поднял вилку с нанизанным на ней кружком сырокопченой колбасы. Не обречена ли в России всякая конституция как в прошлом, так и в настоящем и, надо полагать, в будущем, в сути своей неизменно оставаться сталинской, то бишь служить ласкающим взор фасадом барака усиленного режима? БУР, само собой, следует рассматривать всего лишь как образ, в наши дни, по счастью, не являющийся буквальным отражением действительности, – однако, друзья мои… И конституция с ее статьей шестой! Тут он выпил, вслед за тем с наслаждением выцедил кружку пива, и, скушавши колбаску и капустку, направил освободившуюся вилку прямо в баночку с красной икоркой. И все остальные совершили подобное. Лишь студиоз продолжал стонать над креветками. Салатница пустела на глазах.

– Егор, – укоризненно просипел Давид, – ты не прав.

– Кушайте, кушайте, – жуя, благословил Макарцев, – мы не считаем. Мы кликнем – и Павлик еще принесет.

Загадочный Павлик со скатертью-самобранкой. Никакой загадки, важно отвечал публике Виктор Романович, утирая нежнейшей салфеткой румяные уста и порядочно тронутую сединой щеточку усов. Стопроцентное излечение хронического алкоголизма. Метод доктора Макарцева. Павлик погибал, я воскресил его; шел ко дну, а я его спас; тащил из дома последнее, третьего же дня купил «Ситроен». Аллилуйя! Сергей Павлович «аллилуйю» не подхватил и даже напротив – лениво высказался в том духе, что его лучший друг продолжает морочить людей гипнозом. До глубины души возмущенный глаголом «морочить», Макарцев указал, что он не какой-нибудь бесстыжий Чумак или наглый Кашпировский, хотя, растоптав клятву, мог бы. Как нечего делать. Честь факиру, который навеет бедным женщинам сон золотой.

– В меня бы верили, как в Иисуса. За мной бежали бы с воплем: Виктор сын Романов, спаси нас!

Да, гипноз. Но кое-что еще! Он воскликнул и стукнул кружкой о столешницу. На стук возник Павлик с выражением собачьей преданности в голубеньких глазках, узком лобике и утопающем в пухлых щеках носике с крупной, розового цвета бородавкой на левой ноздре. Коротким мановением руки друг Макарцев его отпустил. Да. Медикаментозно. Внутривенно. И орально.

– Ich habe eine Sistem! Das ist wunderbar!

Сергей Павлович немедля и чистосердечно покаялся и взял отвратительный глагол назад. Более того: он предложил выпить не за свой день рождения, изначально опороченный совпадением с днем лучшей в мире конституции…

Блаженное состояние первого опьянения охватило его.

…она несомненно девственница, ибо редкостное уродство плюс отсутствие выраженного libido надежней всех замков оградили ее плеву… девственница и ударница труда… укладчица шпал на путях в светлое будущее. Мозолистыми руками приняла роды. И стальными зубами перегрызла пуповину. И качала в колыбели, дыша на младенца мерзейшим перегаром потребленного накануне самогона и напевая: «Придет серенький волчок и укусит в мозжечок». Сергей Павлович умолк, дабы перевести дух. Еще более опечалившийся от выпитого и съеденного Давид воспользовался минутой молчания и пожелал высказаться об упомянутых именинником замк'aх, призванных предостеречь слабый пол от грехопадения. И уже начал: однажды, средь бела дня… Но в свой черед его перебил Макарцев, внезапно вдохновленный темой и посему не терпящий ни секунды промедления.