Танцующие с тенью

Термином нуминозный описывают божественное присутствие. Это слово происходит от латинского numen, означающего «кивок» или «подмигивание», что, очевидно, указывает на игривую готовность божественного к контакту с человеческим. Согласитесь, это совсем не вяжется с образом бесконечно удаленного от человека «совершенно Другого», о котором говорит немецкий евангелический теолог и религиовед Рудольф Отто. Высшая реальность — это не дуализм, не двойственность, а открытое единство, в котором есть место для всего разнообразия. В единстве мы различаем многое. Во многом мы движемся к одному. В преходящем содержится трансцендентное, ведь все сущее включает в себя собственную противоположность. Одной из центральных концепций индийской философии и религии индуизма является Атман — так называют вечную реальность, или Самость, которая отдельна, но все же пребывает во всех проявлениях. Наша работа в том, чтобы различать, а награда (дар) в том, чтобы пребывать. Эго конечны; Самость пребывает всегда и во всем. В отличие от эго, Самость никогда не рождалась и, следовательно, не может умереть. Это именно то истинное постоянство, которого так жаждет эго.

Подружившись с архетипом тени, мы радушно приветствуем спящего великана — все силы, дремлющие внутри нас. Для древних людей эти силы, которые они осознавали во Вселенной и в себе, персонифицировались в виде богов. Склонные к буквальности воспринимали эти персонификации как реальных персонажей. Однако всегда находились люди более осведомленные, которые видели в них метафоры сил, присутствующих в человеческой душе и во Вселенной, как имманентно, так и трансцендентно. Эти же люди в конечном счете увидели душу и Вселенную как два аспекта одной реальности. Персонификации никогда не считались средством предоставления физических доказательств. Это факты психические, духовные, а не физические. Зрелая вера берет эти факты и реализует их в видимом мире в форме любви.

Кольридж говорит: «Понятные формы древних поэтов, справедливая гуманность старой религии… все это исчезло… Но сердцу все еще нужен язык; древний инстинкт все еще возвращает древние имена». Атеист отрицает Бога, но все равно может испытывать тоску по абсолюту. В этом смысле способность атеиста к трансцендентности становится тоской по ней. Действительно ли это атеизм? А может, атеисты — это всего лишь те, кто отрицает существование чего-либо за пределами эго и за рамками того, чему рациональная традиционная наука может найти эмпирические доказательства?

Некоторые истины о нас и о нашем путешествии легли в основу унаследованных нами религиозных концепций. Например, в данном контексте ангелы и дьяволы являются метафорами энергий, помогающих и причиняющих нам страдания без какого-либо контроля с нашей стороны. Делая акцент на доказательстве фактической или буквальной природы этих метафор, мы оказываемся в ловушке: мы редуцируем, урезаем трансперсональное до личностного.

Как уже говорилось выше, Будда, которого почитают сейчас, — это не историческая личность Гаутама, а воплощение просветленности, пробудившейся в нем и пока скрытой в нас: «Само это тело: да, Будда». Мы преклоняемся как перед его актуализированной просветленностью, так и перед своей потенциальной, дремлющей в нас и пробужденной в нем. Одна из сутр гласит: «Освободившись от эго, ты узнаешь, что ты Будда». Об этом же говорит и японский мыслитель, патриарх дзен Догэн Дзэндзи: «Это рождение и смерть [наши] — жизнь Будды». Осознание Христа, как и осознание Будды, не имеет отношения к исторической фигуре Иисуса. В сущности, святой Павел почти никогда не упоминает событий из его жизни. В психодуховном мире психики пришествие Мессии трактуется как событие внутреннее, как осознание Спасения — спасения от рабства страхов и желаний эго. Это освобождение от ловушек раздувания эго ради открытости божественному и смиряющему движению к целостности. Это то «движение, но не силой» эго, о котором говорит Лао-цзы.

В трансцендентном смысле Иисус и Будда не боги; они не «совершенно другие». Они наглядно демонстрируют возможности более дальних пределов нашей человечности, то есть нашей божественности/Самости. Иисус и Будда не просто олицетворения, а архетипические воплощения безусловной любви, вечной мудрости и исцеляющей силы, которые могут реализоваться в каждом из нас. Это не просто аллегория, а четкая артикуляция искреннего желания Самости проявить себя в живых образах святых и бодхисатв. Они — своевременные и вечные дары, составляющие наше духовное наследие. Без них мы бы никогда не узнали, каких высот может достичь человечество, какие границы оно способно пересечь. Мы, скорее всего, думали бы, что наш предел — это то, что сделал Александр Македонский, или то, о чем говорил Платон.

ЗЕМЛЯ И Я

Если личность — это Вселенная в миниатюре, то каждое наше воспоминание и образ — такая же часть природы, как ветры, пески и звезды. Джин Хьюстон^[54]

Еще один дуализм, в ловушку которого легко угодить, — противопоставление себя Земле. Это ведет к отчуждению от природы. Мы будто по-прежнему думаем, что Земля плоская, что это объект для нашего пользования. На самом же деле Земля — живое существо, ведь она питает себя, меняется, проходит через циклы жизни и смерти, осознанно стремится к единству. Ее живая энергия постоянно движется, она неизменно музыкальна, в слиянии с любовью. Как только мы признаем и начинаем чтить этот факт, наше отчуждение от Земли трансформируется в общность. И тогда монохромный мир открывается для неисчислимого разноцветья радуг.

Человеческое сознание — это то, как Вселенная думает о себе. Мы не живем на Земле — мы часть ее образа жизни, ее живые элементы. Мы органы, с помощью которых Вселенная выживает. Только наше непонимание и предвзятость заставляют нас думать, что все это существует отдельно или что мы находимся на Земле точно так же, как можем стоять, скажем, на бетонном полу. Человек — один из биологических видов природы, а не ее оппонент и уж точно не ее правитель. У древних людей не было сложных эго, отделявших их от вещей в природе. Чтобы достичь более осознанного единения с природой, нам следует решительно отделаться от того, что сейчас стоит между нами и ней, то есть от дуализма «я здесь» и «она там».

Закрытое эго, смотрящее на мир как на нечто отдельное, видит только смерть и конец и живет в страхе. Открытая Самость, которая едина с природой и считает времена года своими, знает, что смерть — это не конец, а лишь часть продолжающегося цикла. Именно так природа объединяет противоборствующие силы и становится источником и причиной радости. На самом деле, поскольку Вселенная продолжает развиваться, она все еще создается. То, что мы, люди, «созданы по образу и подобию Божьему», означает, что природа с нами еще не закончила, что она еще может много чего нафантазировать. Мы — конкретный момент творения, в котором становится видимой текущая работа созидания/эволюции. Джозеф Кэмпбелл говорил, что наше нынешнее благоговение перед Землей есть возрождение священного, это высвобождение творческого воображения, взаимной любви и даже мистицизма.

Пышнее всего это архетипическое сращение человеческого/божественного/земного чествовали в древности в греческом городе Элевсине. Там ежегодно разыгрывали мистерии Деметры и Персефоны. Древние греки воспроизводили возвращение Персефоны в сопровождении Гермеса к ее матери Деметре после того, как ее изнасиловал и забрал в подземный мир Аид, теневой властелин смерти. Деметра, богиня земледелия, глубоко горевала об этой утрате, и, пока не было Персефоны, бесплодие опустошало землю. А как только ее дочь освободилась, Деметра позволила посевам снова расти. Так жизнь и смерть достигли соглашения. В конце концов Деметра решила принять тень (Аида), а не уничтожать ее. Обратите внимание на парадоксальную метафору в этом сочетании противоположностей: растительная жизнь возникает вследствие исчезновения (посадки семян); Персефона исчезает, а затем появляется вновь, и с ней приходит обильный рост растений. Этот миф демонстрирует, что для полного оплодотворения земли (или психики) Деметры и Персефоны недостаточно. Для этого требуются как светлые, так и темные времена года. Аид, темная сторона, является необходимым ингредиентом этого процесса. Физическое и духовное плодородие требует как мужской, так и женской энергии, как яркого солнца, так и холодной тени.

«Первым эффектом посвящения в мистический храм мира является не знание, а впечатление, чувство священного благоговения и удивления при виде божественного зрелища, представленного видимым миром», — писал Аристотель об элевсинских мистериях. Цель этих древних земных обрядов заключалась в том, чтобы породить не новое знание, а видение нового мира в этом мире. Преходящие явления вмещают в себя неискоренимую реальность. Посвященные в Элевсине преисполнялись непреходящей радостью. Они находили импульс для того, чтобы продолжать жизнь, и этот импульс был неоспоримым и стабильным. После обряда они по своему опыту знали, что все живое умирает только для того, чтобы возродиться. Они знали, что тень содержит в себе свет и высвобождает ее. Они прокладывали путь между двумя мирами, удерживая и примиряя и землю с небом, и небо с землей, и жизнь со смертью, и смерть с жизнью; все это — одна и та же реальность. (Именно эту реальность мы имеем в виду, говоря «на земле, как и на небесах».) Посвященные ликовали в этом лирическом действе возрождения, в этом духовном контракте, подписанном между жизнью и смертью. Они находили в темном дворце смерти порог, ведущий к жизни. Эти мистерии, по сути, представляли собой духовные брачные обряды, ведь они объединяли два царства, смерть и жизнь, в единый цикл, а не в некий безнадежный тупик.

В элевсинских мистериях под вечной жизнью подразумевалось не сохранение индивидуальных идентичностей, а единая божественная идентичность, которая ежегодно появляется в период между набухающими почками и сбором урожая. Бессмертие в древнегреческих мифах — это не о сохранении индивидуальной идентичности какого-то эго, а об алмазно-твердом постоянстве бессмертной Самости внутри и вокруг нас. Наша личная идентичность становится бессмертной, когда мы в отведенной нам жизни живем, исходя из любящих целей Самости. Тогда мы выживаем вместе с Самостью не как отдельные личности эго, а, скажем, как идентифицируемые электроны вокруг божественного ядра. Данте видел блаженных в раю в виде лепестков мистической розы света и единства.