Танцующие с тенью

Только когда улетучиваются все ожидания, появляется всадник просветления. Когда никто не пришел к нам на помощь, приходит он. В попытках нашего побежденного эго познать тайны жизни мы наконец улавливаем проблеск трансцендентного плана, который всегда был в работе. Всадник все время скакал к нам, в нашем направлении. Нам же достаточно просто стоять спокойно и осознанно, глядя, как всадник просветления, силуэт которого виднеется на фоне восходящего солнца, машет нам рукой.

ПРАКТИКА

Прочитайте вслух написанное далее. Запишите это своими словами и повторяйте каждый день, пока не перевернете последнюю страницу этой книги.

Я хочу наслаждаться желанием и быть свободным от его власти надо мной. Я способен освободиться от привычки хвататься за преходящее и верить, будто оно постоянно будет осыпать меня дарами. Угодив в ловушку желания, я преувеличиваю и раздуваю ценность и привлекательность желаемого мной. Я веду себя так, будто это все, что мне доступно. Под чарами желания я засыпаю и одновременно становлюсь одержимым им. Пока я действую так, будто состою исключительно из заблуждений подобного рода, мне не наладить контакта с величайшими глубинами своего потенциала. Потенциал означает силу, но, пока я остаюсь заключенным в собственных иллюзиях, моя сила находится в руках тирана эго.

Самая закоренелая и коварная привычка эго — верить, будто то, что мне нужно, находится вне меня. Быть обманутым таким пустым обещанием — самое серьезное препятствие на пути к просветлению. Отрекшись от вечной тревоги об этом необходимом мне внешнем, я высвобождаю свой безграничный внутренний неиспользованный потенциал. Это отречение заключается в отказе не от человеческих удовольствий, а от непропорциональных ожиданий от этих удовольствий. Перестав бродить по улицам в бесплодных поисках, я наконец могу спуститься в винный погреб собственного дома, где пылятся штабеля бутылок, ожидая, когда их откупорят. То, чего мне не хватает, всегда было со мной; я — самое лучшее вино, прибереженное напоследок и ждущее, чтобы его налили. «Это Я, не бойтесь».

РЕАЛЬНОСТЬ И Я: ДАЛЬНИЕ РУБЕЖИ МАЙНДФУЛНЕС

Когда ум безмятежно покоится в единстве сущего, дуализм исчезает сам собой. Сэн Цан^[56]

Если мы примиряем враждующие противоположности, которые дергают нас за ниточки эго, а затем преодолеваем их, значит, мы находимся на духовном пути. Когда мы перестаем бороться с ними и просто удерживаем их до момента исцеляющего примирения, мы становимся здравомыслящими и пробужденными. Так мы даем себе то, чего всегда хотели от других: уделяем активное внимание стоящей перед нами реальности без осуждения, страха, контроля, ожидания или цепляния. Внимание означает паузу. Мы на какое-то время задерживаемся между стимулом и реакцией, между мыслью и действием — так же, как делаем это между вдохами. Это майндфулнес, наша осознанная медитативная реакция на дыхание здесь и сейчас. Это форма самоотражения. В таком внимании к тому, что есть, я отражаю и воспроизвожу себя и клянусь в верности реальности, стоящей за моими текущими трудностями, а не убеждениям и представлениям моего эго о ней. Это сила майндфулнес пробуждает нас, по словам Шекспира, «подобно жаворонку, с зарей встречающему лучи, что над угрюмою землей распелся у ворот небесных»^[57].

За внешней видимостью (условной реальностью) стоит бесформенность (невидимая реальность). Эта невидимая реальность не имеет своей отдельной сути, присущей изначально (автономной, ничем не обусловленной), — это пустота, пространство. Связь между ними осуществляется через душу. Видимость — это ян, внешняя мужская энергия. Инь — это женская энергия, пустота, внутренний простор, не ограниченный какой-либо формой. А реальность в целом — это фигура и фон, объединенные друг с другом. Следовательно, целостность — это то, что мы упускаем, видя мир привычным способом. Я не вижу целой картины, когда фокусируюсь на чем-то одном или когда угождаю в ловушку драматических прикрас вещей или событий. И еще меньше я вижу, когда одержим чем-то или зависим от чего-то. В этом состоит главная опасность привязанности к страху и желанию. (Хотя тут нас может утешить тот факт, что страх и желание не абсолютны. Они всегда относительны, их всегда можно оценить по шкале от одного до десяти.)

Как же мне связаться с фоном своей реальности или с фигурой, слившейся с фоном, если я погряз в наслоениях эго? Поймать эту разницу невозможно, она неуловима для человеческого глаза. Чтобы увидеть полную картину, мне нужно нечто большее, чем глаза, большее, чем сфокусированное внимание. Пристальное, сосредоточенное внимание позволяет мне увидеть только фигуру. Для полноты картины необходимо внимание рассеянное, без привязанности к чему-либо одному, — нужен майндфулнес. Только в этом состоянии появляется фон всего сущего.

Слово на санскрите, обозначающее майндфулнес, переводится как «присутствовать и оставаться». Мы просто остаемся со своей реальностью и уделяем ей внимание достаточно долго, чтобы получить доступ как к фигуре, так и к фону, и таким образом находим баланс целостности. Вот простой пример: мы с вами гуляем по пляжу, и я слушаю, что вы мне говорите. Но я при этом слышу также шум прибоя, он служит фоном, основой для истории, которую вы мне рассказываете. Ваша история обогащается моим вниманием к ней вместе со звуками волн. Все это сливается в один ритм. Для моих ушей ваша история — это фигура (то, на что я обращаю внимание, слушая); а звук прибоя — фон (то, что я слышу, не сосредоточиваясь на нем). Фигуру мы слушаем, а фон слышим. Вместе они сливаются в один захватывающий образ. Как Лоренцо сказал Джессике в «Венецианском купце»: «Пусть музыки звучанье нам слух ласкает; тишине и ночи подходит звук гармонии сладчайший»^[58].

Фигура и фон постоянно оперируют в психодуховном синтезе. Внешнее проявление — это видимая фигура, за ней находится невидимый фон бытия, небытие, невещественность. Одна из форм майндфулнес заключается в том, чтобы сосредоточить внимание непосредственно на фоне бытия, отказаться от привязанности к фигуре и позволить себе переключить внимание на фон, из которого она возникла. Приведу пример: я чувствую опустошенность из-за того, что меня оставила партнерша, но я отбрасываю его на достаточно долгое время, чтобы войти в архетипический фон этого чувства — в сиротское ощущение ребенка, какой я есть сейчас и каким был всегда. В результате я контактирую с двумя подземными источниками: мне нужно проделать свою личную работу, погоревав над этой конкретной утратой и всеми потерями в прошлом, которые она оживляет, и мне нужно принять духовный вызов — лицом к лицу столкнуться с теневой стороной архетипических трудностей ребенка-сироты-героя и интегрировать ее. Многое происходит в моей психике в связи с тем, что меня оставили, и ставки резко повышаются. Беда не только в том, что меня бросили, но и в том, что меня нашли. Благодаря майндфулнес я оставил фигуру и нашел фон. В конечном счете кризис может захлестнуть и возродить меня, как разлившийся Нил оплодотворяет высохшие земли.

Фоном для видимого служит невидимое. Это «вспышка, открывшая невидимый мир», о которой пишет Уильям Вордсворт. Найти в ней покой и безмятежность — осознанность, майндфулнес в чистом виде, вспышка, поставленная на паузу. Пауза для времени — то же самое, что пустота внутреннего отдельного существования для бытия. Майндфулнес приводит нас к месту, где время и бытие, изменчивость и безусловность едины.

Вера в то, что существует только внешняя видимость, означает привязанность к внешнему. Мудрость находят, когда в результате внимания к внешнему понимают, что эта фигура изображена на фоне еще одной реальности. Эта более глубокая реальность — чистый простор, открытый потенциал, который, в отличие от ограниченной внешней видимости, безграничен. Именно в этом и состоит разница между эго и Самостью.

В восточной трактовке вокруг каждой фигуры есть пространство, равно как и между разными фигурами. Это пространство — шуньята, пустота, которая, как оказывается, удивительно плодородна, так как она предлагает нам более полный контекст, фон для нашей реальности, лишенной каких-либо ограничений. Шуньята означает, что ничто в мире не существует само по себе — все взаимозависимо. Это не нигилизм, а утверждение, что природа всего просторна. А мудрость — это понимание этой пустоты, то есть именно той открытости, которая описана в девятнадцатой главе «Откровения»: «И увидел я отверстое небо».

Экзистенциальная вина возникает в результате отчуждения эго от Самости. Тревога экзистенциалистов относительно этой пустоты, возможно, по-настоящему не связана с «конечным состоянием». Может, она проистекает из их настойчивого утверждения, что эго — единственная реальность. Эго любит линейность и ненавидит циклы. Если бы экзистенциалисты уничтожили разрыв между собой и всем остальным, возможно, их тревога превратилась бы в чувство принадлежности к земле со всей ее правомерной преходимостью и временами года, предполагающими цикличность изменений.