Танец Опиума

Какузу одним чётким ударом ножа проходился через кости, мясо и жировые отложения — добирался до самого сердца и пронзал его. Однако ножи не были его любовью. Как и у всех остальных, Яку имел своё собственное излюбленное оружие, которым орудовал лучше всего. То была леска. Особая — настолько тонкая и прочная, что разрезала шеи неприятелей с удивительной легкостью, совсем не требуя сверхъестественной силы.

— Мой неверующий дядя мечтал найти место, которое захотел бы в свои владения сам Господь. Он долго скитался по миру в поисках земного рая. Он уходил под воду и землю, взбирался на снежные горы и взлетал высоко в небо, пока извилистая дорога не привела его сюда, в эти девственные места, где не ступала нога человека. Обито Учиха нашёл земной Дворец Господень.

Женственную Конан Сенджу сторонились более всего. Красивое личико притупляло их бдительность. Они невольно недооценивали Хаюми и становились ещё одной очередной жертвой кровавого убийства. Она мачете срубала головы с плеч, и брызгавшая кровь попадала прямо в янтарные глаза.

Хидан же вообще не видел границ. Два сая** были продолжением его рук, и Мацураси так ловко с ними обращался, что создавалось впечатление, словно бы он родился вместе с ними. Исполняя свой смертельный танец, пепельный блондин заставлял клинки через глазные яблоки недругов добираться до мозга и обеспечивать мгновенную смерть своим неприятелям. Вытекавшие белки глаз, смешиваясь с кровью, марали убийце мозолистые руки.

— Тогда мой неверующий дядя решил построить свой Дворец, который захотел бы в свои владения сам Господь. Он осквернил излюбленное место Бога, пересадил деревья по своему усмотрению, изменил бурное течение реки, вырвал траву, на которой нежился Вездесущий, и положил на осквернённую землю свой собственный камень.

Все светлые волосы Дейдары уже пропитались кровью недругов. Они, как патлы, свисали до самых плеч, липли к лицу, но ничуть не мешали кровожадному Тцукури безупречно исполнять свою работу. Два позолоченных кинжала наносили глубокие порезы от предплечий до таза. Приложенная неимоверная сила разрубала кости и ломала их с одного удара. Блондин, как зверюга, передвигался на четвереньках, сбивал жертву с ног и набрасывался на неё. Своими зубами Дейдара вгрызался в горло и вырывал трахею, проглатывая затем кусочки человечины, словно глотая шоколадное мороженное.

Тцукури рывком отделял челюсть врага от черепа и, чтобы жертва не надрывала так сильно голосовые связки, заталкивал прямо ему в глотку кинжал. Тогда бедняга под ним начинал кряхтеть и захлебываться в собственной крови. А обезумевшие глаза уже искали следующего приспешника Сенджу. Блондин вонзал острие кинжала прямо промеж его ног — кастрировал, как домашнего кота. И дальше спешил насытиться кровью.

Ни на одной жертве он не задерживался дольше, чем на несколько секунд.

Даже Саске было жутковато смотреть в сторону своего лучшего друга и на то, в какое чудовище он превращался, стоило ему увидать перед собой врага. В его голубых глазах мигом пропадал огонёк, делающий человека таковым, а освободившееся место занимала дикая и неумолимая жестокость.

Дейдара передвигался быстрее всех остальных, а потому на его собственном счету жертв было более всего. Его товарищи плевались, стоило им случайно встретиться на поле битвы с этим безумцем. Их тошнило от одного вида распотрошенных им людей. И, как следствие, именно от Тцукури начали бежать неприятели, ясно уяснив для себя, что без пуль это белобрысое существо не одолеть.

С Дейдарой мог сравниться разве что Широ Зетцу, но без раненого братца он не мог набрать тот же темп. И, как следствие, брал количеством, но не жестокостью. Именно эти двое вечно были впереди всех и первыми зачищали путь. Остальные только добивали остатки.

— Дворец ещё не возрос, но уже претерпел множество бед: гибель ни в чём неповинных людей, зыбучие пески, засасывающие целые монументы, дожди, не кончающиеся неделями. Люди говорили: «Это проклятое место!», но мой неверующий дядя продолжал злить Господа и насылать на себя многочисленные проклятия.

Пейн, Куро держали глаза Сакуры закрытыми, а Нагато заботился о безопасности со спины. Итачи вёл девушку вперёд, заставляя её обходить разбросанные повсюду срубленные головы и внутренние органы. Однако не мог уберечь её от главного — от крови, по которой они шлёпала босыми ногами. Увы, туфли были оставлены ещё в Поднебесном зале с тем умыслом, что она переломала бы себе ноги при падении в Лимб. Нести её на руках возможности не имелось, ведь с двух сторон от Итачи еле шагали раненые товарищи, и они нуждались в помощи и защите не меньше, чем Сакура.

Сама девушка свято уверовала в то, что по полу была разлита вода, ведь «не могло же столько крови откуда-то взяться». Отчасти, пошатнувшимся рассудком, утопавшем в сумрачном воображении, она понимала, что за ладонями, прикрывавшими ей глазки, разворачиваются сцены насилия. Понимала… умом, а сердцем окуналась в рассказ Итачи, в его убаюкивающий, бархатный голос. И все звуки смерти, которые успевали добраться до слуха Харуно раньше, чем слова брюнета, играли роль звукового сопровождения. Сказка, развернувшаяся в её голове, обретала всё больше красок, расцветала и оживала в её голове.

— Но Дворец был построен. И его возжелал в свои владения сам Господь, и оттого, что не мог получить страстно желаемого, обратился Он за помощью к Смерти. И Смерть забрала у Дворца всё: создателя, жену его, счастье и свет. И с тех пор даже Ветер обходит Дворец стороной. Утро и Вечер заставляют гордый Дворец меркнуть перед их славой, а День и Ночь — утопать во мраке собственного величия.

Увидь или услышь Сакура эту резню, непременно лишилась бы здравомыслия. И тогда даже на аборт не пришлось бы идти — ребёнок и без того стал бы выкидышем по вине кровавого зрелища. Ведь даже Итачи впервые видел такое количество крови, ручьём стекавшее вдоль плинтусов. Длинный палас настолько пропитался ею, что хлюпал под ногами.

Глаза, языки, кости, трупы, беспризорные части тел были на каждом шагу, и обходить их было практически невозможно.

— И все, кто живет в нём, живут, как Господь в своей Небесной Опочивальне. Но проклятые, одинокие и несчастные, они до конца своих дней живут во мраке Чёрного Дворца…

***

Когда они дошли до Главной Кухни, где на разделочных столах лежали трупы поваров, почти никого из врагов не осталось. Оборачиваться назад было не менее страшно, чем друг на друга. Вся их парадная одежда, предназначавшаяся для банкета в честь помолвки своего начальника с теперь уже милой покойницей, была забрызгана кровью, изодрана и испачкана не счесть в чём. Но самым жутким было даже не это и не окровавленное оружие в руках убийц, а обезумевшие, прорезающиеся через корку запёкшейся крови на лице, ещё не успевшие прийти в норму горящие глаза.

Ни один смертный, будь то безумец или абсолютно здоровый человек, никогда не сможет убить человека без явных изменений во взгляде. Он может свершить убийства, притом совсем не дрогнув и не моргнув, но что-то во взгляде да выдаст его. Паника или умиротворение, радость или огорчение, страх или равнодушное спокойствие… Глаза Ближайшего Окружения горели жаждой убийства. Их слегка трясло, но лишь потому, что им сложно было остановиться.

Увидь Сакура этих людей, в которых она видела исключительно положительные качества, в которых находила в трудную минуту отдушину и которых любила всем своим сердцем, непременно бы не узнала их. Не узнала бы ни за что и ни одного.

Те враги, кому посчастливилось улизнуть и остаться в живых — разбежались в панике от безумного Дейдары, неумолимого Зетцу или неуловимой Конан. Подкрепление ещё не успело сбежаться на крики «Караул!», а это означало только одно: Учихам удалось выиграть немного времени, чтобы перебраться с помощью грузового лифта в погреб.

Сумев сохранить свой изначальный облик, Нагато не стал ждать особого приглашения и полез в кабину лифта, где места оказалось только на одного. Он вызвался на роль того, кто первым встретит дурнушку в погребе — не одной же ей лезть ни весть куда. Узумаки опустил сетку и молча кивнул стоявшему ближе всех Хидану. Последний шагнул вперёд и исполнил неозвученную просьбу товарища — нажал на кнопку и тем самым запустил подъёмный механизм.