Танец с дьяволом
Шрифт:
И все действительно изменилось. К худшему.
В отеле все шло, как в самый разгар сезона, — этого требовал полковник Джонсон. Хотя большая часть номеров опустела, Люба ночевала по-прежнему на диване в кабинете. Нетронутое постельное белье менялось каждое утро, и каждое утро натирались полы, по которым никто не ходил. «Мы должны быть в любую минуту готовы к приему постояльцев», — говорил полковник.
«Он что, спятил? — думала Люба, и тут вдруг ее осенило: — Да ведь он и в самом деле спятил! Он — сумасшедший!» Магда, словно прочитав ее мысли, сказала:
— Готовится съезд производителей
По ночам он теперь чаще приходил в кабинет — распахивал дверь, включал свет и начинал шагать из угла в угол, что-то недовольно бурча себе под нос.
Люба только хотела было обсудить с Магдой эти ночные вторжения, как они прекратились. Но она рано обрадовалась: однажды, когда она раздевалась на ночь, у нее возникло странное ощущение — она почувствовала на себе чей-то взгляд. Подскочив к двери, она распахнула ее настежь. В коридоре, нагнувшись к замочной скважине, стоял полковник Джонсон.
— Я проверял замки, — выпрямляясь, заявил он и удалился.
Люба лежала на диване, слушая, как шумит за окном проливной дождь. После происшествия на прошлой неделе она стала вешать на ручку двери полотенце, закрывая замочную скважину. Она чувствовала себя глубоко несчастной, внутри неудержимо нарастала злоба, и напрасно пыталась она отвлечься мыслями о чем-нибудь приятном. Даже самое испытанное средство — образ скачущих по кругу карусельных лошадок — не помогало ей сегодня: только выплыло из тьмы, приобретя четкие очертания, лицо Валентина, только заглушила полечка звуки ливня, как вдруг снизу долетел грохот, словно двигали и уронили мебель, а следом — пронзительный крик. Так кричат от боли. Это кричала Магда.
Люба соскочила с дивана, что-то набросила на себя и побежала вниз. Дернула дверь спальни. Заперто.
— Ты — грязная потаскуха! Я убью тебя, сука!
Боже, неужели эта брань срывалась с губ безупречного джентльмена? Люба ни разу не слышала от него такого?
— Не надо, не надо!.. — послышался умоляющий голос Магды.
«Он бьет ее!» — Люба забарабанила в дверь.
— Магда! Магда!
За дверью все стихло, а потом полковник рявкнул:
— Марш в свою комнату!
Снова раздались звуки ударов. Люба слышала свист кожаного ремня, рассекающего воздух, глухой удар и потом — вскрик матери. Она опять забарабанила в дверь.
— Ты что, оглохла, тварь?! Я кому сказал — отправляйся к себе! Сунешься сюда, я сверну ей шею!
Люба выбежала во двор, под дождь, и босиком, по лужам кинулась в полицию и, вымокшая до нитки, отводя от лица облепившие его волосы, влетела в двери участка.
— Он убивает мою мать! Он убивает ее! Спасите!
— Прежде всего успокойся, девочка, — ответил полисмен, сидевший за столом на небольшом возвышении. Он был толстый, лысый и с такими густыми моржовыми усами, словно хотел возместить ими недостаток волос на голове.
— Да помогите же! Мой отчим… он убьет ее!..
— Сожалею, мисс, — сказал полисмен, безмятежно перекладывая какие-то бумаги с места на место. — Сожалею, но вмешаться
мы не можем.— Вы что — не поняли? — закричала Люба, блуждающими глазами обводя комнату в поисках еще кого-нибудь. — Он убивает мою мать!
— Семейное дело, мисс, нас это не касается.
Люба лишилась дара речи. Даже в Польше такое было бы немыслимо.
— Таков наш английский закон, — пояснил полисмен, заметив, очевидно, ее акцент.
Высокий молодой сержант подошел к Любе. Он смотрел на нее с участием, и на секунду мелькнула надежда, что он поможет.
— Выпейте чая, — приятным голосом сказал он. Люба уставилась на него. Сержант явно был смущен: лицо с пробивающимися над верхней губой усиками залилось краской. — Выпейте, — повторил он, улыбаясь.
Она не верила своим ушам, не понимала, что происходит: ее мать убивают, она обращается в полицию за помощью и защитой, а ей предлагают выпить чая.
— Отличный, горячий чай, — продолжал сержант.
Покачав головой, Люба вышла за дверь и зашлепала по лужам назад. Когда, совсем окоченев, она добралась до отеля, то обнаружила, что дверь заперта. По счастью, недавно она спрятала ключ в горшок с искусственными геранями. Войдя, она затаила дыхание, прислушалась. В доме стояла мертвая тишина.
Наутро Люба подкараулила Магду в буфетной и загородила дверь.
— Сколько еще это будет продолжаться? — вполголоса спросила она.
В глазах матери был ужас.
— Не надо об этом, Люба. Все хорошо.
— Хорошо?! Что хорошего? Ты понимаешь, что он — сумасшедший? Надо бежать отсюда.
— Куда нам с тобой бежать?
— Да куда глаза глядят!
— Он мой законный муж… Скоро все наладится… вот увидишь.
Увидев приближающегося полковника, она торопливо отвернулась.
Джонсон вошел и медленно обогнул длинный разделочный стол посреди комнаты, не сводя глаз с Магды и Любы. Потом остановился, взглянул вниз и, достав носовой платок, обмахнул пыль со своих сияющих ботинок. Потом медленно сложил и спрятал платок в карман. Растопырив пальцы, оперся обеими руками о край стола, вытянул шею и взглянул на Магду.
— Здесь говорят только по-английски. Только по-английски, Магда! Ты что, забыла?
— Нет, — тихо отвечала та. — Я помню…
— Громче! — потребовал он.
— Я помню.
Люба отвернулась, чтобы никто не видел, как закипают у нее в глазах злые слезы.
Прислонив альбом к закрытой крышке бюро, Люба красным карандашом делала злую карикатуру на отчима. Они с Магдой попали в самый настоящий омут, еще немного — и их утянет на дно. Надо бежать, пока не поздно.
День был для конца сентября необычайно теплый, и Люба взмокла — то ли от жары, то ли от ненависти. Отложив альбом, она сняла блузку, подошла к умывальнику за ширмой, раскрутила кран и стала брызгать на себя холодной водой. Внезапно она услышала скрип отворяющейся двери. В кабинет вошел полковник.
Люба замерла за ширмой, надеясь, что он скоро уйдет, и не понимая, что он делает. Она прислушалась. Может быть, он уже вышел?
В эту минуту просунувшаяся за ширму рука схватила ее за грудь.