Театральная история

Когда он пришел, Ипполит Карлович уже поглотил полпорции грибного супа. Слюна официанта Артемия гуляла по недоолигарховым недрам.

— Заплывай, заплывай в наш аквариум, — подбодрил Александра Ипполит Карлович. — Извини, я тут без тебя говорить продолжил. Больно долго ты. Расставался. Так вот. В наших отношениях с тобой, Сильвестр. Я, как бывший студент философского факультета. Отмечаю диалектический момент. Я делаю капиталовложения, а ты у меня — капиталовынимание. И мое капиталовложение и является твоим капиталовыниманием. Что ты смотришь? Все люди искусства таковы, все. Презирают нас, у кого деньги берут. Берут и презирают. Презирают и берут. Они ведь все как думают? — обратился Ипполит Карлович почему-то к Александру, как будто не считал его “человеком искусства”. — Они так думают: у вас, богатенькие дяденьки, есть деньги. Значит, вы нам должны. На святое искусство! Искусство-то может и святое. А вот те, кто ко мне за деньгами ходит, они-то святые ли? Не про тебя, Сильвестр, не про тебя говорю. Ты — масштаб. Ты — талант. Тебе — плачу с наслаждением. — Ипполит Карлович зачерпнул ложкой увесистый кусок гриба, подул на него, и с каким-то даже сладострастием отправил в рот. — Суп изумительный. Только здесь такие супы. Всем рекомендую, всех угощаю… — и снова обратился к Сильвестру: — Но ты, Сильвестр, слишком ты самоуверен. Ты чудо хотел совершить. Ты шило в мешке хотел утаить. Ибо что это такое, как не шило? — Ипполит Карлович снова поднял тарелку, скрывавшую донос Иосифа. — Вот как здесь сказано: ты стал “христианские ценности наизнанку выворачивать”. Зачем, Сильвестр. Зачем наизнанку. И вообще. Что у них. За изнанка. Какой дурак это написал.

Дурак, который это написал, сидел напротив и молился. Молился, поскольку понимал, что сейчас его может спасти только чудо.

— А вот еще какие кошмары сообщены: “Что же будет проповедано со сцены нашего театра с помощью отца Лоренцо, кощунственно преображенного в буддийского монаха? Что нет добра и нет зла. Нет правого и неправого. Все едино”. Отец Лоренцо! — обратился Ипполит Карлович к господину Ганелю. — Кощунственно преображенный! Как тебе мои пончики?

— Я не ел ваши пончики, — ответил господин Ганель.

— А. Еще же не было десерта. Как долго мы сидим. Хорошо сидим. Но долго.

— Если вы позвали меня для того, чтобы прочесть этот нелепый текст, — заметил Сильвестр, — то правильнее было сделать это без моих артистов.

Ипполит Карлович задумался.

— Да, вот тут ты прав. Не подумал я об этом. Тогда под спуд.

С этими словами Ипполит Карлович накрыл донос Иосифа тарелкой.

— А что ты хочешь сказать, Сильвестр?

— В каком смысле?

— Назначив карлика на роль монаха. Что ты этим хочешь сказать? Что религия в наше время занимает столь же мало места в пространстве духовном, как он в пространстве физическом? — Ипполит Карлович указал на господина Ганеля рукой, в которой держал бокал с умирающим лебедем. — Прошу у тебя прощения, но ты ведь не скрываешь, что ты карлик? Нет? Значит, я тебя не обидел? Я бы, наверное, обидел тебя. Если бы делал вид, что ты совсем даже не карлик, а наоборот.

— Вы бы меня не обидели ни в том, ни в другом случае.

— Сильвестр, а он с норовом. Должно быть, хороший артист. Они все с норовом.

Ипполит Карлович задумался, глядя в грибной суп.

— Утомился я… Меценат. Поощряющий мужеложство. Вот кто я теперь. Да, Станиславский?

— Я снова не понимаю, о чем вы.

— Выходит, дым без огня? Говорят, такое иногда бывает… Кто же этого дыму напустил? Не продохнуть. Давайте тогда без десерта закончим. Устал я очень. Лживые доносчики — это двойная гадость. Отец Никодим. Помолитесь с нами? А ты, Тибальт? Ты атеист? Нет? Так давай с нами.

Из-за занавесок вышел отец Никодим. Александр поднялся и приготовился креститься и молиться.

— А ты? — спросил Ипполит Карлович у Иосифа. — Ты не нашей веры?

— Как вам сказать… Наполовину… — залепетал Иосиф.

— Иудей?

— По матери, — с отчаянием ответил Иосиф.

— Обидел я тебя. Свинину подал тебе. Обидел.

— Нет, почему же… Я люблю свинину. Хотя вы мне не подавали… А я бы съел… Я с удовольствием…

— Так ты обиделся, что я тебе свинину не подал?

— Нет… Все так вкусно, — едва не возрыдал Иосиф.

— Тогда молись с нами, Иосиф Флавин. Или не будешь? Иосиф Флавин.

— Я с радостью…

— Знаю твои дела — ни холоден, ни горяч, — громко и грозно даже не сказал, а почти пропел Ипполит Карлович. — О, если бы ты был холоден или горяч! Но поелику ты тепл, а не горяч и не холоден, то изблюю тебя из уст моих.

Услышав цитату из Апокалипсиса, Иосиф ощутил в душе такой ужас, что неожиданно поднялся со стула и попытался молитвенно сложить руки. Почувствовал, как веки наполняются влагой. Всхлипнув, посмотрел на Сильвестра и Ипполита Карловича взглядом, молящим о пощаде. Но лица обоих ничего хорошего не предвещали. Перевел взгляд на отца Никодима. Тот смотрел ласково.

— Ты за минуту христианином стал? — поинтересовался Ипполит Карлович. — Мы знаем из священной истории о таких случаях. Может, мы сейчас к Богу заблудшую душу привели? Здравствуй, брат! — радостно обратился Ипполит Карлович к Иосифу, как будто впервые его увидел. — Ну что, давай обнимемся? Иди сюда. Так сказать, прах к праху.

Иосиф, хоть и был на самом пике волнения, смекнул, что лучше ему в объятия Ипполита Карловича не идти. Дрожащим голосом он сказал:

— Мои христианские и семитские корни так разветвились…

— Корни. Не ветвятся, — с внезапной злобой заметил Ипполит Карлович. — Ты кого, Сильвестр, взял Шекспира поправлять? Как он писать для тебя будет?

— Да никак. Он уволен.

— Ишь ты, — изумился Ипполит Карлович. — Прямо тут? В ресторации? Не только новую веру обрел. Но и работы лишился?

— А что тянуть. — Сильвестр задумчиво смотрел прямо перед собой. — Он как в театр поступил, так дар речи у него пропал.

— Как в театр попал, так дар речи и пропал! — захохотал Ипполит Карлович.

— Ну да. Надо ему вернуть талант. Это мой долг.

— Талант это тяжелая ноша, — неожиданно вставил отец Никодим. — Будьте к нему добрее. Он, как и вы, творение Божье.

Трепещущее творение Божье с благодарностью взглянуло на отца Никодима.

— И не говорите, батюшка, талант — тяжелая ноша, — сказал Сильвестр, не глядя на отца Никодима. — Вы это знаете как никто другой. Я все гадаю, куда вас-то заведет ваш актерский дар?

— Силя! Хватит! — приказал Ипполит Карлович. — Молиться пора, да, Иосиф? Флавин. Новая жизнь для тебя начинается. Увольнение. Жизнь во Христе. Иосиф. Флавин. Я тебе хорошее выходное пособие дам, Иосиф. Флавин. Тридцать тысяч… Серебренников… А неужели отец Лоренцо не помолится с нами?