Телохранитель Генсека. Том 3

Леонид Ильич проводил теплым взглядом супругу. Подождал, пока Виктория Петровна закроет за собой дверь, и повернулся ко мне.

— Сейчас очень не хватает сигареты, — сказал Генсек. — И не потому, что курить хочу, а просто привык, что в руках сигарета, а перед глазами дымные разводы.

Я покачал головой, выражая недовольство:

— Кто-то из ученых сказал: если помнишь, что бросил курить — значит не совсем бросил.

— Эти умники знают, что говорят… — с некоторым недовольством пробурчал Брежнев. Придвинув поближе чайник, он налил в кружку ароматный напиток, положил кусочек рафинада. Он медленно водил ложкой, наблюдая, как тает сахар и молчал. Я тоже молчал, не мешая Леониду Ильичу собираться с мыслями.

— Завтра хочу обратиться к народу. И приготовил сюрприз для наших кремлевских старцев. Не простят они мне этого, чую, не простят.

— Тут как в кулинарии: многое зависит не от того, что вы приготовили, а как вы это подали.

— А тут как ни подай, а все равно кресла под многими закачаются. А от власти отказываться никому не хочется. Я вот вспоминаю, как сам Генеральным секретарем стал. Микоян в Генсеки тогда сильно рвался. Но он считался другом и соратником Хрущева, и его кандидатура вызывала много вопросов. И тогда Егорычев — первый секретарь Московского горкома, и «комсомольцы», которые руководили всем силовым блоком, предложили триумвират. Вроде как возвращение к коллективному руководству, которое было после смерти Ленина. Микоян — председатель президиума Верховного совета, Косыгин — председатель совета министров, а первым секретарем поставить предложили меня. Сильно я тогда казался безобидным, мягким, и даже послушным. Интриги, Володя, никогда не уходили из власти, и каждый, кто добрался до высоких постов, в них участвовал. Каждый под себя команду делал, и полномочий старался подгрести как можно больше. Но полномочия нужны были не любые. А только те, которые играют решающую роль. Так вот, когда меня назначили… де юре вроде бы как избрали… но на самом деле, да — назначили генеральным секретарем, то у меня полномочия оказались самыми весомыми.

Леонид Ильич сделал глоток чая, добавил еще кусочек сахара и снова умолк, казалось бы бездумно помешивая ложечкой коричневый напиток. Я тоже молчал, понимая, что комментарии не требуются — Генеральный секретарь просто хочет выговориться.

— Не рассчитывали, что я не побоюсь этими полномочиями воспользоваться. Думали, что кресло Генерального секретаря мне испанским сапогом покажется. Но ошиблись, ой как ошиблись. А политика — она ошибок вообще не терпит. Можно даже знак равенства поставить: порой ошибка в принятии решения равна политической смерти. А иногда и настоящей, реальной смерти. Вон как это случилось с тем же Щелоковым. Да и с Андроповым тоже…

Леонид Ильич вздохнул и тихо добавил:

— Вот сейчас бы точно закурил… У тебя случайно нет сигарет?

— Нет, Леонид Ильич. Бросил. Сомневаюсь, что и вам стоит начинать, даже если очень хочется.

— Ладно, что это за глупости я говорю, обойдусь без сигарет. Так — минутная слабость. Надо тренировать силу воли. Воля, Володя, — это главное качество для политика. Воля и уверенность в себе. Я вот сейчас, может быть, скажу банальную вещь, но очень трудно исправить ошибки, сделанные из-за неуверенности. А порой и вообще невозможно. А вот ошибки, допущенные из-за самоуверенности исправляются куда легче. Поверь мне на слово. Это действительно так. На собственной шкуре проверил. А знаешь, почему?

— Почему? — задал я вопрос, которого Леонид Ильич ждал.

— Потому что победителей не судят! Партия, Володя, — это основа, воля нашей страны, — продолжил Леонид Ильич, — это стержень всей нашей политической системы. Убери партию — и рассыпется Советский Союз на республики. А потом, без Союза, республики между собой сцепятся, начнут наследство общее делить. Те, кто сейчас называют себя братьями, грызть друг друга начнут, куски пожирнее отхватывать.

Практически пророческие слова говорит Леонид Ильич. Интересно, кто первый назвал Брежнева маразматиком? Кажется, Бовин. А, может быть, еще кто-нибудь из будущих «прорабов перестройки» — Бурлацкий, Лен Карпинский, Шахназаров, Черняев. Черняев — этот вообще после развала СССР поведет себя как последняя сволочь. Причем в будущем он не постесняется опубликовать свои дневники, которые вел еще с конца шестидесятых годов. В этих дневниках весь «джентльменский набор» штампов диссидентствующих либералов, окопавшихся в аппарате ЦК: и маразматическое руководство, и тупые закостеневшие партийные чиновники на местах, и провинциальное хамство, и забитый совок… И так далее, и так далее.

А Брежнев все никак не мог выговориться, будто бы разминался перед завтрашним выступлением:

— Микоян первое время пытался управлять страной. Вместо меня, — Леонид Ильич усмехнулся. — Подменять меня пытался в поездках. Любил заявлять: «Я — советская власть, все законы принимаю я, подписываю тоже я!». А я, Володя, тогда смотрел на него и думал: «А кто ты такой 'Я» — без партии?!«. Партия — это мозг страны. Партия — это руки страны. Приняли закон, а кто выполнять будет? Кто организует это выполнение? Но сразу я жестко заворачивать гайки не стал. Мягко, медленно, но неуклонно гнул свою линию. Вот Микоян и ушел на пенсию. Не хотел, очень не хотел, пытался сопротивляться, но пришлось. Ведь во власти что главное? Ресурсы. Ресурсы — это прежде всего люди, и… связи, что уж тут греха таить. Вот я своих людей и начал расставлять потихоньку. 'Комсомольцев» аккуратно, по-партийному убирать. Очень аккуратно — переводом. Вроде как пост высокий, и человек на повышение идет, а по сути он занимает должность за которой ни ресурсов, ни влияния нет. И на которой он ничего не решает. Так Шелепин стал председателем ВЦСПС. Вроде бы профсоюзы, становой хребет нашего государства, а по сути давно превратились в орган, распределяющий путевки и квартиры людям. Хорошее дело, но не имеющее к управлению страной никакого отношения. Семичасный был тогда председателем КГБ. Его отправил первым заместителем председателя Совета Министров Украины. Вроде как на родину вернулся, и с перспективой дальнейшего роста, а на деле там всем заправлял Шелест и обойти его ну абсолютно никак невозможно. Тогда я и порекомендовал Андропова на его место. Поначалу казалось, что правильное решение было. Ты не думай, Володя, я добрый человек. Но если ты выходишь на игровое поле, то играешь по правилам. А правила во власти жесткие, даже жестокие. И надо принимать это спокойно. Здесь война никогда не кончается.

Я молчал. Здесь от меня не требовались реплик. А Леонид Ильич продолжал свой монолог:

— Власть — инструмент. И тяжелая ноша, которую не скинешь по своему желанию… Мне сейчас почему-то часто вспоминается Егорычев… Николай Григорьевич… Бывший первый секретарь московского горкома. Он мог любого вызвать по партийной линии, потребовать отчета и наказать. Выступил на июньском пленуме в шестьдесят седьмом, и начал рассказывать, как нужно было воевать с Израилем на Ближнем Востоке… — Леонид Ильич хмыкнул. — После этого поехал послом в Данию. Хорошая страна, чистая, тихая, европейская. А его место я предложил отдать Гришину. И меня поддержали. Было кому поддерживать. С ним хорошо работали, он особо никуда не лез. Косыгин — тот вообще был человеком дела. Очень исполнительный, очень грамотный, но из тех, кто всегда на вторых ролях. Работу тянул на себе огромную, на подковерную игру не отвлекался. Если бы не его зять, Гвишиани, до сих пор бы был при деле. Ты думаешь, меня сейчас все эти лизоблюды и лицемеры вводят в заблуждение? Нисколько. Они — как лакмусовая бумажка, проявляют истинный состав человека. Видимо, учуяли слабое место у меня. Грешен, каюсь — тщеславен. Но тщеславие в умеренных дозах — не плохо, хорошая батарейка. Я ведь тоже живой человек, вот и заносит иногда… Ты не обращай внимания, Володя, это я, наверное, по-стариковски выговориться хочу. Волнуюсь что-то немного перед завтрашним выступлением…

— Ну здесь вы преувеличиваете. По-стариковски вы еще не скоро будете утомлять людей разговорами. Я из сегодняшней беседы много полезного для себя узнал, многому научился. А вот волнение — это да, проблема. Просто говорите искренне, вот как со мной сейчас, расслабленно и от души. И все получится, вот увидите. Без волнения и главное — доходчиво для слушателей.

— Помню, помню, говорили с тобой уже на тему, чтоб «без бумажки». Надо попробовать, конечно, думал я и над этим. Ну что, засиделись мы что-то с тобой сегодня, пойду-ка я спать. И ты иди отдыхай.

Леонид Ильич вышел из кухни, поднялся по лестнице. Я обратил внимание на достаточно твердый шаг Генсека, его привычная шаркающая походка пропала.

Глава 19

Утро седьмого октября 1977 года было прекрасным. Золотая осень во всей красе!

Внеочередная сессия Верховного Совета СССР открылась в Кремлевском Дворце съездов. Ожидалось очередное скучное, распланированное и расписанное по минутам, мероприятие. В перерывах, как это бывало всегда, депутаты собирались группами в кулуарах, обсуждали какие-то свои дела.

Если утреннее заседание еще вызывало какой-то отклик у депутатов, то к завершению вечерней части люди уже изрядно устали. Председательствующий объявил, что слово имеет Леонид Ильич Брежнев.

Брежнев вышел на трибуну. Развернул заготовленную речь. Начал как обычно — по бумажке:

— Наша страна подошла к очередному рубежу… растет производство… мы достигли… большие успехи в космосе… разрядка международной напряженности…

Сессия Верховного Совета походила к концу, в зале депутаты Совета мирно подремывали, вскидываясь и изображая внимание только когда на них наезжает камера. Все привычно-кисло. Все как всегда. Ничего нового. Эх, похоже не решился Генсек на то, что мы с ним обсуждали накануне…

Но вдруг Брежнев отложил в сторону написанный текст. Обвел взглядом зал, потом посмотрел прямо в камеру — прямым, жестким взглядом. И четко произнес:

— Вы, я вижу, уже засыпаете. Думаете, что нового может сказать человек, про которого сочиняют анекдоты?

Словно волна прокатилась по залу. Удивленные депутаты зашушукались, не понимая, что происходит, почему нарушена привычная атмосфера заседаний.

— А ведь некоторые из вас думают, что анекдоты тоже не просто так сочиняют, значит, есть для них основания? — усмехнулся Леонид Ильич. — Да-да, я их тоже с удовольствием слушаю, не удивляйтесь.