Тень Беркута

Волчий вой вдруг перерос в такую неистовую какофонию, что Опанас даже вздрогнул.

– Ну, чистый тебе шабаш! Не доведи Господи на такую стаю нарваться. Верная смерть! Волк – зверь будто и не очень сильный, против вооруженного охотника сам на сам никогда не пойдет. Даже – с голодухи. Но коль соберутся в стаю – то уже не до шуток. С десятком волков и медведь не станет затеваться. А здесь – вона их сколько...

– О! – воскликнул озабоченно, – опять!

Потому что веселый перезвон бубенцов так отчетливо прозвучал в морозном воздухе, что спутать его с чем-то другим было уже совершенно невозможно. И в то же мгновение, натренированное ухо охотника различило голос вожака, который повел стаю наперерез преследуемой добыче. А вскоре в ночи, со стороны зимнего тракта донеслось предсмертное конское ржание.

Не тратя попусту время, Опанас подскочил к дверям псарни и выпустил на волю дюжину лютых медельянцев. Каждого величиной с годовалого бычка. А вслед за ними – дюжину волкодавов.

– Ату их! Ату! – крикнул громко и свистнул так, как привычно свистел, начиная облаву на волков. Псы с утробным рычанием сорвались с места и исчезли за воротами. Поступив так, Опанас опять замер неподвижно и продолжал прислушиваться. А услышав, что волкодавы уже сцепились с волками, метнулся к дому по одежду, лук и факел.

Действовал быстро, но особенно не спешил, потому что, если путников и можно было еще спасти, то псы это уже сделали и без него.

Месяц, отблескивая от снега, рассеивал ночной мрак ровно настолько, чтобы все было видно. Поэтому, подбегая к месту столкновения, Опанас еще издалека понял, что помощь все-таки была должна опоздать. Слишком много было волков в этой стае.

В неуверенном лунном сиянии все казалось каким-то адским вымыслом безумного маляра, который вдруг решил отобразить на полотне свой ночной похмельный бред.

Огромный мохнатый клубок с визжаньем и рычанием катался по окровавленному снегу, оставляя за собой след из растерзанных волчьих туш и исходящих паром внутренностей. Потому что, зверей хоть и было значительно больше чем псов, большие, откормленные, и хорошо натасканные собаки брали верх. Им помогали взлелеянная сила, близость человеческого жилья и толстые сыромятные ошейники, с острыми железными шипами, которые ранили волчьи пасти и не давали клыкам хищников вцепится псам в горло. Густая длинная шерсть, обрезанные уши и хвосты, – все это, вместе со значительным весом, не оставляло поджарым волкам никаких шансов, – не только пасть в пасть, но и сразу несколько на одного. Выучка и сила, как обычно, побеждали количество.

Оставив волкодавам доделывать то, для чего их, собственно, и растили, Опанас ринулся к крытым саням.

Но достаточно было и одного взгляда, чтобы убедиться в том, что здесь уже ничем не поможешь.

Кони должны были нестись сломя голову, понимая, что лишь в быстроте, в стремительности их бега надежда на спасение. А подвел один-единственный обледенелый комок грязи. Коренник подвернул ногу, сбился с шага, запутался в постромках. Сани всем весом ударили сзади, подбили. Пристяжные дернули в стороны. Левый, из последних сил, спасаясь од волчьих клыков, оборвал сбрую и, – здесь их всех и достали.

И судя по всему, собралось тут волков, к бесу, достаточно, – как бы не со всего леса. Потому что за те несколько коротких минут, которые минули от того мгновения, как Опанас услышал предсмертный крик животного, и до той поры, когда на выручку примчались псы, звери успели растерзать и коней, и людей. На клочки… Кости и те разгрызли и сожрали. Кабы не кровь на снегу, и не следы борьбы, то не осталось бы и знака.

Путников в санях должно было быть несколько. На это указывали те лоскуты одежды, что остались от них. Растерзанный овечий тулуп – вероятно, извозчика. Богатая волчья шуба, на удивление, почти целая. Бахтырец, с искусанными, погнутыми, медными пластинами. Когда-то пышный пуховый платок, раскромсанная бархатная плахта. Все это погрызено, изодрано, окровавлено, изничтожено и изуродовано.

– Царице небесная! – воскликнул кто-то сзади него. – Спаси и помилуй души несчастных!

Опанас оглянулся и увидел своего соседа, Василия Муху, молотобойца из кузницы старого Нечипора Непийводы. На поднятую вблизи города кутерьму понемногу сходился разбуженный люд. Старшие, глядя на пустые сани, крестились и сокрушенно вздыхали, а младшие мужчины – видя, что сотворили волки – хватались за оружие и бросались с топорами и мечами добивать тех зверей, что, сцепившись с псами, не смогли убежать.

– И чего им так спешно было? – промолвила к мужу Христина, что тоже прибежала вместе со всеми. – Зима, ночь. Вероятно, от чего-то убегали?

– Или везли весть важную, – рассудительно ответил Василий Муха. – Хотя, на кой им в таком разе баба сдалась?

– Когда-то и в эту пору можно было безопасно до Галича добраться, – буркнул Опанас. – При князе Романе Мстиславовиче волки в такие огромные стаи не собирались. Еще и под самыми валами. Эх, чего зря балакать. Без хозяйского пригляда, все портиться...

– Тише, сосед, – тронул Опанаса за рукав Василий. – Хочешь, чтобы твои слова до боярских ушей долетели? Твердохлеб вон, до сих пор в яме сидит. Половину здоровья человек потерял. И что – вступился кто-то? А на тебя, княжеского псаря, и так все боярские прихвостни искоса поглядывают. Того и гляди – какую-то каверзу учинят. Христина ведь пропадет одна…

– Молчу, молчу… – согласился Опанас. – Но свое знаю. И дождусь!

– Иногда и это нужно уметь. Одни уже, вон, поторопились, – кивнул на сани. – И знака по них не осталось. Неизвестно за кого и панихиду заказывать.

Христина вздохнула и плотнее прислонилась к мужнему плечу.

– Живет себе человек в миру, добрый или злой, – это безразлично… А потом – ага! И все... Ни кто он, ни откуда родом, ни куда спешил? Бобылем век вековал или хоть детей после себя оставил? А то, может, и род их прервался? – произнеся это Муха опомнился и виновато взглянул на Опанаса. А тогда посопел неловко и отойдя в сторону, поторопился затесаться в другую кучку соседей.

А у Христины, от всего увиденного и услышанного, слезы так и потекли из глаз. Они у женщин и без того на мокром месте находятся, а здесь – еще такая беда. Опанас и не пытался ее успокаивать. Пусть немного выплачется, – потом легче будет. Свое горе на людях стыдно показывать, а теперь и причина подходящая, – никто не удивится. Вон, половина баб носами хлюпает, хорошо хоть в голос еще не воют.

Именно тогда из саней и раздался тихий скулеж. Все, кто был ближе к месту трагедии, удивленно притихли, не веря услышанному. Но словно в подтверждение, что им не пригрезилось, – из мешка одежды, заткнутого под сидение извозчика, явно и громко заплакало дитя.

– Ой, мамочка! – сплеснула ладонями Христина и мгновенно оказалась у саней. Поискала немного в тех одежах и вытянула на свет Божий красивого годовалого мальчика. Совсем голенького, чернявого и с такой чистой кожей, что, казалось, он был из снега, а не из живой плоти.